Наталья Потёмина - Зачем тебе любовь?

– Седьмой, – коротко ответил Серый.

– Еще так рано?

– Кому как.

– Ты выспался? – заботливо поинтересовалась Ленка.

– Еще бы.

– Хороша я вчера была, да?

– Хороша.

Разговор напоминал утреннюю ленивую перепалку двух супругов, недавно справивших серебряную свадьбу.

– Прости меня, – виновато улыбнулась Ленка.

– За что?

– За вчерашнее.

– Мне не за что тебя прощать.

– Нет, есть, – настаивала Ленка.

– Давно ты так пьешь? – задал вопрос Серый, размешивая в ее стакане сахар.

– Не очень.

– Есть повод?

– Есть.

– И как его зовут?

– Что ты имеешь в виду?

– Но не на ровном же месте ты так...

– Типа, очередная несчастная любовь?

– Типа, да.

– Не дождетесь! – Ленка неожиданно схватила со стола нераспечатанную пачку сигарет и запустила ею в Серого.

Он поймал ее на лету и, словно еще не веря своей удаче, преувеличенно аккуратно вернул целую и невредимую пачку на стол. Ленка никак не прокомментировала его явные жонглерские способности, но зато сразу вся как-то сникла и почти равнодушно спросила:

– Ты все еще куришь?

– Практически нет.

– Как сердце?

– Ничего.

– Как здорово мы здесь встретились, правда?

– Да.

Они еще какое-то время перекидывались ничего не значащими фразами, а потом молча принялись за кофе.

За окном стало заметно светлее. Послышался легкий, словно мышиная возня, шорох, и вскоре первые крупные капли дождя медленно заскользили по стеклу.

Ленка прервала молчание:

– Отчего ты мне никогда не позвонишь?

– А ты бы этого хотела?

– Почему бы и нет?

– Не знаю, не думал об этом.

– Мы могли дружить. – Ленка притворно закашлялась и, прикрыв рукой улыбку, прямо посмотрела ему в глаза.

– Ты веришь в дружбу между мужчиной и женщиной? – совсем уж по-глупому спросил он.

– Верю! – гордо сказала она и добавила: – Особенно после золотого гвоздя.

– Какого гвоздя? – не понял Серый.

– Книжки читать надо, – усмехнулась Ленка. – У Андре Моруа в «Письмах незнакомке» есть такое понятие – золотой гвоздь дружбы. Им скрепляют длительные, сползающие в любовь отношения мужчины и женщины, которые этой самой любви боятся как огня.

– А поподробней можно? – заинтересовался Серый.

– Ну трахнуться им надо один разок, понимаешь? – занервничала Ленка. – Забить, так сказать, этот чертов гвоздь дружбы, чтоб снять вопрос взаимного томления навсегда.

– Что-то больно мудрено получается, – засомневался Серый, – а вдруг им потом захочется вбить второй гвоздь дружбы, а потом третий, четвертый, сотый...

– Тебе же не захотелось? – Ленка скривила губы в подобие улыбки и тут же отвернулась к окну.

– Так разве у нас дружба была?

– А что тогда у нас было?

Серый взял со стола сигаретную пачку, распечатал ее и с наслаждением втянул носом воздух.

– Что хорошо французу, то русскому – смерть, – произнес он и, не выдержав, выцарапал одну сигарету.

– Ты мне не ответил! – настаивала Ленка.

Он глубоко затянулся, выдохнул и сразу сделал вторую, еще более глубокую затяжку.

– У русских дружба между мужчиной и женщиной возможна только после полной и окончательной капитуляции любви, – сказал Серый, – а если еще хоть что-то теплится, то лучше и не начинать.

Он хотел что-то еще добавить, но вдруг закашлялся чахоточно, махнул рукой и тут же с силой раздавил окурок в пепельнице.

Ленка помолчала, обдумывая услышанное, и наконец ее осенило:

– И поэтому ты мне не звонишь?

Серый пожал плечами.

Ленка вышла из-за стола и тяжело опустилась в кресло.

– Как, ты говоришь, его зовут? – нарушил тишину Серый.

Ленка усмехнулась и тоже потянулась за сигаретой.

Так я тебе и сказала, подумала она. Мой хитренький, мой серенький волчок, ни к чему тебе это знать. Все равно ты меня не поймешь. А заодно и нас, похитителей книг.

Ленка открыла книгу и прочитала: «Прекрасной Елене от Казанца. 5 сентября». И сердечко нарисовано – типа «Люблю».

Врешь ты все, дружок, не поверила Ленка. Врешь и не краснеешь. Любишь ты ту, которой посвятил эту свою «Фуфайку». А я так, никто и никак, пробегала мимо твоей случайной славы. Нет, конечно, слава не бывает случайной, или, скажем, незаслуженной. Чем-то ты за это заплатил, чем-то поступился, от чего-то отказался, чем-то, не побоюсь этого слова, пожертвовал. И вот ты, слава богу, там, а я, как обычно, здесь.

Симпатичная книжечка, черное на белом. Или белое на черном? Один день из жизни фуфайки – надо же такое придумать. Вообще все эти поздно взрослеющие мальчики вызывали у Ленки неподдельный, чисто профессиональный интерес.

– Почему в наше загибающееся от матриархата время мачо постоянно плачут? – произнесла вслух Ленка и оглянулась по сторонам.

