Эрин Боу - Закон скорпиона

Кого я пытаюсь обмануть? У меня нет нескольких недель.

Завтра яблочный пресс.

– За четыреста лет, – сказал аббат, – ни одна армия в мире, ни одна страна и ни один альянс не смогли долго противостоять Талису. ООН получит свою обитель назад.

– И тогда вы меня убьете.

Меня насквозь пронзил холодный страх, но, как ни странно, стало спокойней. Лучше серая комната, чем Толливер Бёрр.

Но аббат издал горлом какой-то щелкающий звук.

– Грета Густафсен Стюарт. А что, если есть другой выход?

Другой выход. Выход из обители, иной, чем смерть.

Мне вспомнился голос Атты, искаженный гневом: «Они повсюду за нами следят. Это иллюзия». Я наверняка умру. Никаких сомнений. И тем не менее – внутри засвербило что-то похожее на испуг, который приходит вместе с надеждой.

– Что вы имеете в виду? – Мой голос прозвучал очень тихо и осторожно.

Аббат сгибал поврежденную руку. При помощи переплетного станка он приделал мышцу на место, но движения все равно получались прерывистыми и скованными. Прежде чем ответить, аббат несколько раз сжал и разжал ладонь, разглядывая ее.

– Грета, дорогая моя, ты знаешь, что такое интеллект Класса два по Тьюрингу?

– Знаю… Не могу… Я знаю, но я не могу думать.

– Прости, – прошептал аббат, отворачивая лицевой экран. Такого человеческого и мягкого голоса я еще у него никогда не слышала. Как у ребенка. – Конечно не можешь.

Золотой свет лампы упал на край потертого корпуса у его лицевого экрана. На алюминии виднелись тонкие царапины и маленькие, как песчинки, вмятинки.

– Класс два, – продолжал он. – Это значит – машина, которая когда-то была человеком. Это значит – искусственный мозг, чье «рождение» произошло посредством загрузки копии человеческой личности.

Он повернулся ко мне, и изображение лица добавило улыбку, значение которой мне было не прочитать.

– Это значит я. Я не совсем тот человек, что был раньше.

– Вы человек! – Мой голос звучал так странно, что меньше походил на человеческий, чем у аббата. – Я знала. Вы были человеком.

– И Талис тоже. Только он из первой волны. Полагаю, ты помнишь.

– Да. – Аббат исподволь заставлял меня почувствовать себя в классе. И это сработало. В классе я всегда была хорошей ученицей. – Да, я помню.

Перед самой Бурей войн был период, когда избавление человека от смерти казалось и отличной идеей, и рациональным использованием ресурсов. Тогда растворение людей в машинах считалось вполне возможным способом достижения бессмертия. Это был короткий период – и неудачная идея. Большинство таких ВЛ умерло, а выжившие начали ментально распадаться: личность осыпалась слой за слоем. Пожалуй, это действительно было своего рода бессмертие. Существование бессмертной души в аду.

Аббат по-учительски одобрительно мне кивнул.

– Я моложе. В двух смыслах. Я как человек был младше, когда… решился. И это произошло позже, чем у Талиса.

– Как давно… – Вопрос был на грани – как спрашивать ребенка из обители о доме. Но я не могла не задать его. – Как давно это произошло?

– Сто восемьдесят три года назад.

– Ох. – Я сглотнула. Большое число. – Ничего себе!

Аббат сел рядом со мной.

– И это место тогда было моложе, хотя уже довольно старое. И несколько иное, при… прежнем руководстве.

– Вы… Вы были из Детей перемирия?

– Совершенно верно. Ребенок-заложник, а до того – чей-то сын. Юный принц какой-то страны. Мне было шестнадцать. Но, мне кажется, это не имеет значения. То тело давно исчезло. Страна погибла в войне, начало которой отправило меня в серую комнату. Но, Грета, – в серой комнате больше одной двери.

Неправда. Там пусто, если не считать стола. Того самого стола, со страшной короной. Но аббат был ребенком-заложником. Он отправился в серую комнату.

– Расскажите, – попросила я. – Расскажите мне, как вы выбрались.

– Серая комната… – Аббат умолк, словно в благоговении. Но очнулся. – Это лучи – я знаю, ты интересовалась. В серой комнате применяются электромагнитные лучи большой мощности. Они уничтожают человеческий мозг, как всплеск ЭМИ выводит из строя машину. Для человека происходит лишь вспышка. Предполагалось, что это должно быть безболезненно.

– А на самом деле?

Пауза тянулась на одно лишнее мгновение дольше, чем должна была.

– Жалоб не поступало.

В первую секунду ответ показался обнадеживающим. А потом у меня дыбом встали волосы на затылке.

– Я хочу сказать, – продолжил аббат, – что скорость управляема. Можно развернуть сознание, а процесс записать. А затем произвести обратное действие. – Он пожал плечами. – Подробностей я не знаю: я механизм, а не механик. Важно то, что память копируется, а с ней и тот объем личности, который вмещается в содержание этой памяти.

– И сколько это?

Он взял мою поврежденную руку своей поврежденной.

– Вот столько. Этого достаточно.

Я не чувствовала своей кожи; у него вообще не было кожи. Но я изо всех сил вцепилась в руку.

