Сейчас она вспоминала то свое ощущение свободы и уверенности в себе. Гейл откинула назад волосы, встала из-за стола, закурила сигарету и отправилась на кухню, чтобы вскипятить чайник.

Всего несколько недель назад она не испытывала такого, как сейчас, чувства вины и потерянности. Ее не покидало ощущение подавленности, и она ни на минуту не выходила из состояния депрессивной обреченности. Связанная сексуальным влечением к Спринджеру и его непонятным влиянием на нее, Гейл теперь не была свободна.

Чайник стал тихо посвистывать на плите, но Гейл не обращала на него внимания. Она сидела за кухонным столом и разглядывала белые полоски от складок на своем животе, провела пальцем по бороздке волос, тянущейся к лобку. Нежная линия, так привлекавшая мужчин, теперь превратилась в густую поросль.

— Я вся в дерьме, — сказала себе Гейл и встала, чтобы выключить чайник.

В голову пришла мысль о смерти. Часто, гуляя по берегу вечером, она начинала бояться, что найдет мертвое вздувшееся тело, выброшенное океаном. Такое она видела в шестьдесят четвертом году, когда жила в Манхэттене. Гейл запомнила тот год, потому что крутила тогда роман с Ролли Клеем, своим дружком. Это случилось утром, когда она вышла из его квартиры, чтобы пойти прогуляться к реке. Тогда она окончательно решила порвать с Ролли.

Гейл спустилась к реке у Бикмен-плейс и увидела группу людей, может, человек десять, которые толпились, разглядывая что-то на берегу. Все они были одеты в теплые куртки, а две девушки были с велосипедами. Они показывали в сторону реки. Гейл подошла к ним и увидела тело мужчины в голубых джинсах и рубашке из грубой хлопчатобумажной ткани. Одежда на мертвеце была порвана, а на теле имелись многочисленные царапины. Видимо, течение волокло его по камням. Он лежал, раскинув руки, лицом вниз. Его длинные темные волосы омывала вода. Без сомнения, он давно уже был мертв.

Люди стояли молча и разглядывали труп. Возможно, что большинство из них видели такую смерть впервые. Во всяком случае Гейл никогда не была свидетелем подобного зрелища.

В тот же день она переехала из квартиры Ролли Клея в свою собственную. Вот поэтому тот день так ей запомнился. Это событие подтолкнуло ее сесть и написать рассказ, который впоследствии принес ей некоторую известность. Переживания того дня вдохновили Гейл выплеснуть теснившиеся в голове мысли на бумагу.

Рассказ назывался «Зерна для такого восхитительного кофе». Потом всего десять часов ушло на сочинение другого рассказа — «Мать девочки» — о ней самой и ее матери.

Гейл было двадцать два года, она все еще тосковала по родительскому дому в Севикли, и это чувство разлуки помогло ей рассмотреть собственную мать совсем в ином свете. Она описала события своего детства. Тогда ей было лет четырнадцать, и отец умотал на неделю куда-то на юг на «гольф-каникулы», как он это называл, чтобы повеселиться вдали от дома со своими тремя приятелями из того же городка, где жила их семья. Гейл осталась одна с матерью и служанкой Кэппи. Было удивительно не слышать сварливую болтовню отца в их большом доме, не ощущать запах его сигар в комнатах и длинном коридоре, не сталкиваться с ним по утрам, когда она собиралась в школу, а отец спускался из спальни к завтраку, утыкался в свежую газету, молча читал, насупившись, и его молчание казалось угрожающим.

Отец выпивал несколько чашек черного очень крепкого кофе, причмокивал и, все также уставившись в газету, проглатывал пышки или пирожные. Крошки сыпались ему на грудь, но он не обращал на это никакого внимания. Вот поэтому Гейл обрадовалась, когда он уехал. В его отсутствие за завтраком теперь никто не мешал ее задушевной болтовне с Кэппи, которую она просто обожала. Мать редко вставала до одиннадцати, и Гейл могла посекретничать с Кэппи, похихикать с этой полной и уже немолодой женщиной. Кэппи с раннего утра хлопотала по хозяйству и была всегда приветлива и отзывчива.

В один из этих дней все пошло кувырком. Гейл знала, что ее мать часто приводила в дом кого-нибудь из ночного клуба. Обычно это был некий вдовец Дик Мелени. Мать говорила, что с ним она чувствует себя «в полной безопасности». Гейл иногда утром находила его спящим на диване в гостиной, когда он оставался ночевать в их доме. Его помятая одежда валялась рядом, на подлокотнике дивана, ноги в темных носках торчали из-под пледа и виднелись завязки от кальсон.

Как она предполагала, Мелени было чуть больше сорока лет. И вот однажды утром она спустилась к завтраку и обнаружила Дика в своей привычной позе, свернувшегося, как эмбрион в учебнике по биологии. Плед сполз на пол, ширинка была расстегнута, и Гейл увидела то, что девчонки называли «петушком». Она видела отца обнаженным много раз. Он имел привычку голым проходить из своей комнаты в ванную по второму этажу. Он часто это делал, когда готовился к вечеринке или походу в свой клуб, но она никогда не видела такой штуковины, как в то утро.

Гейл помчалась разыскивать Кэппи. Нервно хихикая, она притащила служанку поглазеть на мистера Мелени. Но, наверное, он услышал их голоса и перевернулся на другой бок. Они увидели только его спину, затянутую до плеч пледом.

