На закате, алыми мазками разукрасившем свинцово-серое небо, мы подъехали к воротам Лондона.

Все здесь преобразилось; подозрение, ядовитым бубоном набухавшее в недрах минувших дней, лопнуло, явив свое омерзительное нутро. На воротах висели отрубленные руки и ноги мятежников Уайетта. Кровь сочилась на мостовую, и бродячие псы, рыча друг на друга, жадно лакали из загустевших луж. На каждом углу призраками маячили виселицы, увешанные нагими трупами со вспоротыми животами; трупы окоченели и уже начали разлагаться. То было обычное наказание за государственную измену, но когда трупный смрад ударил мне в ноздри, ужас перед тем, что нас ожидало, едва не захлестнул меня с головой.

Я боялся, что на сей раз королева не пощадит никого из нас.

Лавки, мастерские, таверны были закрыты, двери домов заперты наглухо, и ставни захлопнуты, хотя еще не стемнело. Людей на улицах почти не встречалось, а редкие прохожие, едва завидев наш кортеж в сопровождении тяжеловооруженных всадников, бросались по домам, словно вспугнутые мыши. Все же каким-то непостижимым образом распространилось известие, что это едет не кто иной, как принцесса Елизавета, и вдоль пути к Уайтхоллу собралась небольшая толпа смельчаков – безмолвные взгляды, ошеломленные лица, на которых отпечатался ужас перед волной жестокости и смерти, прокатившейся по городу. Я заметил, что Говард крепче стиснул поводья, выразительно поглядывая на носилки принцессы, как будто ожидал взрыва.

И вдруг занавески распахнулись, явив взорам Елизавету, которая сидела, откинувшись на подушки; белое платье с высоким воротом лишь сильней подчеркивало бледность ее осунувшегося лица. Волосы ее были распущены, шею, словно страшное предзнаменование, обвивало ожерелье из темно-красных, ограненных клиньями рубинов. Когда взгляд бесстрастных темных глаз принцессы устремился на толпу, несколько женщин присели в реверансе и одинокий мужской голос выкрикнул:

– Храни Господь ваше высочество!

Говард подал знак стражникам. Прежде чем они окружили носилки, загородив собой принцессу, она успела метнуть на Говарда смеющийся взгляд. Даже испуганная до полусмерти, она оставалась самой собой.

Кейт наконец рискнула посмотреть на меня – в тот самый миг, когда перед нами вырос Уайтхолл, окруженный кордонами стражников, похожий больше на крепость, чем на дворец. Взгляд у нее был вопрошающий; она ехала лишь в нескольких шагах, но казалось, нас разделяет непреодолимая пропасть.

Мы проехали под главной аркой. Елизавета села прямо, замерла, глядя перед собой. Кортеж миновал кучку чиновников, которые из-за цепи стражников опасливо наблюдали за нами. Мы не остановились. Мы проехали дальше, через массивные ворота, которые вели в закрытый внутренний двор. Там ждали нас йомены с алебардами, в зеленых с белым мундирах Тюдоров.

Говард спешился и помог Елизавете выбраться из носилок. Кутаясь в меха, она окинула взглядом небрежно поклонившихся стражников и гневно нахмурилась.

– Так это моя приемная? – осведомилась она. – Где же в таком случае мне отведут жилье? В подземелье?

– Вашему высочеству отведены покои, специально приготовленные для таких случаев, – ответил Говард. – Йомены будут неотлучно сопровождать вас. Вам дозволяется выбрать трех женщин себе в прислужницы; все прочие будут распущены.

– Распущены? – Голос Елизаветы дрогнул. – Не хотите же вы в самом деле лишить меня людей, в чьей помощи я так нуждаюсь?

Говард не ответил. Тогда она воинственно вскинула подбородок:

– Я желаю видеть королеву, мою сестру. Я требую аудиенции ее величества, она не может…

Стражники шагнули к принцессе. Елизавета окинула взглядом их воинственные позы и стихла. Мистрис Эшли и Бланш Парри поспешили к ней; Елизавета, по всей видимости, вдруг осознала, что ее жизнь и впрямь целиком во власти Марии, потому что вновь повернулась к Говарду:

– Умоляю, милорд, ради наших родственных уз! – Рука Елизаветы, затянутая в перчатку, легла на рукав Говарда. – Не лишайте меня хотя бы оруженосца! Мой дорожный сундук такой тяжелый, пускай он его понесет!

Придуманная наспех уловка была неубедительна, и Говард это наверняка понимал. Любой из плечистых стражников мог без труда отнести сундук Елизаветы куда требуется, однако же Говард медлил, словно и впрямь обдумывал просьбу принцессы. Взгляд его переместился на меня, стоявшего возле Шафрана. Кейт, укутанная в плащ с капюшоном, тоже застыла, не зная, что предпринять.

– Никаких мужчин, – наконец проговорил Говард. – Я получил совершенно ясные приказания: ваше высочество может взять с собой только женщин.

– Но, милорд! – взмолилась Елизавета. – Он всего лишь слуга. Что он может натворить?

– Многое, – отрезал Говард, – если он тот самый, кого я в нем подозреваю.

Он знает, кто я такой. Все время знал. Возможно ли, чтобы он тайно потворствовал моим намерениям?..

