Я едва дышал, не сводя глаз с Сибиллы, всецело поглощенный ею.

– Вы и есть тот предатель, о котором они говорили? – спросила она.

– Они отняли у меня футляр, – кивнул я. – Один из этих людей – тот, что ниже ростом, худощавый, – мог без труда прикончить меня. Вижу, я был прав, заключив, что за всем этим стоит Ренар.

Лицо Сибиллы напряглось.

– Он допустил серьезную ошибку с тем отравленным письмом и не может позволить себе новой неудачи. – Она сунула руку под плащ и достала футляр из промасленной кожи. – Этот?..

Сердце мое бешено заколотилось. Я не мог поверить собственным глазам. Глядя на столь безобидный с виду предмет в руке Сибиллы, испачканный сажей каминной трубы и покрытый бесчисленными следами грязных пальцев, я вынужден был призвать все силы, чтобы не наброситься коршуном на добычу.

Взгляд Сибиллы похолодел.

– Вы по-прежнему мне не доверяете?

– Не знаю. – Я прямо взглянул ей в глаза. – Очень уж кстати все сошлось.

– Понимаю. – Рот Сибиллы искривила усмешка. – Вы считаете, что я вас обманываю?

– Я не хотел…

– Нет, хотели.

С этими словами она повернулась, словно собираясь уйти. Не успев осознать, что делаю, я схватил ее за запястье. Оно оказалось тонким, но отнюдь не хрупким; эта женщина таила в себе недюжинную силу.

Сибилла замерла:

– Отпустите меня. Пожалуйста.

Я повиновался. Она не притронулась к своему запястью.

– Я уже говорила вам, что готова на все. Если Ренар победит, я навеки останусь ему обязана, как до того моя мать.

Внезапно меня осенила догадка.

– Так ваша мать была…

– Она не продала себя в бордель, однако итог был тот же, – горько усмехнулась Сибилла. – Мы покинули Англию без единого гроша; моя мать ничего не могла предложить, кроме своего тела. Ренар ясно дал понять, что именно эту плату он желает получить за должность при дворе Габсбургов для нее и обеспеченное будущее для нас, ее дочерей. У моей матери не было другого выхода, но у меня – есть, и у моей сестры тоже.

Она бросила футляр на кровать:

– Этого достаточно, чтобы остановить Ренара?

– Дайте света, – только и ответил я, отложив шпагу.

Принеся свечу и поставив ее у кровати, Сибилла скинула плащ и замерла в ожидании, пока я развязывал тесемки на футляре. Он раскрылся на два отделения – своеобразная прочная папка, призванная защищать содержимое и выдерживать любые тяготы пути. Внутри лежали бумаги. Руки мои дрожали, когда я доставал их одну за другой; я сразу увидел, что это письма – восемь писем, если быть точным. Ни в одном из них, однако, я не распознал почерка Елизаветы. Ее письма здесь не было.

Я прочел все письма до единого и после долго сидел, не говоря ни слова.

В них содержалось достаточно доказательств, чтобы отправить Эдварда Кортни, графа Девона, на эшафот. Письма были ответами влиятельных вельмож на послания, которые граф посылал от имени Дадли. Я поневоле гадал, сознавал ли на самом деле Кортни, насколько велико его соучастие в заговоре. Он сказал, что даже не заглядывал в письма, которые так легкомысленно переправлял; теперь, прочитав послания, я был склонен поверить его словам. Из алчности и уязвленной гордыни Кортни неблагоразумно позволил изобразить себя подставным лидером мятежа, который должен был одновременно вспыхнуть по всей Англии, от юго-запада до границ с Уэльсом и Шотландией, и имел своей целью вынудить королеву встать на сторону протестантов и заключить брак с графом Девоном или же отречься от трона. В аристократических поместьях создавались склады оружия и амуниции; уже наметились дороги, по которым войска мятежников двинутся на Лондон. В письмах подробно указывалось, какую роль исполнит в мятеже каждый вельможа, а также его пособники. Опасность замысла для Елизаветы была не явной, а скорее предполагаемой: логично признать, что, если Мария отвергнет требования мятежников – а она их непременно отвергнет, – ее преемницей станет Елизавета с Кортни в качестве супруга-консорта.

Я, впрочем, знал: этому не бывать. Мне было известно глубокое убеждение Дадли в том, что Елизавета возьмет в мужья именно его сразу после того, как он вручит ей трон. Кортни был только пешкой в его руках; вот почему Дадли действовал так осторожно, вот почему его имя нигде не упоминалось. Его роль вдохновителя мятежа должна была сохраняться в тайне.

И все же почему здесь нет письма Елизаветы, того самого письма, которое она доверила Кортни?

Мне вдруг припомнилось, как Джейн Грей, досадливо пиная ножкой сложенные у камина книги, говорила: «Я видела, как приносили одни книги и уносили другие. Я пересчитывала их каждый день и даже хотела взять одну почитать, но от этих книг нет никакого проку – у них вырезаны страницы» – и как Роберт Дадли кричал мне вслед: «Что бы ты ни сказал и ни сделал, тебе меня не остановить. Сегодня ты победил, но в конце концов победа будет на моей стороне. Я верну себе былое положение, даже если это будет последнее, что мне удастся сделать в жизни».