Не этот эпизод сам по себе взволновал Гейл, ей уже говорили о мужиках, которые имеют привычки демонстрировать всем свои прелести. Просто она стала подозревать, что Дик Мелени слышал, как она выходила из своей спальни, и нарочно дал ей возможность себя разглядеть в таком виде.

От парнишки по имени Майк Рирдон она уже знала, что у мужчин бывает эрекция. В этом она смогла сама убедиться, когда дважды побывала с ним на танцах в клубе. Однако Майк Рирдон был просто недоростком, а этот взрослый мужчина — совсем другое дело. Он явно был озабоченным и вовсе не «безопасным», как уверяла мать.

То, что Гейл потрогала, было крепким и угрожающим. Если Дик Мелени специально дал ей возможность дотронуться до его орудия, значит, он что-то задумал, и в этом была угроза.

Такая штуковина здорово отличалась от жалкого подобия в штанишках Майка Рирдона. Майк давал ей потрогать ради смеха, а Дик явно на что-то рассчитывал.

Именно тогда она взглянула на свою мать как на женщину. Остальное Гейл поняла значительно позже. Теперь она была уверена, что именно эрекция заставляла мать таскать Дика Мелени к себе домой. Это было так же верно, как то, что она на завтрак получит апельсиновый сок.

Внезапное открытие привело ее в ужас. Ей раньше и в голову не могло прийти, что мать может испытывать вожделение и с кем-то трахаться. Однако она уже была готова к тому, что случилось позже на той же неделе. Ее отношение к подобным вещам явно изменилось.

Гейл возвращалась на велосипеде от дома Кэрол Корвин. Она быстро ехала по покрытой опавшей листвой дороге, потом в парке повернула на покрытую гравием дорожку. Родители ей строго-настрого наказывали никогда не оставлять велосипед на ночь во дворе, и, увидев распахнутые двери гаража, она въехала туда. На месте, где обычно стоял старенький «крайслер» отца, на котором он ездил по городу и в аэропорт, не опасаясь угонщиков и хулиганов, Гейл увидела чей-то «бьюик» В гараже было темно, солнце уже садилось, поэтому ей пришлось впотьмах пристраивать свой велосипед так, чтобы он не бросался в глаза.

Что-то подсказывало ей, что в машине происходят непонятные вещи. Она осторожно обошла «форд» матери и «мерседес» отца, подкралась сзади к «бьюику» и… увидела затылок своей матери — тело ритмично поднималось и опускалось на заднем сиденье. Гейл разглядела ее голые плечи и ноги, неприкрытую грудь, стриженые каштановые волосы матери были растрепаны.

За спиной матери виднелась голова Дика Мелени с полуприкрытыми глазами, он откинулся на откинутое переднее сиденье. Его адамово яблоко выпирало вверх, и он тяжело дышал. Теперь Гейл не сомневалась, что они трахаются. В гараже заниматься этим было безопаснее, чем в доме. Там их могли засечь Кэппи или вернувшаяся от подружки Гейл.

Ее мать, которой было уже сорок восемь лет и которая ни разу в жизни не позволила себе произнести хотя бы одно неприличное слово, сейчас кувыркалась на Дике Мелени. Этим она занималась постоянно, особенно когда отец уезжал в гольф-клуб, на рыбалку, на охоту, в аэропорт или куда-нибудь еще.

В тот день Гейл сделала еще одно открытие: ее мать — шлюха.

И вот несколько лет спустя все это она смогла передать в своем рассказе, используя жаргонные словечки и детально описав сексуальную сцену. Тогда, в шестьдесят четвертом году, издатели непременно требовали от автора таких вот подробностей. Этим они хотели привлечь читателей. Она продала свой рассказ журналу «Эсквайер», и критики отметили своеобразие языка и точность психологических ощущений у этой начинающей писательницы. Да, действительно, писала она легко и рассказ получился отличным, искренним, отражающим вкусы времени. Так его охарактеризовали критики. Они писали, что редко в беллетристике жизненные факты подаются с таким тонким психологизмом. Читающая элитная публика изменила тогда свои вкусы. Все стали авангардистами, и исповедь сексуально взрослеющей девочки-подростка, которая входит во взрослый мир, противоположный ее детским представлениям, всем понравилась.

Раздались даже голоса, что пора менять таких мэтров, как Трумэн Капоте, на молодых эссеисток, и заинтригованный классик несколько раз приглашал Гейл пообедать с ним. Казалось, что все вокруг прочитали именно этот номер «Эсквайера» и были просто покорены рассказом никому ранее не известной Гейл Шуйлер.

Гейл отхлебнула из чашки горячий чай, а мысли ее унеслись сейчас далеко, в Нью-Йорк, в те далекие годы, когда она стала «открытием года». Так ее называли литературные обозреватели солидных газет. А Эуджения Шепард тогда написала, что теперь в литературе воцарят молоденькие блондинки с длинными волосами в выцветших штанах и свитерах грубой вязки.

Она была тогда очень хорошенькой и талантливой. Со всех сторон слышались комплименты. И только журнал «Женская ежедневная одежда» назвала ее «нечестной». Нечестной по отношению к взглядам старшего поколения, нечестной в отношении женской гордости, нечестной по отношению ко всем тем, кто лишен ее молодости и привлекательности.