Она совершенно не знала Марию и, независимо от того, что побудило ее к действию, совершила государственную измену. Это могло стоить жизни и ей самой, и мне. Впрочем, я не остановлюсь. Я веду собственную войну – во имя мести за Перегрина, погибшего от руки Ренара.

Я должен уничтожить посла, а дальше – будь что будет.

– Выживете вы или умрете, меня не заботит, – сказал я Роберту и шагнул к нему, протянув руку. – Мне нужны эти письма, и вы их мне отдадите.

Он рассмеялся:

– Не думаю. Елизавета не открыла тебе всей правды, ведь какое бы удовольствие ни доставляло ей посылать тебя к людям, которым ты в подметки не годишься, в конечном счете она понимает: безродное происхождение – это клеймо, и избавиться от него невозможно. Она знает, что ты всего лишь безымянный ублюдок, которому нельзя доверять. – Роберт скрестил руки на груди. – А теперь, Прескотт, убирайся в нору, из которой выполз, не то я передумаю и ты горько пожалеешь, что явился сюда!

Я и сам не ожидал своей реакции на эти слова. Мне доводилось слышать от Дадли и не такое, но сейчас словно все воспоминания моего горького детства разом всколыхнулись, и яростная волна захлестнула меня с головой. Все мое существование разом свелось к этому безумному мгновению. Я нагнул голову и, с разгона ринувшись на Роберта, всей тяжестью своего тела припечатал его к буфету.

Кубок вылетел из его руки и с металлическим звоном покатился по полу. Роберт испустил бешеный рев и принялся молотить меня кулаками. Я крепко ухватил его за пояс, стащил на пол и выдернул из-за голенища кинжал. Он попытался сдавить руками мою шею, но я оседлал его и, прижав к полу, приставил острие к горлу.

– В последний раз повторяю, – процедил я сквозь зубы, – отдайте мне письма, иначе прольется кровь!

– Кро-о-овь! – взвыл Роберт и, с нечеловеческой силой извернувшись, ударил меня коленями в пах.

Искры брызнули из глаз, и я утратил остатки самообладания. Со всей силы я ударил его кулаком в лицо; он ударил в ответ, и мы покатились по ковру, сцепившись в неистовой драке, меся друг друга кулаками и царапая ногтями. Роберт пытался вывернуть из моей руки кинжал или направить лезвие в мою сторону. Я не чувствовал ничего – ни боли, ни страха, даже когда он ударил меня кулаком в висок и в глазах потемнело. С диким рычанием, в котором даже я не смог распознать собственного голоса, я принялся избивать его, раз за разом нанося удары рукоятью кинжала; я слышал, как лопается кожа и хрустят кости.

Затем мои руки сомкнулись на шее Роберта; он ужом извивался подо мной, но я, точно тисками, сдавил его горло. Он захрипел. Ярость моя – безграничная, всепоглощающая ярость, которую я столько лет держал на привязи, точно зверя, в темных недрах своего существа, которую питали годы моих мучений, тягостных сомнений, тоски и беспомощности, – сейчас затмила все: осторожность, милосердие… разум.

– Стойте! Ради бога, прекратите!

Страшный женский крик и неистовый лай терьера прорвались в мое помутившееся сознание. Вслед за ними раздался ритмичный стук – это Роберт, борясь за глоток воздуха, судорожно сучил ногами, и его каблуки молотили по полу. Оглянувшись, я сквозь залившую лицо кровь различил нескольких людей, которые вбежали в комнату и бросились к нам.

Я проворно приставил кинжал к горлу Роберта:

– Не подходите, или, Богом клянусь, я убью его!

Братья Дадли замерли. Джон стоял впереди всех, мертвенная бледность залила его лицо, когда он окинул взглядом нас, простертых на полу; расплесканное вино и попадавшие с буфета кубки, перевернутые кресла и табуреты.

Первым меня узнал Гилфорд.

– Это же найденыш! – закричал он, а Генри Дадли, брызгая слюной, прошипел:

– Сукин сын! Спустите на него пса, и я прикончу его голыми руками!

– Ничего подобного вы не сделаете! – прозвучал дрожащий женский голос – тот самый, который умолял нас остановиться.

Крепче стиснув горло Роберта, я сквозь редеющую дымку гнева воззрился туда, где в дверном проеме застыла, словно окаменев, Джейн Грей.

Она смотрела на меня с безмерным изумлением.

– Что… что ты здесь делаешь?

– Роберт замышляет измену, – проговорил я. – Вы попали сюда потому, что его отец принудил вас узурпировать королевский трон, а теперь его сын вознамерился отправить всех вас на эшафот!

Джейн прижала руку к груди, словно ей вдруг стало трудно дышать, и, запинаясь, обратилась к Джону:

– Я верю, что он говорит правду. Я знаю его.

– Мы тоже! – огрызнулся Гилфорд. – Мы пригрели этого слизняка под своим кровом, а он перебежал к врагу и предал нас…

Я ткнул острием кинжала в шею Роберта, и тот сдавленно вскрикнул.

– У него есть письма заговорщиков, – сказал я. – Мне нужны эти письма. Живо. Или он умрет.

Джон Дадли перевел взгляд на Роберта. Я видел, что он неважно себя чувствует: лицо его осунулось, кожа отливала желтизной, как у больного. Голос его прозвучал медленно, размеренно, точно ему стоило немалого труда произнести каждое слово:

– Письма? Это правда, Роберт?

