- Дим, ты только что сказал, что это недоказуемо…

- Маш, - Харламов поднял на неё серьёзный взгляд, - я его посажу.

Это прозвучало до того внушительно, что родители переглянулись и разом вздохнули. А Маша нахмурилась, прислонилась спиной к стене, и продолжала смотреть Диме в глаза. Он не отпускал её взгляд, он ждал решения. И именно от неё. Правда, поинтересовался:

- Или всем принципиально, чтобы он сел за совращение? Если нет, то это даже не вопрос. Главное, решите между собой, чего вы хотите.

- Моим родителям такое говорить нельзя, - сказала Маша, когда родители решили уйти из кухни, чтобы обсудить услышанное между собой.

- Налей мне ещё кофе, - попросил Дима, и чашку на столе сдвинул. Маша прошла мимо него к плите, а когда вернулась и наполнила его чашку, почувствовала прикосновение. Харламов руку поднял, и провёл ладонью по её спине. Между лопаток, спустился вниз на поясницу, потом погладил ягодицы. И делал всё это с безумно занятым и деловым видом. Маша специально наблюдала за ним в этот момент. – Я сказал им правду.

- Знаю. Но они… немного не так представляют себе справедливость.

- Справедливость, - фыркнул Дима. – А ты веришь в справедливость, Мань? – Она молчала, и он понимающе усмехнулся. – Вот-вот. В данном случае, справедливость – это я. И ты. И, сознайся, тебе это нравится. Или ты считаешь, что оставить всё как есть, без последствий для этого парня, будет справедливо? Например, для твоей сестры? Справедливость – она для каждого своя. А люди лишь борются за то, чтобы их справедливость оказалась важнее и весомее справедливости соседа.

Он вдруг потянул Машу вниз, и та, продолжая находиться в задумчивости, присела к нему на колени. Харламов тут же пристроил подбородок у неё на плече. Машу разглядывал. Потом тихо спросил:

- Ты расстроилась?

Этому вопросу она удивилась.

- Конечно, расстроилась. Ей семнадцать, Дима. У меня до сих пор в голове не укладывается.

- Я не об этом. Я о Стасе. Сильно расстроилась?

Она попыталась встать, но он её удержал. Упрямо ловил её взгляд, но интересовал его не взгляд, он пытался залезть к ней в голову и прочитать мысли и помыслы, самые сокровенные. Вот Маша и уворачивалась от его цепкого взгляда, пока Дима её за подбородок не взял, заставляя смотреть на него.

- Что именно тебя интересует? – спросила она тихо, но возмущённо.

- Он сказал, что это ты его бросила.

- Пора ему перестать считать тебя лучшим другом, - съязвила Маша.

- А я не друг. Я привычная жилетка для всех его неприятностей. Машка, а ты неприятность. Натуральная заноза и язва. – Он откровенно посмеивался. – Племяннику повезло, что ты его живым выпустила.

- Перестань меня оскорблять.

- Я не оскорбляю. Я любуюсь. – Дима поцеловал её коротким, крепким поцелуем. Маша не ожидала, возмутилась, но было поздно, и поэтому стукнула Харламова кулаком по спине, чувствуя, как сильно сжимаются его пальцы на её бёдрах. Добычу Дмитрий Александрович выпускать явно не собирался.

- Это ты во всём виноват, - звенящим шёпотом выговаривала ему Маша.

- Конечно.

- Если бы ты не вмешался…

- Ты бы уже сажала розы в зимнем саду моей сестры.

- Упаси Господь.

Он тихо рассмеялся, разглядывая её. Потом сказал:

- Я тебя хочу.

- Дим, у тебя совесть есть? Мы на кухне моих родителей.

- Знаю. И это единственное, что меня останавливает.