Я стиснул зубы. Теперь я понял, почему Дадли упросил Кортни втереться в доверие к принцессе: ее письмом он обеспечил себе безопасность. Оно осталось у Дадли, спрятанное в отдельном тайнике. Дадли предвидел вмешательство, возможно, даже предательство человека, верного Елизавете, того, кто распознает опасность, нависшую над ней по милости Роберта Дадли. Если бы кто-нибудь попытался разоблачить его, он в ответ пригрозил бы обнародовать письмо принцессы в доказательство ее причастности к заговору.

Мои размышления прервал голос Сибиллы:

– Могу я по вашему молчанию заключить, что эти письма и есть то оружие, в котором вы нуждаетесь?

Я поднял на нее взгляд.

– Да, – сказал я и, помолчав немного, спросил: – Как вы их раздобыли?

– Хитростью, конечно; это было нетрудно. Просто дождалась, когда секретарь вышел во внутренний двор помочиться. Ему, по всей видимости, было совсем невтерпеж. Я заметила у него на столе кубок и два пустых кувшина. Он, похоже, пил весь день, не выходя наружу, поскольку Ренар требует, чтобы в канцелярии круглосуточно кто-нибудь присутствовал. Впрочем, секретарь уже наверняка обнаружил, что футляр исчез. Он обшарит всю канцелярию в поисках пропажи и, сообразив, что футляр похитили, скорее всего, бросит службу и скроется. – Голос Сибиллы предательски дрогнул. – Если Ренар узнает, что футляр взяла я, он прикажет меня убить.

– Вам не нужно его бояться. – Я положил листы на прежнее место, свернул футляр и перевязал тесемками. – Когда я покажу письма королеве, у Ренара и так будет хлопот по горло. Он не осмелится тронуть ни вас, ни кого-либо другого. Ему придется объяснять королеве, как случилось, что все это произошло под самым его носом; почему, несмотря на все свои возможности, он понятия не имел, что в стране зреет заговор такого размаха.

– Он поймет, что недооценил вас, – негромко проговорила Сибилла.

– Нет, Ренар оценил меня верно, просто не думал, что я сумею продвинуться так далеко, – ответил я, привалившись к стене. – Хотя королева дала лестную оценку моим дарованиям, Ренар наверняка с самого начала подозревал, кто я такой. И потому, когда ее величество приказала мне расследовать его обвинения касательно Елизаветы и Кортни, он понял, что должен обезопасить себя. Он не хотел, чтобы ему помешали загнать принцессу в подготовленную западню, потому-то и послал мне отравленное письмо. Теперь ему придется лезть вон из кожи, чтобы выгородить себя. Скоро вы навеки избавитесь от его власти.

Сибилла кусала губы, сплетая пальцы сложенных на коленях рук. Слезы ее оказались так неожиданны, что, когда она опустила голову, сдерживая всхлип, я вначале не знал, что делать. Наконец я неуверенно протянул руки к Сибилле, и она, встав с табурета, шагнула в мои объятия.

– Я так боюсь! – шептала она. – Всю свою жизнь я боюсь этого человека!

Я гладил ее волосы и, закрыв глаза, старался побороть желание, которое возбуждала во мне эта женщина. Я держался так, словно успокаиваю безутешного ребенка, – даже когда ее руки, тонкие и теплые, обвили мою шею, словно плети вьюнка.

– Нет, – пробормотал я невнятно, отстраняясь. – Я не могу…

Сибилла подняла ко мне лицо. Глаза ее были бездонны, как море.

– Зато я могу, – сказала она и прильнула губами к моим губам.

У меня вырвался приглушенный вздох.

– Больно? – прошептала она и кончиком пальца провела по рассеченной губе.

Меня хлестнуло похотью, словно раскаленной плетью. Я услышал собственный стон – слабый звук, с которым пало мое сопротивление. Я теснее прижал Сибиллу к себе, запустив пальцы в ее роскошные волосы, и больше не чувствовал боли от ушибов и ссадин – она исчезла, растворилась в водовороте наших поцелуев, в стремительном прикосновении девичьих пальцев, которые рывком стянули с моих бедер чулки и сомкнулись на отвердевшей мужской плоти.

– Я хочу познать иное чувство, кроме страха, – услышал я ее шепот. – Хочу ощутить желание, пускай только сейчас, ненадолго…

Она отступила на шаг и распустила шнуровку по бокам платья. Я смотрел на нее с неистово бьющимся сердцем, в глубине души понимая, что если сейчас уступлю похоти, то никогда не забуду и не прощу себе этого поступка. До конца своих дней я буду мучиться угрызениями совести, терзаться своей изменой Кейт – любимой, которая, ничего не ведая, ждет в Хэтфилде моего возвращения.

Затем, когда черный бархат мягко опал к ногам Сибиллы и я увидел ее безупречную наготу, ее высокие, увенчанные розовыми сосками груди, абрис ребер, проступающий под белоснежной кожей, словно туго натянутые струны лиры; плоский живот, плавным изгибом сбегающий к золотистому пушку между бедер, – больше я ни о чем думать не мог. Схватив Сибиллу в охапку, я уложил ее на пол, поверх наших плащей, и вошел в нее грубо, почти яростно; каждым новым движением я высекал ее исступленные стоны и сам еще больше возбуждался от этого, пока она не выгнулась навстречу моему неистовому напору.