Марина Елькина - Задачи из учебника

Он не мог смотреть Даше в глаза. Не мог, и все. И заставить себя извиниться и все ей объяснить тоже не мог. Любые слова казались глупыми, ненужными и, самое главное, ничуть не оправдывали его. Не могли оправдать, потому что он сам, как ни старался, не мог найти себе оправдания.

Кажется, Даша прекрасно поняла эту его неловкость, но тоже то ли не решалась, то ли просто не хотела сделать первый шаг к разговору, к объяснению, к настоящему разрыву, к чему угодно. Впрочем, она ведь ясно сказала: она отказывается от роли бронежилета.

Бронежилет прохудился.

Алик усмехнулся. А другого, запасного бронежилета нет. А без бронежилета не то чтобы страшно, но как-то холодно.

Даша старательно, но не очень умело начала избегать встреч с ним, а редкие разговоры становились невыносимыми из-за недоговоренностей, и Алик с трудом каждый раз подбирал тему для разговора.

Он хотел, очень хотел, чтобы все вернулось назад, чтобы между ними не стояла эта непонятная стена, чтобы рядом в любой момент была ее помощь. А Даша продолжала отдаляться.

Она с невиданным старанием занялась учебой. То ли нарочно, то ли от отчаяния. Алик не понимал и из-за этого злился на нее и жалел себя. В такие минуты жалости к себе хотелось плакать. Одиночество. Незаслуженное и жестокое.

Только почему незаслуженное? Заслуженное, и еще как! Виноват во всем только он, и никто больше…

Алик тоже попытался серьезно вернуться к диссертации. Это было сложно. Былая легкость в восприятии новых фактов, радость пусть маленьких, но открытий – все это исчезло, растаяло и только добавляло лишнюю досаду в и без того тупиковое состояние.

Рядом оставался только Кит. Взбалмошный, немножко туповатый, чокнувшийся на идее фикс о больших деньгах, но все-таки верный, преданный Алику. Алик это ценил по достоинству и даже наконец объявил ему о разрыве с Дашей.

Кит сначала не поверил:

– Разыграть меня решили? Этого просто не может быть!

– Может, – отрезал Алик и повторил: – Мы с Дашей давно расстались.

– Но почему?

– Ну, как тебе объяснить… Мы разные люди, мы по-разному смотрим на жизнь. И вообще, мне кажется, мы просто надоели друг другу.

– Ох, и дурак ты, Данилин! – покачал головой Кит. – Зря ты Дашку упускаешь! Зря! Она умница, она…

– Знаю-знаю! – перебил его Алик. – Только давай без душеспасительных бесед. Я дурак. Я согласен. Только оставь меня в покое. Мы с Дашей друг другу надоели. Обсуждение закончено.

– Ну, и пожалуйста! Закончено – так закончено. Делайте как знаете. Я просто хотел дать совет.

– Зачем? – Алик равнодушно пожал плечами. – Зачем давать другим советы? Зря стараешься! Советы не помогают, каждый расшибается сам.

– Ну и расшибайся на здоровье! Мне бы такую девчонку, как Дашка, – на второй день знакомства в загс побежал бы.

– Успеешь – побежишь… – Алик помолчал и добавил: – Слушай, Кит, мне тошно. Ужасно тошно.

– Из-за Дашки?

– Из-за всего. Можно я буду заходить к тебе почаще? Когда надоем – ты скажи…

– Да ради Бога! Хоть каждый день приходи. Можешь вообще к нам пока перебраться, площадь позволяет, родичи от тебя в восторге, Иринка против не будет…

– Это уже лишнее, – рассмеялся Алик. – Переезжать я не буду.

– Ну, тогда заходи в любое время.

– А вот за это спасибо.

– Возьми ключи. Я своих предупрежу. Ты мой друг, приходи хоть днем, хоть ночью… А как же теперь с Дашей? – Алик уже было настроился еще раз все ему объяснить, но Кит торопливо добавил: – Я не про то… Дашка ведь мой друг тоже. А я как же?

– Вот проблема! Ты с нами. Со мной и с Дашей. И дружи и со мной, и с ней. Как раньше.

Депрессия казалась нескончаемой. В минуты отчаяния Алик думал, что черная полоса не прервется никогда. Он заметил, что совершенно разучился радоваться, смеяться, удивляться. Он перестал читать газеты, смотреть телевизор – его это просто не интересовало.

– Поздравляю вас, дорогой, мы живем в новом государстве! – Михаил Иосифович пылал негодованием. – Как вам нравится это пошлейшее название – СНГ?

– От перемены мест слагаемых сумма не изменяется. – Алик пожал плечами. – В конце концов, аббревиатура большого значения не имеет.

– Это, конечно, по-философски. Но, милый мой Александр, звучание! Звучание! Это же несравнимо – СССР и СНГ. Вы вслушайтесь! Вслушайтесь!

– Да, – равнодушно согласился Алик. – СНГ – менее благозвучно.

– Ах, молодость! Менее благозвучно? Всего лишь! Неужели вы не понимаете, что мы проснулись на обломках державы? Легли спать в одном государстве, а проснулись в другом! Хоть это-то вы в состоянии уразуметь?