Тот попытался запротестовать, но я оборвал его на полуслове.

– Правда, хоть он и станет отрицать это до последнего вздоха. Где они? Где эти письма?

На лице Джона появилось озадаченное выражение.

– Я не… – произнес он.

Джейн быстро прошла мимо него, ускользнув от своего мужа, Гилфорда, который так и стоял, сжимая и разжимая кулаки. Генри вырвал у него поводок и спустил терьера; пес, оскалив зубы, бросился ко мне.

– Сидеть, Сириус! – прикрикнула Джейн.

Пес тотчас же повиновался, глухо рыча, а она направилась к камину и принялась шарить под выступом трубы. Наконец девушка нашла продолговатый футляр из промасленной кожи, задумчиво оглядела его и лишь затем повернулась к нам.

– Как ты узнала?! – ахнул Гилфорд.

Джейн одарила супруга горькой усмешкой:

– Ты по-прежнему считаешь, что я безнадежно глупа? День за днем я приходила сюда, чтобы прогуляться и пообедать с вами, и я, понимаешь ли, не слепая. Я видела, как приносили одни книги и уносили другие. Я пересчитывала их каждый день и даже хотела взять одну почитать, но от этих книг нет никакого проку – у них вырезаны страницы.

Джейн пихнула ножкой стопку книг, лежавшую у камина рядом с собачьей подушкой. Книги рассыпались по полу.

– Ваш брат Роберт готов погубить всех нас, чтобы потешить свое честолюбие. Даже сейчас он не желает признавать, что судьба наша была и всегда пребудет в руках Божьих.

– Чума на твоего Бога! – прорычал Генри Дадли. – И чума на тебя, Грей, набожная сучка!

С этими словами он хотел было кинуться на Джейн, но Джон выступил вперед и, заслонив ее, поднял руку:

– Хватит.

Как ни был он слаб физически, в его голосе звучала та же непререкаемая властность, с которой когда-то правил его отец.

– Довольно. – Джон перевел взгляд на меня. – Отпусти Роберта. Даю слово, тебя никто не тронет.

Я заколебался. В комнате полно Дадли и один-единственный выход – как будто воплотился наяву мой самый страшный кошмар; тем не менее я понимал, что должен рискнуть. Я отпустил Роберта, проворно вскочил и отступил в сторону. Роберт жадно хватал ртом воздух, лицо его было сплошь избито, губа кровоточила. Сам я боли не чувствовал, но точно знал, что почувствую позже. Наверняка я выглядел немногим лучше, чем он.

– Нельзя его отпускать, – говорил между тем Генри. – Он теперь все знает. Он расскажет обо всем королеве. Не Роберт, а этот безродный ублюдок отправит всех нас на эшафот!

Джон ожег его суровым взглядом и лишь затем повернулся ко мне:

– Когда-то ты служил нашей семье, но потом предал нас и, согласно словам Роберта, помог королеве заключить нас в Тауэр. Что же теперь? Обречешь ли ты всех нас на смерть?

Я покачал головой, стараясь не смотреть на хрупкую фигурку Джейн, которая стояла позади него с футляром в руках.

– Я хочу только помочь моей госпоже, принцессе Елизавете.

– Не верьте ему! – прохрипел за моей спиной Роберт. – Он врет! Он жаждет мести. Если отдадите ему письма, он пустит их в ход против нас и прикончит всех до единого!

Джон колебался. Внезапно меня охватил страх: вполне вероятно, я не выберусь отсюда живым.

– Клянусь своей жизнью, – сказал я Джону. – Клянусь, что не стану использовать эти письма против вас.

Я сильнее стиснул кинжал, чувствуя, как остальные братья неотрывно следят за мной, точно стая голодных волков в ожидании лишь слова, чтобы броситься на меня и растерзать в клочья.

Джон отступил в сторону.

– Отдайте ему письма, – сказал он.

Джейн протянула мне продолговатый футляр. Я взял его и увидел в ее серо-голубых глазах стоическое смирение перед неизбежным. Я едва поборол внезапное желание прижать ее к себе, схватить в охапку и унести прочь из этого ужасного места. Джейн была так невысока, что едва доходила мне до подбородка, и хрупка, словно дитя; тяготы заключения неизгладимой печатью легли на ее осунувшееся лицо, отразившись в безмерно печальном затравленном взгляде.

– Я знаю, что ты человек чести, – проговорила она. – И верю, что ты не нарушишь своего слова.

– Миледи, – прошептал я, – я скорее бы умер, чем допустил, чтобы вам причинили вред.

С этими словами я склонился над ее рукой и коснулся губами пальцев. Затем сунул футляр в седельную сумку, схватил плащ со стола и направился к двери.

– Прескотт!

Остановившись, я глянул через плечо. Джон помог Роберту кое-как подняться на ноги. Опираясь на худое плечо старшего брата, он заговорил так, словно бросал мне в лицо перчатку:

– Это еще не конец. Что бы ты ни сказал и ни сделал, тебе меня не остановить. Сегодня ты победил, но в конце концов победа будет на моей стороне. Я верну себе былое положение, даже если это будет последнее, что мне удастся сделать в жизни. И помни: в тот день, когда Елизавета взойдет на престол, я буду рядом с ней. Я буду тем, к кому она всегда обратится за советом и помощью. И тогда, Прескотт, тогда ты пожалеешь о том, что произошло сегодня. День ее триумфа станет днем твоей гибели.