Засыпала Мария с подозрением, что определить вектор движения ей будет не просто.

Глава 14

– Мария Николаевна Бодун родилась десятого октября семьдесят второго года, место рождения – город Москва. Образование высшее, специальность...

– Послушай, – перебил Лебедев, – мы с тобой не анкету заполняем. Нельзя ли изъясняться по-человечески? И потом, если мне не изменяет память, ты об этом уже, кажется, когда-то меня информировал.

– На то и память, чтобы не только помнить, но и вспоминать. Продолжать?

– Только без философии.

– Закончила искфак МГУ.

– Это что?

– Факультет искусствоведения. Работала в Пушкинском музее, подрабатывала гидом-переводчиком. Отзывы сослуживцев – самые лучшие. – Андрей Ильич недовольно поморщился. Голкин вздохнул, полюбовался носком своего ботинка, достал из кармана носовой платок, звучно высморкался. – Родители?

– Коротко.

– Мать – хирург-косметолог. Отец тренировал жокеев на Центральном ипподроме. Оба погибли в девяносто третьем.

– Как?

– Пьянь наехала на перекрестке.

– Дальше.

– Была трижды замужем. – Василий вопросительно посмотрел на шефа, тот невозмутимо молчал. Белобрысый докладчик перевел взгляд на потолок и сообщил сияющим лампочкам: – Первый раз выскочила за бывшего одноклассника совсем девчонкой, почти сразу после школы. Второй – за преподавателя, когда училась в университете. Третий муж – итальянец, юрист, с ним она прожила дольше всех, почти восемь лет.

– Где?

– В Риме.

– Что еще?

– Самое интересное. В две тысячи первом вернулась в Москву и устроилась экспертом в антикварный магазин. Проработала недолго. Из «Ясона» ушла на вольные хлеба.

– Откуда?

– Так называлась эта лавка, я об этом вам раньше докладывал, помните? Кстати, после ухода эксперта антиквар прогорел. Магазинчик прикрыли, народ разбежался. Теперь там салон «Чаровница», хрен редьки не слаще, – ухмыльнулся помощник и снова прочистил нос. – А знаете, Андрей Ильич, кто был коллегой сеньоры Корелли и даже с ней дружил?

– Корелли?

– Она оставила фамилию итальянца. И по-моему, правильно сделала, – одобрил чапаевский тезка, – звучит красиво, правда?

– Не отвлекайся.

Василий Иванович обиженно шмыгнул носом.

– Эксперту очень симпатизировал продавец, отец депутата Козела. – Невыразительный взгляд оторвался от потолка, скользнул по начальственному столу и застыл на ботинке. – Говорят, они даже дружили.

– И что?

– Старик мечтал о хорошей невестке.

– Ты собирал информацию или сплетни?

– Чтобы добыть крупицу золота, приходится промывать много породы. Извините, Андрей Ильич, но не могли бы вы сначала дослушать, а уже потом делать какие-то выводы? – и с достоинством провел платком под покрасневшим носом.

Верный Голкин, похоже, за несколько дней узнал столько, на что другому не хватило бы и нескольких месяцев. Какой ценой дались эти знания, можно только догадываться. Воспаленные от недосыпа глаза, ввалившиеся щеки, хрипловатый голос и насморк говорили о многом. Василий наверняка мало спал, перекусывал на ходу да еще, кажется, здорово простудился. И все для того, чтобы потрафить капризам шефа. Не из угодливости (северянин этим качеством не обладал ни на йоту), но из искреннего уважения и желания помочь запутавшемуся мужику. В Лебедеве шевельнулась совесть.

– Ты прав, больше перебивать не буду. Слушаю тебя очень внимательно. Итак?

Василий Иванович основательно поработал с платком и, переместившись, наконец, взглядом на шефа, прогундосил:

– Помните того бедолагу с пробитой головой?

– Кого?

– Моего соседа по палате. Ну, когда у нас неувязка с Аркадием вышла и я загремел на больничную койку, припоминаете?

Конечно, он помнил. Еще бы забыть то чужое молчаливое безразличие в ответ на его «Добрый день!», собственное ожидание на лестничной площадке и любопытные взгляды прошмыгавших мимо медсестер.

– И что?

– Это был ее бойфренд, как теперь говорят, Вадим Стернов, известный ресторатор. – Василий привычно поднес к носу платок, через паузу уточнил: – Правда, на тот момент они уже не общались.

– Тогда какого черта она торчала в палате?

– А кто ж этих баб разберет? – философски заметил Голкин. – Не знаю, может, из жалости навещала. Да вы, наверное, слышали об этом деле, – оживился сыщик. – Фамилия Стернов – почти что бренд. У этого деятеля была целая ресторанная сеть: три – в Москве, два – в Питере, вроде в Сочи еще собирался открыть. Оформление, обслуга, кухня – все по высшему разряду. Я как-то заглядывал в «Ледяной дом» на Остоженке, мне понравилось. В свое время на мужика наезжали подольские, хотели влезть в его бизнес. Потом как будто приутихли, видно, договорились – в общем, обычная история. Но пару лет назад у бедняги опять возникли проблемы. Подольская шелупонь приглядела ресторанчик на Беговой, недалеко от ипподрома. Вы не были там, Андрей Ильич?

– Нет.

– До сих пор без предварительного заказа туда вечером попасть очень трудно. Таких пельменей я даже в Майске не ел, а у нас их умеют лепить, как нигде, уж вы поверьте.

