— Нет, я не желаю! — вырывая руку, нетерпеливо воскликнула Эдита.

— Ты любишь Рональда?

— Тебе следовало спросить меня об этом тогда, когда ты передавал мне его предложение. Ты упустил тогда это из виду, ну так теперь избавь меня от ответа!

Марлов тяжело вздохнул и сказал:

— Теперь мы ничего не можем решить, пока не окончится процесс… Вильма уже приехала?

— Вчера вечером; сегодня утром я получила от нее несколько строк и заеду к ней потом. Ты ведь знаешь, почему она не пожелала быть нашей гостьей?

— Уж не потому ли, что ее жених — ближайший друг Раймара? — банкир пожал плечами. — Совершенно излишняя осторожность. Вильма с нашего согласия посвятила его в это, но никто больше не знает нашей тайны. Майор мог спокойно расположиться у нас.

— Но Феликс узнал бы об этом и очень рассердился бы.

— Кому какое дело, что я принимаю у себя жениха моей племянницы? — резко возразил Марлов. — К тому же майор Гартмут в высшей степени симпатичен, и Вильма не могла сделать лучшего выбора. Я не обращаю внимания на то, доволен ли Рональд или нет, и очень рад его посещениям.

Действительно, Марлов ежедневно принимал у себя близкого друга Раймара, как будто нарочно подготовляя благоприятную почву для бурной сцены с будущим зятем. Ведь это явилось бы весьма удобным предлогом для разрыва, желаемого им теперь, во что бы то ни стало. Он твердо решил, что брак его дочери не должен состояться, и исполнение этого решения являлось теперь лишь вопросом времени. После сегодняшнего разговора с Эдитой он надеялся, что его «благоразумная дочь» также согласится с его решением.

Вильма Мейендорф приехала в Берлин вместе с дочерью. Через полтора месяца должно было состояться ее бракосочетание с майором, и это обстоятельство, равно как и переселение на новое местожительство, было связано с целым рядом покупок и приготовлений. Майор Гартмут, разумеется, хотел присутствовать на процессе, в котором его друг играл главную роль, и уговорил невесту избрать для своей поездки именно это время. К тому же со дня помолвки они ни разу не виделись, да и теперь ему был дан отпуск всего на несколько дней.

Эрнст Раймар, собиравшийся лично защищаться на суде, уже недели две находился в Берлине. С ним приехал и старый нотариус Трейман. В качестве добровольного корреспондента гейльсбергской газеты он посылал восторженные статьи о ходе процесса. Каждое утро за кофе гейльсбергцы читали газету, в которой черным по белому было напечатано, что «их нотариус» стал в Берлине знаменитостью.

Вильма под благовидным предлогом отказалась остановиться у своих родственников и поселилась в гостинице, майор же воспользовался гостеприимством друга. Проведя целое утро до самого обеда у своей невесты, он вернулся домой и застал там Треймана. Последний почувствовал настоятельную необходимость снова высказаться и, поскорее завладев вниманием майора, начал разбирать вчерашнюю речь племянника, притом с таким жаром и такими подробностями, что Гартмуту стало, наконец, невмоготу.

— Ну да, — прервал он словоохотливого собеседника, — это был большой успех, но ведь это только, в сущности, небольшая стычка, настоящее же сражение разыграется лишь на будущей неделе. В понедельник начинается разбор дела. Вы уже запаслись местечком на трибунах? Несомненно, можно ожидать большого наплыва публики.

— На трибунах? — презрительно произнес Трейман. — Там место вам, господин майор, а мое… на скамьях для прессы.

— Неужели там предоставили место для гейльсбергской газеты? — воскликнул озадаченный майор. — Ведь в этом, как я слышал, получили отказ даже многие корреспонденты больших газет.

— Мне тоже стоило немалого труда добиться этого, — не без чувства гордости заявил старый нотариус. — Меня встретили здесь не очень-то ласково, а один субъект даже довольно грубо спросил: «Гейльсберг? Что это за штука?» Но я не остался в долгу и ответил: «Господа! Гейльсберг — исторический город. Гейльсберг — родина и местожительство известного Эрнста Раймара, имя которого, быть может, знакомо и вам, а я — его дядя? Надеюсь, что вы окажете уважение моему племяннику и дадите место органу печати его родного города, представителем которого является один из его близких родственников».

— Великолепная речь! — воскликнул майор, — но относительно «родного города» я не согласен, ведь Эрнст — берлинец. Впрочем, это неважно, раз цель достигнута.

— Конечно! — торжественно заявил старик. — Со мной сразу заговорили вежливее, дали желаемое место и тут же интервьюировали.

Гартмут недовольно покачал головой.

— Вы, кажется, всем и каждому позволяете интервьюировать себя. Ведь вы знаете, что Эрнст этого не любит; он сам крайне сдержан, а вы отвечаете на вопросы первого встречного.

— Первого встречного! — иронически произнес Трейман. — Ого! Это был ни более, ни менее как корреспондент «Таймса».

— Но ведь он мог обратиться лично к Эрнсту.

