Эрин Боу - Закон скорпиона

Как странно, что мне подумалось об электричестве. И не как о наказании.

– Грета, я не стану уходить тихо. – В его голосе не было вызова. Он был мягким, как шепот любящего. – Им придется меня тащить.

– Неизвестно, чего можно от себя ожидать.

Я положила руку Элиану на колено.

Он опустил на нее глаза. Я видела, как он дернул кадыком, борясь со страхом.

– Могу, наверное. Жизнь полна неожиданностей.

Он повернулся ко мне. Наши ноги столкнулись. Я почувствовала, как его колено нащупывает границу с моим. Моя рука так и лежала у него на бедре, а волосы колыхались у моих колен. Косы долго пробыли заплетенными, поэтому блестящие пряди так и остались ровно разделены, как если бы расплели веревку. Элиан взял по пряди в каждую руку и принялся наматывать, пока запястья, ладони и предплечья не оказались связанными моими волосами – пока мы не очутились рядом, так тесно сплетены, что я почувствовала на губах его дыхание.

– Какая ты сильная! – восхитился он.

И поцеловал меня.

У меня сами собой вскинулись руки, и, клянусь, в первую секунду я намеревалась его оттолкнуть. Но вместо этого коснулась пальцами его подбородка. Мы столкнулись носами. Его колено вклинилось между моими бедрами, и они раскрылись. Он все сильнее приматывал себя моими волосами, тянул уже слишком сильно – и все это было невероятно, внутри все закипало, словно тысячи острых колючек впивались в кожу. Он целовал меня, я целовала его, и воздуха не хватало. Не хватало времени. Недель. Дней. Он был в отчаянии, в отчаянии была я, и время было на исходе.

Его язык, его колено проникали глубже. Я что-то попыталась сказать – может быть, «подожди», – но потом закусила ему губу. Нам предстояло вместе умереть, и казалось, что это произойдет здесь и сейчас.

– Пора…

Это был голос Да Ся. Я отпрянула от Элиана, раскрасневшаяся, запыхавшаяся.

Зи стояла на две террасы выше. Ее можно было хорошо разглядеть, не только силуэт. Понятно было, что и ей все видно.

– Пора идти. – Голос Зи дрогнул. – Сегодня ночью полно надзирателей.

Она сделала шаг назад, словно желая раствориться во тьме.

– Зи, подожди…

Я вскочила на нетвердых ногах. Мозг казался пустой клеткой. Из него все улетучилось. Волосы были в безумном беспорядке, а завязки туники – свободнее, чем следовало.

– Господи! Моя ледяная принцесса, – а для тебя, оказывается, еще не все потеряно! – сказала Да Ся, глядя, как я неловко пытаюсь привести одежду в порядок.

Я думала, что она подтрунивает надо мной, но это была крайняя степень удивления.

А Элиан, проклятье, расхохотался.

– Убери подальше этих чиновников протокола, и ее вообще будет не остановить.

– Заткнись, – сказала я.

Хорошо, что темно. Я краснела так, как могут только рыжеволосые люди.

Элиан заткнулся.

– Я не хотел…

– Пошли, – сказала Зи, пока Элиан не уточнил, чего именно он не хотел. – Мы искушаем удачу.

– Грета, – позвал Элиан.

– Идем. – Я отступила.

Зи повела нас назад к обители, где у стены сидел Атта – снова молчаливый. Мы четверо все вместе прошли через погреб и кухню. Вышли в трапезную, а потом в коридор…

Там тихо стоял аббат. С двумя надзирателями по бокам.

– Грета, – сказал он, словно я была одна. – Не спится?

– Грета, я же попросил тебя прийти ко мне, если не сможешь заснуть, – пожурил меня аббат.

Он показывал мне серую комнату, чтобы запугать и вынудить отказаться от своей власти. Это не помогло. Так что теперь… Я могла бы и догадаться, что последует теперь.

Приблизились надзиратели и, как пастушьи собаки отрезают овцу от стада, отделили меня от остальных. Я пошла к аббату, выпрямив спину, словно у меня к лопаткам были приделаны лебединые крылья.

– Знаю, святой отец, – кивнула я.

Но не извинилась. И не стала ничего объяснять.

– Это я попросила ее пойти со мной, отец аббат, – сказала Да Ся. – Прошу вас. Это моя вина.

Изображение рта у аббата изогнуло уголки вверх, словно Да Ся пошутила.

– Зи, я знаю дословно, что именно ты сказала.

Он назвал ее уменьшительным именем, и мне стало не по себе.

– Пожалуй, мы обсудим это позже, если не возражаешь. Мне кажется, наша дорогая Грета взволнована. У нее довольно учащенный пульс.

«Они читают наши мысли», – говорил Атта.

Зачем им читать мысли, если они умеют читать у нас по губам и в сердце?

«При ИИ никогда не ври», – заповедал Талис.

Надзиратели вели меня по направлению к мизери. Позади я услышала сдавленный голос Элиана:

– Аббат…

Аббат развернул голову, как сова.

– Спокойной ночи, мисс Ли. Мистер Палник, мистер Паша. Вам нужно отдохнуть.

Я слышала, как Зи что-то шепчет Элиану – настойчиво, наверное, чтобы заставить его замолчать. А потом дверь мизери закрылась, и больше ничего не было, кроме мягкого света и тишины.

Снофиксатор. Изобрели его психотерапевты, но знаменитым сделали пыточники. Магнитные поля стимулируют сновидения и управляют ими, медикаменты обманывают рефлекс, который пробуждает организм, когда сны становятся травмирующими.

