– Опять ты что-то бормочешь, – сказал Эдик, протягивая ей большое, с румяным боком яблоко.

– Это яблоко только что пообедало облаком, – прошептала себе под нос Ленка.

– Пожалуйста, – не расслышал ее слов Эдик, – но для обеда с водкой одного яблока маловато.

– Ладно уж, – махнула рукой Ленка, – наливай, раз пришел.

Эдик открыл бутылку и разлил водку по стаканам.

– Разрезать бы... – Она протянула ему яблоко.

Эдик взял его, крякнул и разломил на две равные половинки.

– Ни фига себе! – восхитилась Ленка. – А что ты еще умеешь?

– Я много чего умею, – неопределенно ответил он, возвращая ей пол-яблока, – тебе будет что вспомнить.

– А почему обязательно мне, – улыбнулась Ленка, – а не Курочкиной, например?

– У твоей Курочкиной ярко выраженное бешенство матки, – хрустнув яблоком, произнес Эдик, – а бешенство, как известно, не лечится.

– Зачем ты так? – В Ленке вдруг проснулась женская солидарность.

– Ну хорошо, пусть не бешенство, – миролюбиво согласился Эдик, – но тяжелое обострение шизофрении явно имеет место.

– Ши-зо-фре-ни-я матки... – по слогам произнесла Ленка. – Это новое слово в науке, не находишь?

– Нам что, кроме гинекологии, больше не о чем поговорить?

– Ты первый начал, – обиделась Ленка.

– А ты нашла кого защищать! – вспылил Эдик. – Твоя Курочкина кого хочешь достанет!

– Где же справедливость? – усмехнулась Ленка. – Если женщина всех подряд достает, то у нее шизофрения матки, а если мужчина хочет отыметь все, что движется, то он, разумеется, мачо.

– Все верно, у нас с вами, бабами, разные ролевые функции. Мы должны осеменить вокруг себя как можно большее количество самок. А у вас за всю жизнь должен быть один-единственный самец, и тот для продолжения рода.

– Тебе не кажется, что у тебя с математикой что-то не совсем в порядке? – Ленка растопырила пальцы на обеих руках. – Если на земле мужчин и женщин приблизительно поровну, то и количество партнеров у них должно быть тоже одинаковым. Фифти-фифти, понимаешь?

– Ну не скажи! – не сдавался Эдик. – Не может оно быть одинаковым! Просто у кого-то всегда пусто, а это значит, что есть такие сучки, у которых, как бы густо ни было, им всегда мало.

– Да не мало им! – взорвалась Ленка. – Это ж сколько терпенья надо, чтобы всю эту копошащуюся кучу мужиков перелопатить, чтоб наконец найти его, одного-единственного.

– А испачкаться не боитесь?

– Жемчуг от навоза, не испачкавшись, не отделить.

Ленка вздохнула устало, как будто всю ночь занималась сортировкой и тут же улыбнулась:

– А все-таки хорошо жить!

– Ну наконец-то! – расслабился Эдик. – Убрала свои шипы.

– Не шипы, а колючки, – поправила его Ленка. – Шипы у розы, а я обыкновенная верблюжья колючка.

– Которая носится по всей пустыне и не может найти покоя?

– Скорей не покоя, а живительной влаги.

– А у нас с собой было! – Эдик протянул Ленке стаканчик с водкой. – За что будем пить?

– За мачо и мачалок! – произнесла тост Ленка.

– А может, за любовь? – предложил он.

– Пошла она... – Ленка неопределенно махнула рукой и, сделав глоток, добавила: – К какой-нибудь Фене.

– Зачем так жестоко?

– А как она со мной, так и я с ней.

– Наверное, тебя кто-то здорово обидел? – Эдик наклонился к Ленке и осторожно отвел прядь с ее лица.

У Ленки на глазах тут же выступили слезы.

– За любовь! – воскликнула она. – Хочешь за любовь, так выпьем за любовь, что нам сделается?

– По последней, – сказал Эдик, – у меня еще сегодня выступление.

– Ну да, – встрепенулась Ленка, – мы же не абы кто, мы же еще герои-любовники, менестрели, блин, поэты, барды...

– А ты сама-то кто такая? – запоздало поинтересовался Эдик.

– А я просто так, мимо пробегала, – захихикала Ленка, – дай, думаю, загляну, пописаю.

– Что с тобой? На старые дрожжи, что ли?

– Типа напилась?

– Ну да.

– А тебе что, завидно?

– Чего завидовать? – усмехнулся Эдик. – Я тебя к ночи все равно догоню.

Ленка взяла бутылку с водкой и сделала большой неловкий глоток прямо из горлышка:

– И не надейся!

Эдик встал на ноги и протянул Ленке руку:

– Ладно, пошли, а то автобусы без нас уедут.

Ленка оглянулась и увидела на поляне едва заметное оживление. Перспектива повторного бегства от реки в поисках города ее совершенно не привлекала, и она, опираясь на руку Эдика, тяжело поднялась с земли.

Не успели они выйти из своего укрытия на поляну, как к Эдику подбежала его подтанцовщица, а к Ленке – незабвенная Курочкина.

– Лена, ну где же ты была? – запричитала Любка. – Меня здесь никто не любит, никто не приголубит...

– А ты бы на болото, – продолжила в ее тоне Ленка, – отведать жабуляк.

– Какая же ты все-таки черствая, циничная, продажная... – едва сдерживая обильные пьяные слезы, проговорила Любка. – И за что только тебя мужики любят?

– А они меня и не любят, – успокоила ее Ленка и, обняв Курочкину за талию, повела к автобусам.