Неплохой вопрос! Алик не знал, что он сейчас в состоянии уразуметь, что вообще в состоянии вывести его из этого равнодушия.

Моментами он со страхом ощущал себя стариком. Не умудренным жизнью, нет, просто немощным. Из-за того, что ничего сделать не мог, из-за того, что делать ничего не хотел.

О Татьяне он думал если не ежеминутно, то по крайней мере ежечасно. Думал по-разному. То с какой-то слезливой сентиментальностью, то с тупой злостью, то с сумасшедшей обидой, то со щемящей жалостью.

Он вдруг начал ждать письма от нее. В этом ожидании в принципе не было ничего невероятного. Татьяна могла узнать адрес у Лешки. Взять адрес и написать.

Нет, писать она не будет. Не о чем. И незачем.

Но Алик все равно ждал.

Спасал только дом Горяевых. Не сам Кит, а именно его дом. Алик пропадал там иногда целыми днями, временами спохватываясь и хотя бы из приличия заставляя себя делать паузу на самое короткое время. Он не мог объяснить, что его тянуло сюда. То ли равномерный, установленный уклад их жизни, то ли убаюкивающая тишина, то ли просто атмосфера семьи, дружной и благополучной.

У Станислава Степановича, отца Никиты, историка по профессии, хозяйственника по призванию, была неплохая библиотека, и Алик находил какое-то краткое забытье, копаясь в книгах.

С Никитой Алик виделся нечасто. Наконец-то исполнилась мечта идиота – Кит купил себе торговую точку, нанял продавцов и теперь с утра до ночи мотался за товаром.

Иногда Алик сидел в доме Горяевых в полном одиночестве, предаваясь своим размышлениям, а чаще всего находился в обществе Иринки. Сначала она считала своим долгом развлекать гостя, но потом отстала и занималась своими делами: то ли Алик ей надоел, то ли просто она не воспринимала его как гостя. Она иногда обращалась к Алику за помощью или советом. Это касалось только учебы, и Алик с удовольствием ей помогал. С удовольствием, потому что это тоже отвлекало его, а самое главное, напоминало безмятежные счастливые первые годы учебы в университете.

Новостей из дома не было никаких. По телефону все домашние наперебой рассказывали Алику о маленькой племяннице, и он с вежливой скукой и радостным смехом в нужных местах выслушивал эти бредни, все больше и больше проникаясь тихой неприязнью к Кларочке. Он еще не видел ее, но уже не воспринимал ни ее саму, ни ее имени. Это же надо было так назвать ребенка! Генка, наверное, имя выбирал.

Алик не знал, откуда у него эта неприязнь к племяннице, и ругал себя, но где-то в подсознании никак не укладывалось, что это дочь Галки, и часто вспоминались восторженные слова сестры: «Кларочка так похожа на Гену!» Все, что угодно, но только не Гена!

А родные все настойчивее, по мере приближения зимних каникул, призывали Алика приехать. Галка даже объявила ультиматум: «Не приедешь, я на тебя обижусь и вообще разговаривать с тобой больше не буду».

Алик метался. Он менял свое решение сто раз на день: то ехать, то не ехать. Не из-за Кларочки, конечно, и даже не из-за Галкиного ультиматума. Вопрос был один: как он встретится с Татьяной?

Объяснение с Иринкой состоялось в конце декабря. Алик сделал этот шаг взвешенно, обдуманно и внешне совершенно спокойно. Долгой, мучительной борьбе с самим собой был положен конец.

Ее согласие в данный момент решало практически все. Оно полностью меняло его жизнь, но это было не главное. Главное, заручившись ее согласием, он со спокойной душой мог ехать домой, может быть, даже с ней как с невестой. Алику почему-то казалось, что тогда встреча с Татьяной будет легкой и ни к чему не обязывающей. Они встретятся как старые добрые приятели и расстанутся так же, чтобы каждому идти своей дорогой – ему с Иринкой, ей с Игорем.

Поначалу идея о женитьбе на Иринке, насмешливо поданная Дашей, казалась Алику абсолютно бредовой. Но она прочно засела в голове и с каждым днем все больше теряла свою бредовость и обретала вполне реальные черты.

Пока Алик боролся сам с собой, в их отношениях с Иринкой ничего не менялось. Алик не чувствовал к ней ни страсти, ни любви, ни даже влюбленности. Это злило и заставляло снова и снова все взвешивать. Но влюбленность все равно не появлялась. Алик долго не мог объяснить себе, что же все-таки есть в Иринке.

Спокойствие… Немножко наивности… Искренность…

Да-да, искренность. И при всей ее искренности он в ней не чувствовал хоть доли влюбленности. Это нужно было признать: она в него нисколько не влюблена.

Алик начал приглядываться к Иринке и очень скоро убедил себя, что она не только улыбкой похожа на Татьяну. Было что-то еще, непонятное, неуловимое, но одинаковое, и Алик особенно не трудился понять, что именно. Он просто решил, что Иринка – это Татьяна в семнадцать лет. Это грело душу, сближало с Иринкой, сглаживало пропасть, через которую предстояло шагнуть.

Ему было легко с ней. И еще она дарила ему странные, никогда до этого не испытанные ощущения. Он был рядом с ней старшим, умным, ответственным. Просто непререкаемым авторитетом, старшим братом.