Маша сделала осторожный вдох. Смотрела на него, и почему-то насмотреться не могла. Что было весьма опасным признаком. Не помнила за собой такой подростковой мнительности. А тут мужчина, с которым она, по сути, плохо знакома, который чинил ей препятствия и создавал неприятности, просто на ровном месте. На которого она не уставала сердиться и возмущаться его поведением и затеями, но в то же время ей было с ним безумно легко. Разговаривать, спорить, даже ругаться. И сейчас, когда он столь радикально пытался решить проблему её семьи, она слушала его, возмущалась его идеями и простотой выводов, она понимала, что где-то глубоко внутри, на уровне подсознания, на том самом глубоком и недоступном никому, порой и ей самой, уровне, она начинает успокаиваться. Он приехал, ел приготовленною ею яичницу, разговаривал с её родителями, и Машу отпускал страх. Давний, наивный, можно сказать, что детский страх, что она с чем-то не справится, и этим всё испортит, себе и окружающим. Не было человека, который мог исправить её ошибки. До сегодняшнего дня не было. Но Маша отчаянно не хотела, чтобы им оказался Дмитрий Харламов, но поделать, кажется, уже ничего не могла.

В какой-то момент поняла, что они не одни. Голову повернула и увидела сестру в дверях. Света смотрела недовольно, приглядывалась, в основном, к гостю, Маше же в конце достался возмущённый взгляд. А Дима ещё и отпустить её не подумал, так и держал на своих коленях. А Свете кивнул и немного подначил, поздоровавшись первым:

- Здравствуйте.

Света ещё больше надулась, но нехотя ответила:

- Здрасьте. – И тут же с кухни ушла, всерьёз изображая возмущение.

Харламов на Машу посмотрел. Прищурился, задумался о чём-то, затем головой покачал.

- Нет, - решил он, в конце концов, - не докажем мы совращение.

- В смысле? – насторожилась Маша.

Дима глаза на неё вытаращил.

- Мань, ты больше похожа на малолетнюю жертву совращения, чем она. Там всё цветёт и пахнет. Она сама кого хочешь совратит.

- Дим, ты дурак? – не сдержалась Маша. - Это моя сестра.

- Только факты, дорогая. И ничего больше. Прокурор нам в лицо рассмеётся.

Маша руками ему в плечи упёрлась, заставляя Харламова её отпустить. Он отпустил.

- И что ты предлагаешь? – спросила она негромко, оглянувшись на дверь.

- Я предлагаю выдать её замуж. Если уж девочке приспичило. Пусть мама с папой, и ты заодно, станут хорошими и всё понимающими. Она поживёт с ним, вкусит, так сказать, счастья по полной, и дальше будет думать головой. Считаешь, я не прав?

- Я помню этого Глеба. Ещё по юности. Он абсолютно пустоголовый тип.

- Любовь зла, Маня. Ты так не считаешь? – Дима провокационно улыбнулся. – Вот ты кого любишь?

- Себя, - ответила она без заминки.

Харламов кивнул.

- Это правильно. Полюби себя, и будет тебе счастье. А по поводу твоей сестры и её избранника… Бегать он от неё не будет. И от алиментов бегать не будет. Некуда ему будет бежать. Это я как раз могу устроить. – Дима на стуле развалился, хмыкнул в задумчивости. – А что, это можно расценивать, как помощь ближнему. Изменим жизнь одного человека, если не к лучшему, то к правильному, законопослушному образу жизни. Будет работать, будет зарплату жене приносить, отпрашиваться у неё с дружками пива попить. Каждый полицейский в этом городе будет знать его дело на зубок. И физиономию его помнить. Дорогу в неположенном месте не перейдёт, его гаишники в рупор предупреждать будут: «Гражданин Голиков, ногу мимо зебры пронесли, сантиметров на пятьдесят. Возьмите левее, пожалуйста!».

Маша невольно улыбнулась, представив себе эту картину. А Харламов продолжил:

- Глядишь, и исправится парень. Чего только в жизни не бывает.

- А если он не согласится?

- Согласится, Мань.