Всю дорогу та прорыдала на Ленкином плече:

– Лена, объясни мне, за что? За что мне все это? Что я такого плохого сделала? Или что хорошего я не сделала? Мужики бегут от меня все, как лоси от пожара. Слышишь? Земля дрожит, сучья трещат. Мыши-свиньи врассыпную. Как противно жить, Лена! Я же не для себя! Я же для будущих поколений! Кто-то же должен увеличивать народонаселение страны! Так это – я! Я буду хорошей матерью, Лена! Самой-самой-самой хорошей! Мне так мало надо. Только глоток нежности и внимания. Пригоршню ласки и доброты. Пожалейте меня, поучаствуйте в моем бесконечном и бескрайнем одиночестве! Не пинайте, не отталкивайте, не называйте дурочкой! Я же, Лена, от страха дурею. От страха, что так и умру, не поднеся к груди младенчика. Я же щедрая, Лена! Я же с себя все сниму и отдам! И отдамся! Любому, кто подарит мне хотя бы лучик надежды! Я же старательная, Лена! Я же в лепешку расшибаюсь! Я все-все исполняю, что ни попросят. Я же талантливая, Лена. Я такие чудеса в постели вытворяю, мало не покажется!

– Бедная моя, – не выдержала Ленка, последняя фраза произвела на нее особое впечатление, – дай хоть я тебя пожалею.

Она обняла Курочкину за плечи и с удивлением обнаружила, что не так-то уж велика и непреодолима бездна, пролегающая между ними.

– Куда мы идем, Лена? – продолжала Курочкина. – В мире мужчин мы, женщины, – бедные, растерянные, потерявшиеся трамвайчики. Без рельсов, без шпал, без парусов и ветрил плывем в море-океане абсолютной жестокости в поисках единственного заповедного островка, где нас ждет любовь. И что обидно, весь этот путь без конца и начала не всем суждено преодолеть и стать победительницами. Сколько наших сестер пало на поле брани! Сколько загубленных судеб, жизней и даже, не побоюсь этого слова, карьер! И все ради чего, Лена? Ответь мне, не солги. Ты добрая, смелая, честная, скажи мне прямо... – Любка набрала побольше воздуха в легкие и что есть мочи выдохнула: – Лена, ответь мне, любовь есть?

– Любовь... – начала Ленка и тут же осеклась.

Перед ее глазами высветлились и пронеслись мгновенные кадры почти забытой короткометражки: поздняя осень, дождь, мокрые пряди липнут ко лбу, метро по-летнему душное, очумелые встречные поезда, людской заботливый водоворот, подводное бешеное течение. Ее тащит куда-то, влечет, отстраняет... Полудохлая птица в горле бьется, и бьется, и бьется... Высокая прощальная истерика... А где-то на изумрудно-живописном берегу стоит спокойный сгорбленный старик и смотрит исподлобья. Стоит и смотрит. Смотрит и молчит. Молчит и улыбается. И улыбается, и улыбается, и улыбается... Так бы и врезала ему промеж глаз!

– Любовь есть, – всхлипнула Ленка и, громко икнув, старательно процитировала: – но, знаешь, лучше бы ее не было.

Как ни крути, но история повторяется дважды. Когда она касается лично тебя, это трагедия, когда кого-нибудь другого – фарс.

Абзац № 4 Капроновые банты

Ребенок проклюнулся сразу. Буквально после первого же соития. Ленка подсчитала, и все получилось. Видимо, еще тогда, на книжной ярмарке, когда она лбом об стекло, как та бедная муха. Ребенок любви. Или ребенок насилия? Или алкоголя? Или безответственности, безнравственности? Или безысходности? Беспутности? Бессмысленности? Бессилия?

Ленка молча рассматривала тоненькую бумажную полоску теста на беременность. Сначала проступила только одна еле заметная розовая линия, а за ней тут же, почти не заставив себя ждать, проявилась другая.

Грубая грамматическая ошибка, подчеркнутая красной ручкой учителя-садиста дважды. Кол тебе, девочка. Кол на голове теши, а ума все равно не прибавится. Событие, о котором так долго и упорно мечталось наконец свершилось. Но не в том месте и не в то время. И вообще не от того. Не от того, от кого принято рожать детей. А ты что хотела? Чтоб все как у людей? И любовь, и семья, и дети – и все в одной корзине? Накося, выкуси!

Тебе была уготована именно эта случайная связь, в случайном месте, со случайным знакомым, в бреду, пылу и пьяном угаре. Разве от этого может появиться на свет румяный и здоровый карапуз? Если только крупно повезет. Но зачем так рисковать? Зачем обрекать на муки адовы ни в чем не повинное дитя? Лучше сразу с ним разделаться и забыть о его существовании, как о страшном сне.

Но как? Как это можно сделать? В себе самой, саму себя? Неужели там уже появилась еще одна моя жизнь, полностью от меня зависимая? Что я сделаю с ней, как ей распоряжусь? Но разве я ее в себя подсадила? Разве я ее хотела? Разве я дала на это согласие? Тогда по какому праву? На каком основании попираются мои собственные права? Кто это решил? Кто посмел? Кто это смог мной так воспользоваться?

Но разве я не хотела ребенка? Это я-то не хотела ребенка?!

Но не теперь же! Не от него же! Малыш в роли отца. Не смешите меня, я боюсь щекотки. А зачем нам отец? Мне и моей девочке? Девочке? Скорее всего девочке. Я уже чувствую, как она шевелит внутри меня своими колючими капроновыми бантами.