Я бросил поводья и подошел к Говарду:

– Милорд, ее высочество нездорова. Уж верно она заслуживает такую скромную поблажку. – И, понизив голос, добавил: – Быть может, когда-нибудь ее положение улучшится и она сочтет возможным вознаградить вас за проявленное сострадание.

Лорд Уильям Говард беззвучно пошевелил губами. Как я предполагал, он не был лизоблюдом, готовым на все ради королевской милости. Он оборонял Лондон, подвергая свою жизнь опасности, чтобы защитить трон. Он был человек чести. Моя просьба, по всей вероятности, пробудила в нем голос и без того смятенной совести, потому что он коротко кивнул.

– Что ж, пускай поможет отнести вещи, однако после немедленно уйдет. Я не могу, – сказал он едва не извиняющимся тоном, – противоречить воле королевы. Если я заслужу ее немилость, как же я смогу быть другом вашего высочества?

Елизавета вздохнула:

– Благодарю, милорд.

Затем она выпрямилась, высоко подняв голову. Йомены сомкнулись вокруг нее. Елизавета вошла во дворец; Кейт, Эшли и Парри следовали за ней. Поднимая с повозки обитый кожей сундук с бронзовыми скрепами, я перехватил взгляд Говарда.

Неизменно бесстрастная маска его исчезла, обнажив встревоженное лицо.

– Что бы ты ни задумал, – прошептал он, – не мешкай.

* * *

Я поспешил за Елизаветой. В коридоре было промозгло и сыро, каменный свод потолка нависал над самой головой. Нас привели в глухие, без единого окна, комнаты, обставленные только самой необходимой мебелью. В комнатах царил холод; жаровен здесь не было. Стражники молча попятились через приемную, поклонились и вышли, захлопнув за нами дверь.

Мистрис Парри с ужасом озиралась по сторонам.

– Это возмутительно! – Мистрис Эшли топнула ногой. – Неужели ее величество решила уморить нас холодом?

Елизавета без сил опустилась на табурет, будто ноги вдруг отказали ей.

Я поставил сундук на пол.

– Давайте письмо, – сказал я. – Я доставлю его человеку, который не больше Говарда желает видеть вас в заключении.

Елизавета непонимающе взглянула на меня:

– Письмо?

– Ну да, ваше письмо к королеве. То, которое я попросил вас написать. Пожалуйста, ваше высочество. Медлить нельзя. У нас слишком мало времени.

– Я… я не поверила тебе, – вмешалась мистрис Парри. – И потом, у нас все равно бы ничего не вышло. Люди короля забрали из ее спальни все чернила, перья и бумагу. Ей просто нечем было писать, поэтому я… я не передала ей твои слова.

Елизавета обожгла ее убийственным взглядом, а Кейт, упав на колени, принялась рыться в своей ковровой сумке. Она достала стопку бумаги, заостренное перо и крохотный пузырек с чернилами. Развернувшись к столу, Елизавета откупорила пузырек и обмакнула перо в чернила. Она помедлила, занеся перо над бумагой, глянула на меня, а затем склонилась над столом и начала писать. В тишине отчетливо слышался яростный скрип пера.

Кейт неотрывно смотрела на меня. Нелегко было встречаться с ней взглядом, видеть страх в ее глазах и знать, что это моя вина, что это я не сумел уберечь нас. Впрочем, время еще есть; если мне удастся встретиться с королевой и убедить ее, я, быть может, еще сумею предотвратить самое страшное.

Елизавета перевернула бумагу, между ее зубов показался кончик языка. Затем она так же внезапно, как начала, прекратила писать и принялась штудировать исписанный лист. Казалось, она взвешивает каждое слово, проверяя, нет ли в нем ошибки. Удовлетворенная, она вновь окунула в чернила перо, начертала внизу страницы несколько линий наискосок и лишь затем поставила свою подпись.

– Песок! – бросила она.

Кейт снова порылась в сумке.

– Я не взяла с собой песка, – проговорила она и выругалась. – Когда мы узнали, что случилось, началась такая суета, и мы… мы…

Она осеклась, обессилев от чувств, которые до сих пор так старательно сдерживала, и Елизавета привлекла ее к себе.

– Нет-нет, – бормотала она, – не надо, Кейт, храбрая моя девочка! Даже не вздумай, слышишь? Если ты расплачешься, заплачу и я, а мы обе знаем, что слезы нам не помогут.

Поверх головы Кейт Елизавета подняла глаза на меня. Она не могла знать, что я предал Кейт, разделив ложе с другой женщиной, но в этот миг взгляд Елизаветы словно проник в самые темные глубины моей души. В этом взгляде я прочитал примирение со случившимся, в котором отказывал себе, намек на то, что и она когда-то стала жертвой преступной страсти. И вместе с тем взгляд Елизаветы предостерегал: те, кого мы любим превыше всего, не должны страдать из-за наших прегрешений. Им незачем знать, как мы провинились перед ними.

– Мне надо идти.

Мой хриплый голос сорвался. Кейт обернулась, вскинув дрожащую руку к губам. Я заставил себя ответить на ее испуганный взгляд, прижав ладонь к груди, к потайному карману камзола, куда спрятал золотой лепесток.

– Скоро отлив, – сказал я Елизавете, которая усердно дула на письмо, стараясь хоть как-то просушить чернила.

Я забрал у нее сложенный лист и убрал под плащ.

– Во время отлива вас не смогут доставить на барке в Тауэр. Делайте что хотите, но постарайтесь задержаться здесь до утра.