- А если нет? Заставишь? – Вопрос был достаточно серьёзный, и Дима это понял. Но притворяться не стал, только сказал:

- Не придётся. Я умею убеждать.

Несколько долгих секунд они смотрели друг другу в глаза, у Маши первой сбилось дыхание, она нервно кашлянула и отвернулась. А Харламов потянулся к ней через стол, снова погладил, после чего сказал:

- Иди к родителям, скажи всё, как есть. А потом поедем в отделение. Нужно довести дело до конца. Мне надо знать, каким он будет.


10.


Родительский дом Маша покинула через три дня. Наверное, можно было сказать, что острый момент в непростой ситуации пройден, но дальнейшее развитие событий повергало в задумчивость и непонимание, по крайней мере, её, и поэтому она поспешила оставить родителей завершать дело. Если это было дело, конечно. По мнению Маши, творился образцовый переворот в жизни многих людей. Повлиять на происходящее она не могла, и сочла за благо оставить право принимать решения тем, кого они непосредственно касались. Ей же надлежало вернуться в большой город, вспомнить о работе и собственных делах и заботах. И о личной жизни тоже. Хотя бы попробовать разобраться в себе, в том, чего она хочет и к кому она едет, глядя в окно автобуса.

Больше всех сложившимися обстоятельствами была довольна Света. Это без сомнения. Наверное, этой маленькой фантазёрке казалось, что в жизнь воплощаются все её мечты. Потому что её Глеб (это младшая сестра так выражалась: «мой Глеб»), в итоге, избежал наказания, в отделении полиции он провёл всего лишь один день, а теперь ещё и жениться собирался. Света настолько была поглощена собственными радостями, восторгом и эмоциями, что даже на Харламова перестала злиться. И если поначалу восприняла его появление в штыки, уверенная, что все вокруг, включая родителей и сестру, действуют против неё и её любимого человека, что уж говорить про знакомого Маши, оказавшегося каким-то запредельно умным и опытным адвокатом, то когда осознала, что Дима способен после короткого разговора добиться освобождения Глеба, воспылала к тому невероятной приязнью. Дмитрию до приязни девочки-подростка никакого дела не было, он лишь посмеивался, наблюдая за юношеской нетерпеливостью и сумасшедшей влюблённостью. Выйдя за порог квартиры Машиных родителей, он в одну секунду прекратил игру в дружескую помощь и поддержку, и занялся привычной работой. Без лишних эмоций, мыслей о моральной стороне вопроса, он просто делал свою работу. Маша наблюдала за ним, но, как выяснилось, когда дело касалось лично тебя, очень трудно оставаться беспристрастной, наблюдать или восхищаться. Когда сидишь на неудобном стуле в коридоре отделения полиции несколько часов подряд, это утомляет и всерьёз угнетает тебя. А её в этот раз даже в кабинет не пригласили. Глеба допрашивали, Харламов стоял за его плечом, хотя, скорее, над душой у него стоял, и, наверняка, контролировал каждое слово и жест. Он знал, чего он хочет добиться и что увидеть зафиксированным в протоколе со слов задержанного. И Маше всё это не нравилось. Вся эта затея с браком, не нравился сам Глеб, не нравились воспоминания о ликующем лице сестры, когда родители высказали своё мнение и принятое совместно решение. Маша знала, что ничего хорошего от этого брака ждать не стоит. Это знали все, кроме счастливой Светы. Но другого решения не находилось. И Дима был абсолютно прав, когда говорил, что отправить парня за решётку возможно, но это, во-первых, не решит ни одной проблемы, а, во-вторых, разобьёт сердце Светы. Про сердце Харламов, конечно, не говорил, он выразился куда доходчивее и прямолинейнее, и Машин отец с ним сразу согласился. Если Света решила набить себе шишек по жизни, то она должна пройти этот путь до конца. А не винить в упущенных возможностях кого-то другого, особенно родителей, которые хотят ей только добра.