– Меня не интересует ресторанный бизнес, и я не люблю вареное тесто с мясом.

– Подольские собирались влезть в долю, – невозмутимо продолжал Василий, – а когда договориться не получилось, проломили ресторатору голову, как и мне. Только я оказался удачливее, выжил. Видно, мой калган выдубили морозы, – ухмыльнулся северянин, – никакая гниль не берет.

– Это все?

Голкин равнодушно пожал плечами.

– Еще встречался с депутатом Козелом. Как я к нему просочился, лучше не спрашивайте, да и к делу это, честно говоря, не относится. Но этот тип, когда понял, о ком идет речь, чуть в штаны не наложил со страху, чем очень удивил, между прочим. А потом проблеял что-то невразумительное, вроде: видел однажды в антикварном салоне, где работал отец, и все. Облизнулся жалом, как кобра на мышь, нажал кнопку вызова, и тут же меня подхватили под белы руки его холуи да вывели из барского кабинета. – Голкин сдул невидимую пылинку с лацкана своего пиджака. – Хорошо, только вывели, а не выбили зубы. От наших избранников можно всего ожидать, – усмехнулся избиратель, потрогал указательным пальцем разбухший от соплей нос и небрежно добавил: – Но кое в чем этот Козел мне пригодился. – Выудил из нагрудного кармана визитку с прикрепленным к ней скрепкой листком и положил на край стола. При этом вид у него был триумфатора Цезаря, перешедшего Рубикон.

– Что это?

– Визитная карточка.

– А это? – Лебедев отцепил бумажку с названием улицы, номером дома и квартиры. Вопрос являлся риторическим. «Андрюшенька», проводивший совсем недавно в последний путь Розу Львовну, прекрасно помнил адрес Олевских. Только номер квартиры на голкинской писульке был другим.

– Адрес. Честно говоря, он уже у меня был, но я не привык доверять одному источнику. – Голкин вдруг часто задышал, затем прикрыл глаза и чихнул. Андрею Ильичу показалось, что под ним зашатался стул.

– Будь здоров.

В ответ прогремел чиховый залп, гриппозник потряс носовым платком, словно флагом завоевателя, – победно и жадно.

– Это адреш, – прошепелявил в мятые клетки Василий, торжественно протрубил соплями и закончил: – адрес Марии Корелли.

– Депутат сам тебе вручил визитную карточку? – В ответ чапаевский тезка, грустно вздохнув, по привычке уставился в потолок. Лебедев понял, что тут не обошлось без ловкости Васькиных рук. – Зачем мне визитка? Я и без твоей воровской помощи знаю его координаты.

– Не пойман – не вор.

– Ты лучше скажи, законник, как адрес добыл?

– Адрес точный, проверить легко, – уклонился тот от ответа.

– Спасибо, Василий Иванович, только в проверке нет нужды. Адрес действительно верный.

– Откуда вы знаете? – озадачился чапаевский тезка.

– На удачу, дорогой, монополии нет. А сейчас иди-ка ты лучше домой да как следует полечись. Нечего тут вирусы разносить.

– У меня не грипп, – вяло возразил помощник и чихнул в носовой платок.

– Все, – строго указал на дверь Лебедев, – хватит с нас одного больного. Всего доброго, Василий Иванович. Говорят, в таких случаях помогают чай с малиной и сон.

Голкин поднялся со стула, нерешительно потоптался.

– Андрей Ильич, я женюсь.

– Поздравляю! Тем более надо быть в форме, молодые жены дохляков не любят. Впрочем, у тебя теперь будет свой медик, так что никакие болезни не страшны. Ее ведь, кажется, Тамарой зовут? – вспомнил Андрей Ильич маленькую медичку, заботливо коловшую Васькин зад.

– А вам-то откуда известно?! – изумился жених. Затем виновато вздохнул и добавил: – Поговорить надо, Андрей Ильич. Я собираюсь вернуться в Майск.

– Что ты будешь там делать? В носу ковыряться, наблюдая, как бабы мужикам рога наставляют?

Василий подумал о неожиданно вспыхнувшей страсти к бумагомаранию и исписанных страницах, спрятанных в одном из ящиков письменного стола.

– Жизнь покажет.

– И слышать ничего не хочу! Выздоровеешь – поговорим, но предупреждаю: буду тебя отговаривать. А сейчас топай домой, лечись, ясно?

Помощник послушно кивнул и поплелся к двери, хрюкая в носовой платок.

Президент «Оле-фармы» подтянул «паркером» оставленный помощником белый листок, бездумно уставился на черные буквы с цифрами. Почерк у Василия был безукоризненным: четким, каллиграфическим, как раньше говорили. Андрей Ильич усмехнулся, лениво почеркал бумагу. Несколько ломаных линий, пара овалов, кружочки, заштрихованные уголки – вышел забавный дуэт. Если внимательно присмотреться, можно в этой пародии на рисунок разглядеть двоих: ангела с чертом. «Художник» досадливо скомкал «творение», бросил в корзину для использованных бумаг. Если б можно так выбросить мысли, жизнь стала бы много проще, спокойнее, тише. Как кладбище с крестами, которые только в бреду можно считать за плюсы. Лебедев подошел к окну. Мокро, темно, уныло. Судорожно подмигивает неоновая реклама, в ночной клуб напротив тянутся первые лоботрясы, у подъезда соседнего офиса курит охранник – какой-то компот из непогоды, безделья и жалких попыток уподобиться европейской столице. Внезапно раздался осторожный стук, в дверную щель заглянула секретарь.