В некоторой степени это было ей даже на руку. Когда стало известно о ее отъезде, многие решили, что она заболела и вынуждена ехать в места с более благоприятным климатом, чем здесь, на северо-востоке.

— Может, все-таки останешься до Рождества? — с надеждой в голосе спросила Кирсти, но София ответила, что не может.

— Лучше ехать, пока не пошел снег, — было ее объяснение. Сказать это было намного проще, чем признаться, что ей стала невыносима сама мысль о празднике надежды и счастья, когда она лишилась и того, и другого. — К тому же, — сказала она Кирсти, — тебе и без меня будет чем заняться теперь, когда Рори наконец опомнился.

Кирсти тут же зарделась.

— Когда свадьба? Вы уже решили?

— Весной. Граф позволил Рори занять коттедж у ручья. Домик маленький, и там все чинить нужно, но Рори думает, что к весне управится.

— Так, значит, у вас все же будет свой дом. — София была счастлива, хотя сердце ее сжималось от мысли о том, что ей придется расстаться со своей лучшей и самой преданной подругой. — Я так рада за вас! Правда!

Кирсти тоже было трудно сдержать чувства.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты была на нашей свадьбе!

София заверила ее:

— Я узнаю, как все прошло. Графиня наверняка будет часто писать мне. И еще, — пообещала она, — я пришлю вам самый лучший подарок, который смогу найти в Керкубри.

Кирсти, позабыв о печали, серьезно сдвинула брови.

— Ты все еще собираешься возвращаться туда? Где ты столько выстрадала?

— В Керкубри я не страдала.

Сначала она не собиралась ехать на запад, но, когда графиня начала подыскивать среди друзей и родственников подходящее место, помощь предложила великая герцогиня Гордонская, которая, хотя и была якобитом, пользовалась большим уважением среди западных пресвитериан. Это было идеальное место, и Софии показалось справедливым, что ее жизнь, совершив круг, возвращается на то место, где началась. Она помнила и сам город, и его гавань, куда отец водил ее показывать корабли. Она сказала Кирсти:

— Все мои страдания прошли в доме дяди, не в самом Керкубри, а севернее.

— Но это так далеко!

Кирсти подошла к стоящей перед зеркалом Софии и заметила тоном, который должен был поднять им обеим настроение:

— Надеюсь, что у горничных, которые поедут с тобой, будут достаточно ловкие пальцы, чтобы справиться со всеми этими пуговками.

— Со мной поедут горничные? — удивилась София.

— Да. Графиня тебе целую свиту готовит. Когда будешь проезжать через какой-нибудь город, люди подумают, что едет сама королева. Ну вот, — прибавила она, расстегнув последнюю пуговицу, и им вдруг обеим стало понятно, что это последний раз, когда они стоят вот так вместе в комнате Софии, где они так часто смеялись, разговаривали и делились секретами.

Отвернувшись от зеркала, Кирсти опустила голову.

— Мне нужно приготовить твою одежду. За ней скоро придут.

Старые платья Софии рядом с новыми казались скучными и однообразными, но Кирсти очень аккуратно разложила их на кровати и разгладила складки на ткани. Пальцы ее особенно бережно прошлись по тому платью, которое София надевала чаще всего, — простому, штопаному, некогда бывшему темно-лиловым, но со временем выцветшему и сделавшемуся бледно-лавандовым. София, наблюдая за ней, подумала о том, сколько раз она его надевала и как много воспоминаний было связано с ним. Оно было на ней в тот день, когда она впервые отправилась кататься с Мори и он дал ей свои перчатки, когда она в первый раз увидела его быструю уверенную улыбку, которая навсегда врезалась ей в память и уже никогда не покинет ее.

— Хочешь оставить его себе? — спросила она, и Кирсти в удивлении подняла на нее глаза.

— Я думала, это твое любимое.

— Кому же его оставить, как не дорогой подруге? Вдруг, когда я уеду, оно не даст тебе меня забыть.

Кирсти закусила губу и дрогнувшим голосом пообещала:

— Я не забуду тебя и без него. Каждый раз, когда я смотрю на… — Она замолчала, как будто не хотела бередить еще не зажившую рану. Опустив глаза, Кирсти отложила платье в сторонку и сказала просто: — Спасибо. Я буду беречь его.

София усиленно заморгала, пытаясь сохранить спокойствие.

— И еще кое-что, — сказала она и вытащила из вороха одежды отделанную кружевами ночную рубашку с вышитыми цветами, стебельки которых переплетались.

— Я не возьму, — твердо произнесла Кирсти. — Это был подарок.

— Я знаю. — София провела рукой по лифу, почувствовала его гладкость, вспомнила такое же ощущение на коже, вспомнила, как Мори смотрел на нее, когда она надела эту рубашку в их первую ночь. — Я оставляю ее не для тебя, — медленно проговорила София. — Это для Анны.

А потом, не в силах прямо посмотреть в глаза Кирсти, она опустила взгляд, разгладила красивую рубашку и начала ее аккуратно складывать. Руки ее задрожали.

