Когда прикончили бутылку и закуску, Игорь достал из своей сумки парочку тощеньких малоформатных книжонок:

— Хочу вам книжки свои подарить, — улыбнулся он. — Они выглядят, конечно, не фонтан, но главное… — Он не договорил, склонился над книжкой, чтобы на обороте корочки оставить памятную надпись и автограф.

В этот момент к столу для расчета подошла официантка.

— Игорь, ты нам с Серёгой одну на двоих книжку подпиши. Другую — лучше девушке подари. Девчонки виршики любят. Тебя как звать, голубка?

— У меня на бейдже написано, — холодно ответила официантка; на форменном синем фартуке и впрямь висела белая заплатка с ее именем.

— Написано? — воззрился на официантку Лёва. — Глянь, на заборе вон чего про Ельцина написано, да он страной управляет. Хотелось бы, голубка, имя все-таки от тебя услышать. Наш известный русский поэт Игорь Киселев хочет тебе книжку презентовать.

— Катя, — наконец улыбнулась и оттаяла официантка.

— То-то же, — похвалил Лёва. — Будешь читать книжку, Катя. Там и про любовь есть. Так ведь, Игорь?

— Так, — зарделся поэт.


Трое посетителей, которых обслуживала официантка Катя, из кафе ушли. Кате выпал перерыв — новых посетителей пока не появилось. Она села на высокий табурет возле стойки бара, стала листать подаренную длинноволосым мужчиной книжку.

— Чего они тебе дали? — окликнула ее барменша.

— Книжку со стихами. — Катя открыла страницу со стихотворением «Белая птица», прочитала про себя:

Я приземлен, я скорбный человек,

Но в одеяньях с белой птицей одного мы цвета.

И песней страждущих мы оглашаем век

В самозабвенье! И в забвенье горьком света.

— Мура какая-то…

— Хочешь, Кать, я тебе журнал принесу. Один мужик на прошлой неделе оставил. Там вся жизнь Пугачихи и Фили с пеленок расписана…

— О-ой, — вздохнула Катя. — Не до чтенья мне сейчас. Придется опять комнату искать. Эта старая мышь на пятьдесят баксов плату поднимает. А еще к соседям из Таджикистана родственники прикатили, целый кишлак. Утром в туалет очередь приходится занимать.

Книжка стихов Игоря Киселева за разговором была позабыта. Манифестирующие люди за окном, собравшиеся что-то делить или переделить, почти уже разошлись.

* * *

Плутая по незнакомым улицам Москвы, бесцельно, Сергей и Лёва оказались поблизости от церкви, обнесенной частым высоким забором из металлических пик. Околоцерковная территория была просторна, возможно, когда-то храм был прикладбищенским, теперь же вокруг простирался большой сквер с аллеями из дубов.

— Ты вот про Ленина вспоминал, — заговорил Сергей, поглядывая на церковные могучие белокаменные стены, на зеленый пятикупольный верх с крестами. — Я тоже в школе всё мучился. Как же так: при советской власти никто в Бога не верует, а при царе поголовно верили? Неужели люди при царе такие глупые были, не знали, что Бога-то нет? Все мне казалось, врут чего-то большевики.

— Пойдем заглянем в святую обитель, — предложил Лёва.

— Выпили мы — нехорошо, — возразил Сергей.

— Брось. Никто не осудит.

— И то верно, грех невелик.

Церковные ворота с надвратной иконой Святой Троицы были широко отворены, но храм не работал. Деревянная опалубка для бетонирования свежо белела на ступенях паперти.

— Не повезло вам, братья. Ремонтируемся, — сочувственно сказал появившийся близ ворот молодой мужчина в чистенькой овчинной безрукавке и в кирзовых ухоженных сапогах. Также на нем была светлая клетчатая рубаха и замшевая кепка, которую он снял сразу, в начале разговора. Мужчина был бородат и усат, но и в ношении бороды и усов был аккуратен, подобран: борода овально острижена, усы лежат над губами двумя толстыми русыми волнами.

Подойдя ближе к Сергею и Лёве, он слегка поклонился.

— Всё же пойдемте. Через боковую дверь пройдем. Пойдемте!

— Вы здесь кем служите? — спросил Сергей.

— Я сторож, братья. Церковный сторож. Меня Глебом звать. Пойдемте в храм. Хоть и службы нет, а пред Спасом постоите. Там лампадка горит.

Сергей и Лёва пошли следом за благообразным радушным сторожем.

В храме было сумрачно, пустынно и гулко. Боковые окна в толстых стенах закрыты ставнями, и свет проникал сюда лишь через высокие узкие бойницы под главным куполом. Ярусы иконостаса пустовали: образа, вероятно, сняли на время ремонта; алтарь открыт, там виднелись леса; чувствовался запах краски, цемента, свежеструганной доски. На одной из квадратных колонн сквозь сумрак проступал лик Спаса на иконе. Лампадка с красным угольком указывала к нему путь… Сергей и Лёва подошли к иконе, перекрестились, замерли в молчании. Сторож Глеб стоял позади них.

