Мария смотрела на посла с изумлением, подспудно чувствуя его колебания, но не понимая, чем они вызваны.

– Я не верю собственным ушам! Сколько раз вы предупреждали меня об измене, зреющей в нашем близком окружении, и вот теперь сомневаетесь в искренности того самого человека, которого мы наняли, чтобы разоблачить изменников? Бестолков мятеж или нет, но это сговор дворян, верноподданных, посягнувших на свою королеву! Нужно схватить их, всех до единого, и положить конец гнусным замыслам! – Она вдруг ослабела и, пошатнувшись, ухватилась за спинку кресла. – Боже правый, если весть об этом дойдет до императора, он не позволит Филиппу отправиться в Англию, опасаясь за его жизнь!

Услыхав, что Мария в моем присутствии столь откровенно говорит о намерении сочетаться браком с испанским принцем, Ренар стал мрачнее тучи, и в этот миг я проникся к нему еще большей ненавистью. Я знал, что Мария нетерпима в вопросах веры, знал, что она враждебна к Елизавете и лелеет мечту о возвращении Англии в лоно католической церкви, – и все же не мог относиться к ней с неприязнью. Мария Тюдор по сути своей не жестока, просто введена в заблуждение. Змий, смутивший ее разум, не кто иной, как Ренар. Усердно трудясь над тем, чтобы погубить Елизавету, он с неменьшим усердием пользовался врожденной бесхитростностью и прямотой Марии, растравляя давно зажившие раны и подрывая и без того хрупкую уверенность королевы в своих силах.

Впрочем, мои чувства были сейчас неуместны. Только сосредоточив внимание королевы на Кортни и его сообщниках, я мог надеяться, что добьюсь своего.

– Мы могли бы допросить графа, – предложил Ренар с таким видом, словно эта мысли лишь теперь пришла ему в голову. – Если будет на то ваша воля, мы арестуем его и добудем все нужные сведения. Вряд ли заговор зашел настолько далеко, что мы не сумеем разоблачить его до объявления о вашей помолвке в Хэмптон-корте. К тому времени, когда весть о заговоре достигнет императора, все будет кончено. Ваше величество упрочит власть, изменники окажутся в заключении, и ни императору, ни принцу Филиппу нечего будет опасаться.

Мария разжала пальцы, вцепившиеся в спинку кресла.

– Так займитесь же этим! Прикажите, чтобы немедля подготовили ордер на арест; я подпишу его перед заседанием совета.

Ренар поклонился и кивком приказал мне следовать за ним.

– Нет, – сказала Мария, – мастер Бичем останется здесь. Я должна с ним поговорить. С глазу на глаз.

На большее везение я и надеяться не смел. Ренар понимал это. На долю секунды взгляд его, кипящий бешенством, встретился с моим, затем он вышел в приемную, закрыв дверь перед обеспокоенными дамами, которые если и не различили слов королевы, то наверняка слышали ее выкрик.

Мария рухнула в кресло. Не говоря ни слова, она с непроницаемым видом всматривалась в меня – так пристально, что по спине побежал холодок.

– Отчего ты постоянно заступаешься за мою сестру? – наконец спросила она. – Дон Ренар с самого начала был убежден, что она замешана в заговоре против моей особы, что она ненавидит меня и стремится отнять у меня трон; а ведь он много старше тебя и куда опытнее в такого рода делах.

Я нерешительно откашлялся, сознавая, что хожу по лезвию ножа.

– Ваше величество, я всего лишь сделал то, что было мне велено. Дон Ренар нанял меня, чтобы отыскать улики против графа и леди Елизаветы, но я не нашел никаких доказательств ее участия в заговоре. Она невинна пред вами, сколько бы посол ни утверждал обратное.

– Невинна, говоришь? Тогда, боюсь, ты вовсе не знаешь мою сестру. Елизавета никогда не была невинной. В первый же день своей жизни она погрязла в грехе.

Кровь застыла у меня в жилах.

– Уверяю вас, ничто не указывает на то, что она когда-нибудь замышляла…

Язвительный смех королевы оборвал меня на полуслове.

– Разумеется, не указывает! И никогда не укажет. – Она встала с кресла. – Сколько бы Ренар ни усердствовал, как бы щедро ни подкупал моих придворных и ни оплачивал услуги шпионов, преступного отребья и прочей шушеры, Елизавета неизменно ускользает от него. Она слишком хитра – как гадюка, которой не обнаружишь, пока она не укусит. Однако невинной ее не назовешь. И неважно, есть против нее улики или нет, – я знаю правду, чувствую сердцем. Мне достаточно одного взгляда, чтобы понять ее заветное желание.

Королева отвернулась к окну и заговорила, понизив голос, словно вела беседу сама с собой:

– Я наблюдала за ней день за днем, с той самой минуты, как она появилась при дворе. Я видела, как она выставляет напоказ свою молодость и нечестивую красоту, как шепчется, вечно шепчется, подбивая других действовать себе во благо, – точь-в-точь как когда-то ее мать. Елизавета хочет, чтобы я мучилась. Хочет дать понять: сколько бы я ни старалась, покоя мне не найти. Не выйдя замуж, я не смогу понести дитя, которое преградит ей дорогу к трону; не имея мужа, я умру девственницей. Вот каково ее заветное желание! Она живет ради того часа, когда сможет забрать мою корону и объявить ее своей.