— Мне больше нечего ей оставить. Я надеюсь, что она никогда не узнает правду и всегда будет думать, что твоя сестра — ее мать, но вдруг… — Горло ее на секунду сжалось, она замолчала, а потом тихо промолвила: — Никому не ведомо, что нас ждет впереди. И если вдруг ей когда-нибудь станет известно, кто она на самом деле, я не хочу, чтобы она думала, будто родилась не в любви, будто я забыла о ней.

— София…

— Когда она вырастет и начнет думать о замужестве, подаришь ее Анне, как когда-то подарила мне, пусть у нее будет хоть что-то на память обо мне. — Она протянула аккуратно сложенную вещь Кирсти. — Пожалуйста.

Кирсти помедлила и взяла невесомую вещь. Когда ее пальцы сомкнулись на ткани, внутри нее как будто что-то сломалось, словно она молчала слишком долго.

— Как ты можешь уезжать? — воскликнула она. — Почему ты не откроешь ей, кто ты?

— Потому что я люблю ее, — просто ответила она. — И я не лишу ее счастья. Она растет в доме твоей сестры, и для нее остальные дети — сестры и братья, а муж твоей сестры — единственный отец, которого она видела. — И это было горше всего, ведь София почувствовала, что у Мори отняли не только жизнь, но и право остаться в памяти своего ребенка. Но София знала, что это неважно, потому что собственная боль для нее не значила ничего, когда речь шла о будущем ее дочери. Пытаясь донести это до Кирсти, она сказала: — Здесь у нее семья, здесь она счастлива. Что я могу дать ей взамен?

— Но ведь семья мистера Мори, если узнает про нее, наверняка сможет дать ей многое.

София задумалась. Она представила кольцо Мори, все еще висевшее у нее на шее, вспомнила его слова о том, что за помощью она может обратиться к его родным. Вспомнила она и полковника Грэйми, который говорил ей, что каждый из рода Мори ради нее пойдет в огонь. Конечно, это распространяется и на ребенка Мори, особенно на ту, что так похожа на отца.

И все же София решила сохранить тайну и не просить помощи в Аберкарни. Да, оказавшись в семье Мори, Анна со временем могла бы занять более видное положение, но…

— Я не отниму у нее единственную семью, которую она знает, — сказала она Кирсти, — не отправлю ее к чужим людям.

— Они ей родственники.

София негромко ответила:

— Это не означает, что ей там будет хорошо. Не забывай, я сама выросла у родственников.

Это напоминание снова заставило их на минуту замолчать.

— Да и потом, — улыбнулась София, — пока она здесь, я буду меньше волноваться. Я же знаю: если что-нибудь случится с твоей сестрой, и графиня, и ты, вы обе будете рядом и поможете Анне, как своему ребенку.

— Да, — сказала Кирсти, часто моргая. — Поможем.

— Нечестно лишать ее этого и обрекать на жизнь без отца, с одной матерью, которая даже не знает, что ждет ее впереди.

— Но ты же молодая, как я, — сказала на это Кирсти. — Ты можешь встретить другого человека и выйти за него.

— Нет, — возразила София мягким, но очень уверенным голосом. Почувствовав кожей тепло, которое исходило от висевшего на груди кольца Мори, она ответила: — Нет. Никогда я не встречу другого мужчину, за которого пожелала бы выйти замуж.

Кирсти, как видно, не хотелось, чтобы подруга теряла надежду.

— Помнишь, когда-то ты мне сказала, что никаких «никогда» не бывает.

София помнила. Но тот день, когда она сказала это, теперь казался таким далеким, и теперь она понимала, что ошиблась. Бывают такие вещи, которые, разрушив, уже нельзя восстановить. Корабль Мори уже никогда не покажется на горизонте, и уже никогда она не проснется от его прикосновения и не услышит, как он позовет ее по имени. Ничто не вернет той жизни, которую обещала его любовь.

«Все это ушло безвозвратно, — подумала она. — Все ушло». Но она заставила себя улыбнуться Кирсти, потому что не хотела, чтобы прощание с подругой оказалось еще печальнее.

Впереди ее ждали другие прощания.

Спустя час в библиотеке она готовила себя к худшему из них. В тот день было пасмурно, и солнце не грело обивку кресел, не оживляло комнату. На окнах темнели замерзшие следы дождя, которым их всю ночь поливал северо-восточный ветер. И хотя дождь уже прекратился, ветер все так же завывал и бросался на стены, а дыхание его было столь холодным, что тепло пламени в камине почти не ощущалось.

Перед камином на столике лежала деревянная доска с рядами замерших в ожидании фигурок, однако взгляд на нее лишь напомнил Софии, что из Франции пока что не пришло никаких известий о полковнике Грэйми; они не знали, числится он среди раненых или погибших под Мальплаке. В памяти возникла его улыбка, и она поскорее отвернулась от доски, провела рукой по золоченым кожаным переплетам на ближайшей книжной полке, по привычке ища книгу, которую за эти годы читала чаще, чем остальные, — томик поновее, «Король Артур, или Британский герой» Драйдена. Уголки страниц, когда-то чистые, теперь потемнели от частого перелистывания, потому что книге этой всегда удавалось каким-то образом приблизить к ней Мори, даже когда их разделяли многие мили.