Мы выехали со двора в тусклом свечении укутанной туманом луны, мороз немилосердно щипал не прикрытые одеждой участки кожи. Я потуже замотал шарфом рот и нос. Холод отчасти развеял алкогольные пары; я ощущал себя приятно хмельным, но отнюдь не пьяным в стельку. Скарклифф на своем жеребце неторопливо ехал впереди, невозмутимый, точно весь вечер хлестал чистую воду. Он оглянулся на меня через плечо; в этот самый миг зимний туман раздался – лунный луч упал на его изуродованное лицо и сверкнул, отразившись в единственном глазу.

Я перехватил его взгляд и потянулся за шпагой.

Тут на нас и напали.

* * *

Их было двое, оба в плащах и в масках, верхом на вороных конях, чьи копыта сбивали с дороги намерзший лед. Когда они вырвались из темноты прямо на нас, Шафран в испуге запрокинул голову – я вцепился в поводья, едва не съехав с седла. Скарклифф развернул жеребца, ловким маневром оттеснив одного из нападавших, который метнулся было к узде его коня. Для своих внушительных размеров мышастый оказался на удивление подвижным. Затем я услышал, как второй нападавший, тот, что скакал ко мне, выкрикнул: «No, ése no! El joven! Agárrelo!»,[4] и Скарклифф проревел:

– Скачи, парень! Живо!

До этой минуты я считал, что верзила сам и задумал нападение, но, услышав, как он рывком выдернул шпагу – оружие на морозе частенько пристывало к ножнам, и Скарклифф, судя по всему, щедро смазал маслом свой клинок, – не стал мешкать, чтобы выяснить, так ли это. Я ударил каблуками по бокам Шафрана и вытянутой рукой наотмашь хлестнул своего преследователя, отчего тот качнулся в седле, а я получил фору на старте.

Шафрана не нужно было подгонять. Почти все время нашего пребывания в Уайтхолле он праздно стоял в конюшне, и я лишь изредка выезжал на нем. Он рванул с места так, что человек в маске, застигнутый врасплох, едва успел свернуть коня с пути. Тем не менее, мчась к дороге, я твердо знал, что он погонится следом, а потому привстал в седле, чтобы облегчить бег Шафрана.

– Скорей, дружок, скорей! – прошептал я на ухо скакуну. – Спасай мою шкуру!

У меня были все основания для опасений. Нападавшие говорили по-испански; можно было не сомневаться: они служат Ренару и наверняка все это время следили за мной, дожидаясь подходящего случая, чтобы отобрать мою добычу. Я потерял бдительность, чрезмерно увлекся подозрениями в двуличии Скарклиффа. Мне и в голову не пришло, что Ренар станет за мной следить.

Стук копыт позади становился все громче. Я оглянулся через плечо: за мной гнались оба преследователя; тот, кого я ударил, скакал впереди. Он был более субтильного сложения, чем его спутник; полы черного плаща развевались на скаку, словно крылья, в тусклом лунном свете; то и дело поблескивал металл – в том числе обнаженная шпага, которую он сжимал в руке, затянутой в перчатку, другой рукой направляя коня.

Я напряг зрение, вглядываясь в даль. До Уайтхолла должно быть не так и далеко. Самое меньшее пара миль – и передо мной откроется освещенный факелами гигантский силуэт дворца. Нас встретят стражники, придворные и чиновники; час не такой уж и поздний. Никакие испанцы не посмеют посягнуть на мою жизнь у стен дворца. Ренар выбрал это время для нападения, потому что уже стемнело и на дороге не было ни души. Теперь, после смерти Перегрина, он не может позволить себе пробудить подозрение в королеве. Все должно выглядеть так, будто я пал жертвой несчастного, но в целом самого заурядного случая, что меня нагнали и прикончили вдали от Уайтхолла, когда я занимался делом, которое он мне поручил…

Внезапно Шафран взвился на дыбы и метнулся в сторону, едва не сбросив меня. Повиснув на поводьях и запутавшись правой ногой в стремени, я пытался обуздать коня, но он уже рванул прочь с дороги и теперь во весь опор несся к открытым полям Сент-Джеймсского парка. Как ни натягивал я поводья, но остановить его не мог – и, мельком глянув через плечо, понял почему.

Испанец был прямо сзади. Лунный свет упал на темное пятно, влажно блеснувшее на крестце Шафрана, – и я разглядел рану, нанесенную острием шпаги.

Бешенство охватило меня. Я хотел остановиться и броситься в бой, но Шафран, обезумевший от жгучей боли и лихорадочной тревоги, которая исходила от меня, мчался быстрее прежнего, мчался так, что казалось, мы вот-вот взлетим. Я все поглядывал назад, оценивая расстояние между мной и испанцем. Оно неумолимо увеличивалось, как бы отчаянно он ни молотил каблуками по бокам своего коня. Я глянул вперед: мы стремительно приближались к небольшой роще, а за ней мерцали огоньки Сент-Джеймсского дворца. Миновать бы только эту рощу, а уж там я смогу…

Шафран перепрыгнул упавший сук, и меня высоко подбросило в седле – низко растущая ветвь со всей силы впечаталась мне в лицо.

Я кубарем полетел на каменистую почву. В голове звенело от сотрясения, из прокушенной губы текла кровь. Подняв затуманенный взгляд, я увидел, как испанец осадил коня – из-под копыт брызнули комья промороженного дерна. Со шпагой в руке он спешился; его сотоварищ уже нагонял нас.

Я кое-как поднялся на ноги. Голова гудела от удара о землю и последствий неумеренного возлияния в таверне. Выхватив шпагу, я приготовился встретить врага.