Убедившись, что вокруг нее никого нет, она на всякий случай продолжила свой монолог про себя: И почему мне давно уже не хочется принимать этих мачо в объятья, укладывать на грудь и осушать их скупые мужские слезы? Не потому ли, что мне самой как-то не приходилось выплакивать свою грусть-обиду под сенью из распростертых крыл? Все в себе, все сама с собою, садо-мазо-мастурбация до потери чувств. Единица без подпорки, без правого и круглого во всех отношениях нуля или, лучше, нулей, которые превращают единицу в полновесный и полнозвучный лимон на зависть окружающим.

Посмотрите на меня, ребята! Это я, Елена Прекрасная! Блондинка, голубые глаза, чувственные губы, тонкие пальцы, а все остальное укладывается в параметры 100, 70 и снова 100. Лучше известного стандарта на девять с половиной процентов, плюс молодость, красота, доброе сердце, незамутненная душа и интеллект, только слегка подкорректированный высшим образованием.

Не переборщила? Нет, не думаю.

Но у каждой луны или монеты есть обратная сторона. Бросили, подняли, зажали в кулачок – и что там у нас? Решка. С таким счастьем и на свободе. Комплекс на комплексе сидит и комплексом погоняет. Вот, например, эти пресловутые 100 – 70 – 100 и как с ними бороться. Жила бы я в Бразилии или, предположим, на Кубе – была бы национальным достоянием. Даже Америка со своим Барби-культом согнула ноги в реверансе перед образцово-показательными прелестями Дженнифер Лопес, застрахованными ею же самой на десятки миллионов долларов. Такие попы получаются только у тех, кто долго и упорно сидел на бобово-рисовой диете. А гордость, с которой обладательница такой задницы рассекает по Голливуду, должна быть в крови, всосанная с молоком матери и подкрепленная генами свободолюбивых североамериканских негров.

Сказать по правде, есть еще одна страна, на чьих необъятных просторах выращивается такая красота. На российской картошке зады растут и размножаются ничем не хуже, чем на фасоли. А что такое в нашей стране урожай? Национальная катастрофа! Беда! Катаклизм! Землетрясение! Все шагом марш худеть, уменьшать объемы, голодать, падать в обморок, а потом лечиться от булимии или, не дай бог, от анорексии.

Вот почему у нас Гринпис такой тихий, незаметный? Не пристают на улице, не клеймят позором, не выливают краску на счастливых владелиц натуральных шуб? Потому что даже они понимают, что суровый климат требует настоящего, естественного, не синтетического тепла. В синтепончике-то далеко не ускачешь. Замерзнешь на лету, на бегу, на ходу и брякнешься нежной мордой об сугроб. Поэтому даже «зеленые» с мехами более или менее смирились.

Но греют не только меха, греет подкожный жир, совершенно несовместимый со стройностью. Кто может представить себе стройного тюленя или, например, пингвина? Да они, если похудеют, так сразу ласты и отбросят. Что им не дает замерзнуть? Сало! Плевать они хотели на лишний вес, кто его вообще придумал? И что такое лишний? Если он мне природой дан, значит, для чего-то! Значит, он натуральный, естественный. Значит, именно мне именно столько и надо. Так почему же я должна с ним бороться?

Если бы Владимир Владимирович Маяковский в наше худосочное время захотел бы уткнуться во что-то «мягкое, женское», то ему бы это вряд ли удалось. Застрелился бы раньше времени, не выдержал. Стальной пресс, железный голеностоп, металл в голосе, силикон в груди.

Лучше бы манную кашу ели – оперироваться бы не пришлось.

А отчего все наши беды?

Да оттого, что рабство в нашей стране отменили каких-то полтора века назад. Причем, заметьте, сверху отменили, а не снизу. Рабам было и так хорошо. Их все, в общем-то, устраивало. А поди ж ты, декабристы какие-то, царь Александр Второй – освободитель, чтоб ему... Они ж хотели как лучше, или как? Но ведь самый голодный господин – это бывший сытый раб. И вот этот раб с чадами и домочадцами ноги в руки, в руки вилы – и верхом на Аврору. Господ перебили, тех, кого не перебили, посажали, а те, кого не посажали, сами вымерли, и остались одни рабы и дети их, и дети тех детей, и их же внуки с рабской психологией.

И я одна из них. Гордиться нечем. Сказано девяносто, значит, должно быть девяносто, и никакого тебе вольнодумия и многообразия. Как вам, Золушка, испанский сапожок? Терпи, дурочка, королевой станешь.

А хочется ли быть королевой, имея рядом короля их простых, из бывших? Из тех, кто давеча сам был рабом? Мезальянс, ребята, мезальянс. Во мне намешано много разных кровей, но на одну восьмую моя кровь голубая, доставшаяся в наследство от погибшего в советских лагерях прадеда. Видимо, эта восьмушка и не дает мне покоя, а порой каким-то странным образом подсказывает, что лучше не бояться и оставаться такой, какая я есть, и в смысле попы, и в смысле самодостаточности и свободомыслия. Затаиться в самой себе, и ждать, и дождаться в будущем такого же подпольного короля, и жить с ним долго и счастливо и умереть в один день.

Елена! Такая прекрасная, под стать вам, погода! Ну что вас, право, понесло, как Остапа Бендера в Нью-Васюках? Нашла же время, а главное, место изживать свои комплексы. И что я, интересно, здесь делаю, скромная столичная текстовичка с высшим актерским образованием?..