С этими словами Мария повернулась ко мне, и я увидел в ее бледно-серых глазах отблески чудовищного неукротимого пламени. Эти глаза испытующе всматривались в меня, стараясь отыскать в моем лице хоть малейший изъян, намек, подтверждающий правоту беспощадной ненависти, которая все сильнее разгоралась в ней.

– Кто бы усомнился в том, что она знала о замысле Кортни? – убийственно тихим голосом вопросила королева. – Кто бы усомнился в том, что она знала и поощряла его, понимая, что мое падение позволит ей возвыситься? Быть может, она и не участвовала в составлении планов, ибо понимала, какой опасностью грозит ей прямое участие в заговоре, но и это не остановило бы ее – дочь Анны Болейн!

Я молчал, в горле нестерпимо пересохло. И слова Марии, и беспощадное пламя в ее глазах свидетельствовали об одном: она перешла черту, за которой примирение невозможно. Даже если сейчас Елизавете удастся спастись, можно не сомневаться, что сестры у нее больше нет. Отныне они будут враждовать – до тех пор, пока одна из них не испустит дух. Предсказание Сесила сбылось: Мария и Елизавета были обречены стать смертными врагами.

Королева вернулась к столу, снова овладев собой и примирившись с неизбежным:

– Я хочу тебе верить, и без доказательства ее вины руки у меня связаны. Однако с этой минуты я не желаю больше терпеть ее присутствие; где бы я ни находилась, рядом ее быть не должно. Впрочем, прежде чем она покинет двор, я хочу посмотреть ей в глаза. Я спрошу в лицо, знала ли она об этом… – взмахом руки Мария обвела письма, – об этом злодействе. Ступай. Приведи ее. Скажи, что королева Англии желает ее видеть.

Я поклонился и двинулся было к двери, когда услышал вслед:

– Ты продолжишь расследовать этот заговор во всех подробностях. Кортни может сознаться не во всем или же просто не знать всего. Он никогда не отличался умом; не думаю, чтобы это было делом только его рук. И помни, мастер Бичем: я жду от тебя преданности. Если вздумаешь что-то утаить, если посмеешь защищать кого-то в ущерб мне – ты поплатишься за это собственной жизнью.

– Да, ваше величество, – пробормотал я и вышел.

* * *

Широким шагом я прошел через толпу чиновников, собравшихся перед дверями личных покоев королевы. Менее чем за час галерея до отказа наполнилась людьми, и все, кто здесь был, провожали меня цепкими взглядами, прикидывая, насколько я важная персона, если говорил наедине с королевой. Ренара я не заметил; должно быть, он отправился готовить арест Кортни. Зато среди присутствующих я разглядел Рочестера, который беседовал с заметно обеспокоенным человеком в епископском облачении – по всей видимости, Гардинером, покровителем Кортни. Я остановился, перехватив встревоженный взгляд Рочестера.

Он подчеркнуто отвернулся, будто не узнал меня.

Что ж, его было трудно в этом винить. Я двинулся дальше, спустился по лестнице в нижнюю галерею, куда стянулись придворные, чтобы поделиться друг с другом догадками и домыслами. Слух о том, что случилось нечто из ряда вон выходящее, уже разошелся по двору. Самое позднее к середине дня весь Уайтхолл будет бурно обсуждать известие о падении графа Девона.

При мысли о Кортни я неожиданно ощутил укор совести. Теперь ему не избежать смерти; пережив многолетнее заключение в Тауэре, он собственными деяниями проложил себе дорогу на эшафот. Хотя Кортни нельзя было назвать славным малым и он, как выразилась королева, никогда не блистал умом, все же я рад был, что способен сострадать ему и мучительно сожалеть о том, что, вопреки своему обещанию, вынужден был его выдать. Что бы Кортни ни натворил, такого он не заслуживал.

В отличие от Дадли.

И тут я замер. Я понятия не имел, где находятся комнаты Елизаветы. Проведя рукой по спутанным волосам, я заметил, что придворные пялятся на меня с нескрываемым отвращением. Я вдруг остро осознал, что выгляжу на редкость неопрятно. Неужели придется искать помощи у этих жеманных павлинов, чтобы…

– Мастер Бичем! Постойте, мастер Бичем!

Я обернулся: по лестнице, подхватив обеими руками юбки так, что виднелись тонкие лодыжки в серых чулках, торопливо спускалась мистрис Дормер.

– Ее величество попросила меня составить вам компанию, – сообщила она, переводя дух. – Комнаты, которые вам нужны, довольно далеко отсюда, и она подумала, что вам понадобится помощь, чтобы их найти, поскольку прежде вы там не бывали.

Я поблагодарил ее слабой улыбкой. Тряхнув хорошенькой головкой, Джейн Дормер повела меня мимо придворных, которые тут же подались друг к другу и принялись перешептываться.

– С кем вы оставили Черныша? – спросил я, надеясь предотвратить неловкие расспросы о моей встрече с королевой.

– С леди Кларансье. Ему пора привыкать, я ведь не всегда могу находиться с ним. Я обожаю своего Черныша, но на самом деле никогда не хотела собаку. Это подарок, – по крайней мере, так объявила мистрис Дарриер. – Джейн скорчила гримаску. – Словно этим можно сгладить ее поступок.