— Он попробовал сделать это, но Эрнст, по обыкновению, был совершенно недоступен. Услышав в канцелярии суда мои переговоры о предоставлении места, этот господин тотчас же представился мне в качестве корреспондента всемирной газеты и очень вежливо попросил высказать некоторые личные взгляды, которые он намерен приобщить к своей статье. «С удовольствием, уважаемый коллега, — ответил я, — с величайшим удовольствием! Эрнст Раймар, как я уже изволил говорить, — мой племянник и вырос у меня на глазах. От меня вы можете получить наилучшие сведения». Я уже телеграфировал сегодня утром в нашу гейльсбергскую газету смысл этого интервью, обещая своевременно сообщить полное его содержание.

Восторг старика при мысли о том, что в качестве дядюшки знаменитого племянника он и сам стал почти знаменитостью, был так наивен и жалок, что у майора даже не хватило духу высмеять его; он только как бы между прочим заметил:

— Ваше преклонение перед Эрнстом становится просто опасным. А вдруг ваш любимец Макс обидится! Кстати, где он теперь? У нас он появился всего-навсего один только раз, и то за деньгами. Остальное время он отсутствует, что мы, хотя и с трудом, переносим.

На лице Треймана выразилось некоторое смущение; он помедлил с ответом и, наконец, признался:

— Это из-за вас! Макс говорит, что вы обидели его, и чувство собственного достоинства запрещает ему переступать порог дома, где вы обитаете.

— Однако ради денег он решился переступить этот запретный порог, — смеясь, произнес Гартмут, — это, вероятно, исключение. Что же касается чувства собственного достоинства у Макса, то это просто зависть. Он никак не может примириться с тем, что Эрнст повсюду на первом плане, между тем как его особой никто не интересуется.

— Вы думаете? — едва слышно спросил старик. — Мне это тоже уже приходило на ум. Он слышать не хочет ни о брате, ни о его успехах, а недавно даже резко сказал мне: «Да перестань же, наконец, твердить об Эрнсте!.. это становится скучным!»

Макс явно терял свою власть над дядей.

Пришел Эрнст, и старик, прервав разговор с майором, бросился ему навстречу.

— Наконец-то ты, Эрнст! Я вот уже целый час жду тебя здесь! У меня по горло дел, но я не мог еще раз не поздравить тебя в связи с твоей вчерашней речью. Я уже раз сделал это, но…

— Даже два раза, дядя, — прервал его Эрнст.

Однако это не помогло. Восхищенный дядя поздравил его в третий раз, провел довольно лестную параллель между ним и Цицероном и обстоятельно сообщил все подробности относительно «интервью». Вспомнив о последнем, он решил, что ему немедленно нужно приступить к его изложению для своей газеты, и, сияя от счастья, простился.

— Тебя можно поздравить с новой победой, — смеясь, произнес майор, как только они остались одни, — дядя Трейман от тебя в восторге. Впрочем, не стоит об этом говорить. Видишь ли, я зашел домой затем, чтобы спросить, свободен ли ты сегодня вечером. Вильма хочет видеть тебя. Можно на тебя рассчитывать?

— Только ненадолго, ведь уже довольно поздно, — ответил Эрнст. — Ты же знаешь, у меня нет ни одной минуты свободного времени.

— Да, тебя просто рвут на части! Впрочем, это тебе только на пользу; несомненно, для тебя нужна борьба, чтобы ты мог как следует развернуться, и чем сильнее и опаснее она, тем больше крепнут твои силы.

Эта фраза Гартмута была вполне справедлива. Человек, стоявший перед ним с высоко поднятой головой и блестящими глазами, был далеко не прежний Эрнст Раймар. Слегка пожав плечами, он произнес:

— Выбора у меня нет, я должен бороться. Рональд вооружил все свое войско; его пресса, и многочисленные приверженцы прямо ополчились против меня. Неужели ты думаешь, что я согласился бы говорить до судебного разбирательства, если бы не был вынужден защищаться?

— И отлично сделал! Но я боялся, что тебе в лицо бросят злополучные воспоминания о случае с твоим отцом, для того чтобы покачнуть твердую почву, на которой ты стоишь.

Эрнст молчал, видимо, не желая говорить об этом. Однако майор настойчиво продолжал:

— Странно, Рональд не брезгует никакими средствами и вдруг умалчивает об этом, хотя знает, что наверняка может уязвить тебя! Он как будто дал слово не затрагивать этого пункта.

— Да, именно его он и дал, — холодно произнес Раймар. — Во время нашей встречи в Гейльсберге я предупредил его, чтобы он не касался этого вопроса, если не хочет вызвать меня на крайности, и он послушался моего совета. Рональд взвешивает свои поступки!

— Неужели ты и в самом деле мог так воздействовать на него? — спросил изумленный майор.

— В этой ситуации — да.

— Эрнст, ты что-то скрываешь от меня, — укоризненно качая головой, заметил майор.

— Не настаивай, Арнольд! Ведь дело касается уже не фактов, а внутренних переживаний, и потому все должно остаться тайной для всех.

— Согласен, если только это поможет тебе забыть о прошлом. Ты всегда так боялся этих воспоминаний, но, надеюсь, теперь сам видишь, что они рассеиваются как дым, как только ты пристальнее заглянешь им в глаза. Несколько голосов, вначале настроенных было против тебя, потонули в общей волне восторга.