– Грета, мне нужен преемник. ЭМИ повредил меня, но еще до того… Я подхожу к концу этого воплощения и не желаю нового. Но я не оставлю тебя, побуду с тобой, буду тебя учить. Поначалу ты сохранишь свое тело, а потом станешь такой, как я. Ты можешь стать ученым, большим умом. Слугой мира и фактором его прочности.

Я ничего не ответила.

– Ты знаешь историю. Знаешь, что переход…

Я знала. Большинство виртуальных личностей погибли. Но это шанс. Которого час назад у меня не было.

– Спрашивай у меня все, что тебя интересует. Я не стану тебе лгать.

Вопрос, который сорвался с моих губ, удивил меня саму:

– Вы видите сны?

– Раньше, в своем теле, – видел. В этой оболочке у меня нет снов, которые я не хотел бы видеть.

Я посмотрела на наши сцепленные руки. Чувствовалось давление его руки, но не ощущалась ее поверхность.

– А сам процесс… Он болезненный?

Аббат помолчал, сузив иконку рта.

– Исключительно, – сказал он наконец. – Но для меня воспоминание об этой боли не кажется мучительным. Просто некий происходивший процесс. Грета, соглашайся, пройди через это, и никто никогда больше не причинит тебе боль.

Таким способом аббат меня спасал: он снова заставил мой мозг работать. Яблочный пресс оставил меня в подвешенном состоянии между ужасом и бесчувственностью, неспособной думать, совсем не похожей на себя. Теперь появилась хоть какая-то тема для размышлений – пусть даже размышлений о перспективе стать машиной.

Меня никогда особенно не заботило собственное тело. Оно было неуклюжим, в веснушках и с каким-то унылым носом. Оно следовало за моим мозгом, как пес на поводке. Мне кажется, я бы не стала по нему тосковать.

И ведь на самом деле лишиться придется только… Но тут я вспомнила вкус губ Да Ся – мед и анис, и то, как ее рука скользнула мне под рубашку. Как Элиан поднимает мне волосы с шеи. От этих воспоминаний в теле стало тепло и мягко – вкус, напряжение, мурашки от прикосновения.

Терять все же было много чего.

– Элиан и Зи, – сказала я, и на меня обрушилось понимание того, что на самом деле я просила, даже умоляла их сделать. – О господи! Элиан и Зи.

У аббата моргнули иконки глаз – мимика, изображающая недоумение.

– Я отправила их убить человека.

– Отправил Талис, а не ты…

– Нет. – Ощущение мягкости кресла вдруг показалось коварным – как бормотание насильника, как прикосновение медузы. Я заерзала. – Нет. Они пошли не ради Талиса. Они пошли ради меня. Я их послала… Их убьют!

Я по-прежнему держала аббата за руку и сейчас попыталась воспользоваться ею, чтобы встать. Плечо вспыхнуло болью. На глазах мгновенно выступили слезы.

– Да Ся и Элиан. И Грего. И…

Мне было не встать. Но нельзя было допустить того, что может произойти.

– Ш-ш-ш! – сказал аббат. – Сейчас.

Он повернулся и взял меня руками за бока, подняв с кресла. Я покачивалась у него в руках, стоя на полу.

– Грета, твои друзья пытаются помочь Талису пробиться сквозь заблокированный эфир и взять ситуацию под контроль. Если у них не получится, причем сегодня, то тогда тебя снова подвергнут пыткам. Завтра. Ты это понимаешь?

– Да.

Вокруг в свете лампы искрились маленькие кусочки золотого стекла от разбитой крыши. Камберлендский корабль обрушился на нас, как упавший с неба город. Пресс падал, отсчитывая: «Тик. Так». Я сглотнула и сказала:

– Знаю. Но, аббат, я не хочу, чтобы за меня кто-то умирал! Ни один человек.

А они, кроме того, мои друзья.

Аббат наклонил голову, прикоснувшись краем лицевого экрана мне ко лбу.

– Жаль, что я не могу поцеловать тебя, дитя, – прошептал он.

Потом выпрямился и отступил назад, оставив меня саму стоять на ногах.

– Ваше королевское высочество. Чем я могу вам помочь?

В итоге аббат сделал для меня три важные вещи. Объяснил, что глушитель передач, скорее всего, находится на корабле камберлендцев. Соорудил две перевязи для моих еще слабых плеч, чтобы я могла безболезненно передвигаться. И расчистил мне путь к тоннелям под кухней.

Внизу царила густая тьма.

Как ни трудно ориентироваться в темноте, еще труднее делать это с подвязанными руками. Я пробиралась вглубь, тащилась мимо полок с банками, обходила бочки с драгоценной мукой и с не менее драгоценной солью. Разок стукнулась головой о полку с маринованными овощами. Но наконец добралась до единственного места в обители, о котором я только слышала: это был длинный тоннель, ведущий к холму и выходящий на поверхность у посадочного индуктора. И возле камберлендского корабля.

«Длинный и прямой, – говорил мне аббат. – Там будет где-то… четыреста пятьдесят шагов».

Четыреста пятьдесят шагов. Я считала их и пыталась заставить себя не думать о яблочном прессе, как он опускается, шаг за шагом, шаг за шагом…

На лице рвалась паутина, а мне было не смахнуть ее липкие нити. Но я шла дальше, освещенная люминесцентной палочкой, которую аббат заткнул мне за пояс. Справа и слева зияли открытые двери. Некоторые были забраны решетками.