* * *

Испанец вскинул руку, останавливая своего спутника. С ног до головы одетый в черное, он был худощав и невысок, но я понимал, что его физическая хрупкость обманчива. Глаза в прорезях черной маски, закрывавшей все лицо, осмотрели меня с таким хладнокровием, словно незнакомец никуда не спешил; только после осмотра он принял фехтовальную стойку. Безусловно, это был опытный боец, не опасавшийся допустить промашку. С невероятной быстротой он сделал выпад, очертив острием дугу в темноте. Я отразил удар, и, когда наши клинки скрестились и дрожь столкновения отдалась во всем моем теле, я понял, что противник решил поиграть со мной, точно кот с мышью. Каждое его отточенное движение вынуждало меня шаг за шагом неуклюже отступать и обороняться, загоняя себя в заведомо невыгодное положение. Стало ясно, что я угодил в нешуточную передрягу. Помимо того, что лишь пару часов назад я дрался с Дадли и один глаз у меня заплыл, превратившись в узкую щелочку, весь мой фехтовальный опыт представлял собой несколько месяцев усердных занятий в безопасном уголке хэтфилдской галереи. У простого любителя нет ни малейшего шанса выстоять в поединке против столь искушенного профессионала.

Через пару минут я уже обливался потом, дышал тяжело и часто, а испанец раз за разом атаковал меня с непринужденной, почти небрежной точностью. Спотыкаясь о мерзлые сучья, камни и ветки, густо усыпавшие землю, едва уворачиваясь от выпадов, которыми противник загонял меня все глубже в темноту под деревьями, я думал о том, что этой ночью, вполне вероятно, умру. Если мой враг до сих пор не нанес смертельного удара, то вовсе не потому, что не мог этого сделать. Он играл со мной, никуда не торопясь, методично доводя меня до предела сил – до тех пор, пока я либо не совершу ошибку, которая подставит меня под удар клинка, либо не сдамся добровольно, признав его превосходство. И тот и другой исход не сулили ничего хорошего. Оставалось понять, как я хочу умереть – держась на ногах или стоя на коленях.

Все утратило важность. Осознание того, что в моих руках находится ключ к спасению Елизаветы, и бешенство оттого, что я в очередной раз обречен стать жертвой чьих-то безжалостных замыслов, вынудили меня драться так, как я никогда в жизни не дрался, – пускай даже рука со шпагой онемела и от недостатка воздуха надсадно жгло в груди, когда я отражал беспощадный натиск противника. Лишь один раз удалось мне застать его врасплох, и острие моей шпаги вспороло рукав.

Он усмехнулся, блеснув в темноте зубами. Теперь он атаковал в полную силу, сменив притворную неспешность на яростный вихрь приемов подлинного профессионала. Я и глазом моргнуть не успел, как удар плашмя по запястью отдался слепящей болью во всей руке, и шпага моя отлетела прочь, а я едва успел увернуться от клинка, грозившего отсечь мне кисть.

Задыхаясь, как загнанный жеребенок, я попытался поднять шпагу. Испанец одним прыжком преградил мне путь. Я потянулся было к голенищу, за которым спрятал кинжал, но тут острие шпаги уперлось мне в горло, проткнув шерстяной шарф и вспоров кожу. Я глянул туда, где стоял Шафран с болтавшимися поводьями, дрожа всем телом и раздувая ноздри. Я надеялся, что эти двое не причинят ему вреда и не поймают его; что ему достанет хитрости улизнуть от них и самостоятельно добраться до дворца. Конь, вернувшийся без всадника, наверняка вызовет тревогу у конюшенных мальчиков. Они известят конюхов; рано или поздно весть достигнет ушей Рочестера, и он вышлет кого-нибудь на поиски. Может быть, меня даже похоронят вместе с Перегрином – если вообще найдут что хоронить.

При этой мысли я разразился хохотом и сам поразился тому, что, совсем выбившись из сил, еще способен так бурно веселиться. Вот это финал и без того не слишком блестящей шпионской карьеры – наткнуться на шпагу неизвестного убийцы после визита к бывшему хозяину в Тауэр! «Здесь лежит Брендан Прескотт, известный также как нерасторопный и не зажившийся на свете Дэниел Бичем».

– Regístrele![5] – бросил мой враг низким, пожалуй даже чрезмерно низким, и властным голосом.

Он не сводил с меня глаз, – по крайней мере, насколько я мог судить, потому что под маской виднелись только поблескивающие белки и ни выражения глаз, ни даже их цвет различить было невозможно.

– Не двигать, – велел его спутник на ломаном английском и, подойдя ко мне, скрутил мои руки за спиной.

Стянув запястья кожаным шнурком, он приступил к обыску. Через несколько секунд его пальцы нашарили спрятанный под камзолом футляр; бесполезно было даже пытаться помешать ему, когда он отодрал рукав камзола и выудил футляр.

– Aquí está![6] – бросил он фехтовальщику и добавил: – Ahora mátale. Прикончи его.

Я приготовился к худшему, однако мой недавний противник не шелохнулся; не сводя с меня испытующего взгляда, он взмахом руки велел спутнику вернуться к коню. В этой паре он явно был главным; второй что-то недовольно проворчал, но подчинился. С минуту, которая показалась мне вечностью, мы не шевелились, глядя друг на друга, затем он подступил ближе. Я не сумел сдержать сдавленного вдоха, когда он повел шпагой вниз по моему торсу – медленно, все ниже и ниже, пока острие не остановилось в паху. Маска целиком скрывала его лицо, но я знал, что он улыбается. Жестом он показал мне опуститься на колени. Дыхание вдруг стеснилось в моей груди. Я помотал головой.