Где-то высоко, под самым куполом, казалось, тихо, затаенно звучала музыка, словно там долго затухающим эхом заблудилось пение капеллы церковных певчих. Или, возможно, где-то на крыше курлыкали голуби, и подкупольное пространство превращало эти птичьи голоса в ровное музыкальное звучание. Или отдаленный непрерывный дневной шум московских улиц, доносившийся сюда, преобразовывался, дополнялся звуками мистического молельного шепота и создавал особенный мелодичный гул церкви. Или само стародавнее культовое здание, помимо архитектурных форм, своеобразия расположения по сторонам света, имело собственное дыхание, как собственное дыхание имеет каждый человек, и это дыхание в минуты тишины звучало как отголосок далекой мелодии.

— Благодать-то какая, братья! — тихо воскликнул Глеб. — Вот где радость земная! Когда стоишь пред Спасом и чувствуешь, что в душе светло.

Взгляд темных глаз Глеба был умен, заинтересован. В его голосе, негромком и ровном, чувствовалось усердие — будто бы хотелось ему поделиться с человеком тем, что выстраданно сам познал. На вопрос Сергея: что же занесло его на такую службу, — Глеб отвечал:

— В монашество собираюсь уйти, братья. Господу послужить. В черное монашество.

— Не страшно? — спросил Сергей. — Вы такой молодой, от всего света в отречение собираетесь?

— Страшно, — признался Глеб. — Но не отречения от света боюсь. Суетности нашего света мне ничуть не жаль. Пред Господом боюсь — чувствую, духом еще слаб.

— Откуда вы родом? Чем прежде занимались? — поинтересовался Сергей.

— Родом я, братья, из древнего города Ярославля. Окончил там университет, а в Москве учился в аспирантуре, физиком хотел стать.

— И что ж, бросил? — удивился Лёва, враз перейдя на «ты». — Я в свое время тоже в науках разочаровался, с учебой завязал.

— Бросил, братья. К Богу хочу прийти — вот и бросил. Все науки уже столько веков копают, копают, а ничего, кроме услаждения человеческому телу да орудий уничтожения, не создали. Они не для души. О душе только Господь позаботится, — ответил Глеб. — Жизнь духа, братья, бесконечна, а все земные науки лишь о земном пекутся. Дальше земного заглянуть они не могут, вот и служат чревоугодию, блаженству тела, средствам порабощения.

— А писатели? Те вроде для души работают? — спросил Сергей.

— Мы их сейчас больше сотни штук видели, — подмогнул в вопросе Лёва.

— Так вы ж и сами знаете, братья, сколько всяких сочинений понаписано. Да ведь все они и одной страницы из Священного Писания не стоят. Писатели вечно с бесом заигрывают, славы себе хотят, вот душой-то напоказ и вертят, потеху и разврат выдумывают… Я не в осуждение человеческим прихотям говорю — и жизнь, и место человеку Господь дает. Лишь несопоставимость хочу показать… Вот вы про свет мне сказали. В свете деньги правят, а деньги от лукавого. Господь с душой, а бесы с деньгами. Ведь если признать, что цель человеческая состоит в обогащении и улучшении физических благ — значит, обречь на темноту всё прошлое. Тогда выйдет, что человек, который жил без автомобиля и электрической лампы, и счастливым никогда быть не мог. Так ведь это ж не так! Дух выше и знаний, и материи. Счастье с Господом бесконечно.

Они втроем вышли из церкви, оборотясь на купола с крестами, перекрестились и поклонились.

— Дай вам Бог доброй дороги, братья, — заговорил на прощание Глеб.

— Спасибо, брат, — слегка поклонился в ответ Лёва. — Только дорога-то у нас больно рисковая. В ней добра маловато будет.

— Так вы не ступайте по ней! — сказал убежденно Глеб. — К Господу обратитесь. Он наставит, подскажет, в вашу душу свет прольет! Вам и делать-то ничего не надо, — еще наставительней заговорил он. — Отдайте душу в Его власть, а Он вам укажет путь верный. Он как фонарь в ночи. От искушений отведет, от напастей.

— Хорошо вам, Глеб, любить святое да чистое, — придержал добрый почин набожного сторожа Сергей. — Только на всех в раю места все равно не хватит. Кому-то свечку держать, кому-то — огнемёт.

— Да, братец, по монастырям всем миром, облачась в рясы, не отсидеться, — заключил Лёва.

Простясь с Глебом, они вернулись туда, откуда пришли. К фабрике. Экскурсии по Москве прекратили, ждали машину, сидя на лавке перед стеклянной фабричной проходной.

Прапорщик из тыловой службы части прикатил на громоздком «Урале» в обещанный срок. Выбравшись из кабины, он бодрительно замахал рукой поджидавшим машину Сергею и Лёве.

— Вот они — бумаги. Теперь не шуганет, — потряс он какими-то листами, когда Сергей и Лёва подошли к нему. — Ну как, мужики, прогулялись, посмотрели на столицу? Я в части на продовольственный склад заходил. Там сухие пайки собирают. Говорят, завтра утром вашу команду в Моздок отправят. Военно-транспортным с Чкаловского аэродрома.

— Ну и правильно, нечего оттягивать. Засиделись мы в этой Москве, — сказал Сергей.

Лёва посмотрел на небо, пасмурное, ватное, уверенно поддержал:

— Полетим. Видимость отличная!