Когда-то считалось, что если умер во сне, значит умер в жизни. Благодаря снофиксатору мы знаем, что это не так. Большинство людей умирают по меньшей мере шесть раз, прежде чем у них что-то не выдержит.

«Они применяют снофиксатор. И лекарства».

Я тогда поверила ей лишь наполовину.

Не знаю, сколько это все продолжалось.

Первый сон лишил меня ощущения времени – наверное, так и было рассчитано.

Это был обычный тягучий сон, когда тебе снится, что ты в каком-то непонятном тусклом помещении. Слышится равнодушное далекое бормотание – такой знакомый звук Галифакса. Потолок не стеклянный и низкий. Темнота сгущается, становится непроницаемой. Я протягиваю руку – каменная стена. Иду вдоль нее, шаркая ногами. Повороты, просветы – один, два, много… Лабиринт! Нет. Катакомбы, лабиринт могил. Я дотрагиваюсь до чего-то мертвого и ловко завернутого в парчу. Тело. Тело в моем платье.

Мое тело.

Я вздрагиваю и просыпаюсь, и оказывается, что я – это тело. Я – это тело, и я лежу на высоком узком столе. Холодный металл. Меня удерживают кожаные ремни. Кто-то смотрит на меня сверху – та самая девушка, Лебединая Всадница, с ее приторной добротой и ярко-синими глазами. Вокруг головы у меня клетка – что-то темное и металлическое проносится надо мной, и…

Я просыпаюсь – или не просыпаюсь, – я сижу в ночном саду. На мне моя парча. Слышу, как она хрустит, слышу ночных насекомых, реку. Слышу дыхание Элиана. Его руки запутались у меня в волосах. Он целует меня, но на самом деле целует мертвое тело: мои губы безжизненны. Моя кожа – очищенная картофелина. Зубы… Зубы шевелятся. Я кусаю его, и мои волосы начинают утягивать его, все дальше и дальше. Я кусаю его и чувствую горячий поток крови.

Я просыпаюсь или я…

– Грета! Грета! Проснись!

Чувствую, как мою руку берет другая рука. Узнаю по форме. Да Ся.

У меня ресницы измазаны в меду, словно во мне гнездятся пчелы. Я едва вижу, как Зи поднимает мою ладонь и прижимает к шее.

– Грета, прости меня.

– Зи?

Язык стал сухим и непослушным.

– Ты проспала завтрак – я утащила для тебя соку.

Я сощурилась. Свет слишком яркий. Бумажные журавлики снова вращаются, невероятно быстро. Паноптикон нависает над головой, словно стоит в самой середине нашей маленькой комнаты и его мачта пустила там корни. Его выпуклый глаз всего в нескольких дюймах от меня.

– Грета?

– Сок… – слышу я свой голос. – Сок – это хорошо.

Зи обнимает меня за талию и помогает сесть. Протягивает мне чашку. Нечувствительные губы прикасаются к холодной глине. Сок на вкус отдает паутиной и кровью. Но я все равно его глотаю и встаю. Не хочу оставаться в постели.

Да Ся поднимает руки, как священник, и берет в ладони мое лицо. Я чувствую пульсацию кожи, касающейся ее ладоней, – как быстро. Медленнее. Еще медленнее. Как Элиан опирался на меня у тыкв, так и я опираюсь на Зи. Она такая маленькая, а кажется больше меня. Опускаю лоб, пока он не касается ее лба.

– Держись за меня, – сказала она. Я почувствовала ее дыхание на шее. – Возвращайся.

Медленно, очень медленно, придерживаясь за нее, я возвращаюсь.

И остаюсь до вечера, когда за мной снова приходит надзиратель.

Снофиксатор: я позирую для портрета.

Сижу долго и неподвижно.

Меня рисует художник. Холст – моя кожа. Мазки идут по ключице от плеча внутрь, вниз по грудине, через грудь. Я чувствую, как в меня тычется кисточка, когда художник вырисовывает на кремовой коже очертания розового лепестка. Чувствую укол каждого нарисованного шипа.

Художник встает на колени. Я не вижу его лица. Завитки его темных волос щекочут мне подбородок. Его жаркое дыхание – напротив моего сердца. Он рисует мне на ребрах. Я чувствую на себе краску, она медленно начинает засыхать. Стягивает все теснее.

– Почему ты сидишь? – шепчет художник. Я чувствую его дыхание на коже живота, шепот его кисти, которая рисует все ниже. – Почему ты просто сидишь?

Потому что мне не приходило в голову двигаться… нет, не поэтому. Потому что я не могу двигаться. Краска – словно корсет, и даже хуже. Сдавливает меня так, что реб рам не подняться. Не могу дышать. Не могу дышать! У меня начинается паника. Не могу даже двигать зрачками. Я всего лишь картина. Все равно мне надо дышать. А дышать я не могу.

Художник – это Элиан, ну конечно, Элиан, – художник запрокидывает голову, улыбается мне и наблюдает, как я умираю.

У него вырастают рога, как у оленя.

Последнее, что я чувствую, – его руки на мне, крик моей кожи…

Я просыпаюсь – или не просыпаюсь.

Что это здесь… Что это было… Я проснулась?

Помню сарай. Я крепко сжимала рукоятку пресса для сидра. Зи и Элиан разговаривали, словно меня там не было. Я злилась на Элиана. Мне было страшно. Не помню почему. Я была призраком – вынужденная чувствовать, но забывшая, откуда взялось чувство.