Майя уже почти перестала удивляться происходящим с ней переменам и задумывалась лишь о том, насколько далеко они зайдут. Неужели и зубы, над которыми некогда в поте лица потрудились дантисты, вдруг вернутся к исходному здоровому состоянию? Рассосется ли бесследно рубец от ушивания паховой грыжи? Покинут ли шею начавшие выпячиваться несколько лет назад родинки? А если пойти еще дальше – какие открываются перспективы! У нее перестанет разламываться голова перед грядущими скачками погоды, а боли в пояснице – последствие беременности – прекратят одолевать ее в конце сидячего рабочего дня. Она наконец-то позволит себе всерьез задуматься о гардеробе, косметике, украшениях – обо всем, что раньше считала несовместимым со своим лицом и фигурой.

Майя улыбнулась этим мыслям и поймала взгляд Карима. Он смотрел на нее так же, как иногда Никита, с надеждой выжидающий, что вечно усталая мама возьмет да и сводит его в зоопарк.

– Ну, теперь-то ты веришь? – с видимым волнением спросил он.

– Чему? – попыталась прикинуться Майя.

– Тому, что видишь.

Майя вдруг ощутила, что не может сказать ему «да». «Да» означало бы, что она наконец-то признает себя женщиной. Юной женщиной, привлекательной женщиной, женщиной, которая хочет видеть рядом с собой мужчину, а не нечто среднее между товарищем, учителем и врачом, – именно это место в ее системе координат до сих пор занимал Карим.

– Что ты хочешь от меня услышать? – Майя повернулась к нему. – Да, я выгляжу лучше, чем когда мы с тобой встретились, но этому есть вполне логичное объяснение: в отпуске все хорошеют. А вернусь в Москву…

– Почему ты не хочешь признаться? – с неожиданной яростью спросил Карим, вставая с места. – Почему держишь меня за идиота? Я сделал все, чтобы ты стала такой, какой ты становишься, а послушать тебя – я тут ни при чем!

– Я тебе очень признательна, – опешив, пробормотала Майя, – ты действительно очень много для меня сделал и делаешь.

– Да оставь ты свои казенные словечки! – (Майя всерьез испугалась, потому что до сих пор видела Карима исключительно в уравновешенном состоянии.) – Ну скажи ты мне что-нибудь… по-человечески!

Майя лихорадочно прокручивала в голове варианты ответа. Требовалось озвучить тот, что будет достаточно теплым, но тем не менее не подаст никаких ложных надежд. Она решилась на классический:

– Карим, ты очень хороший человек.

Он горько усмехнулся:

– Хороший человек?

– Ну да! – поспешила добавить Майя, сочтя, что взяла верный тон в этом нелегком разговоре. – Другому было бы все равно, что со мной происходит, а тебе… а ты меня поддержал.

Поскольку Карим молчал, Майя нервно добавила:

– И вообще, проявил небезразличие.

Она боялась поднимать на него взгляд и потому сидела с опущенными глазами, когда услышала:

– И на том спасибо!

А затем – звук хлопнувшей двери.

XXIII

Какое-то время после этого Майя продолжала в прострации сидеть на кровати, думая о том, что именно она сделала не так. Нет, вроде бы ничего, все слова были выверены и взвешенны. Она не допустила ни единой фразы, которую можно было бы счесть обидной, она вообще не высказала ему ничего, кроме благодарности. И вот результат.

Майя была далека от того, чтобы бежать вслед за Каримом, хватать его за руки и с рыданиями объясняться, устраивая шоу для персонала гостиницы, однако с его уходом ей стало очень неуютно. Словно она лишилась какой-то чрезвычайно значительной части себя самой, той части, без которой все дальнейшее существование ставится под вопрос. Карима нет – и что она, спрашивается, делает в этой гостинице? Что она делает в Каппадокии? В Турции? Что ей теперь вообще прикажете делать?

Майя нервно поднялась на ноги, вышла из номера, стала спускаться по лестнице. Карима нет – и куда ей, скажите на милость, идти? Чего искать? К чему стремиться? Край прекрасных лошадей простирался вокруг нее до самого горизонта, но в отсутствие Карима женщина не знала, где именно ее горизонт.

Выйдя из гостиницы, Майя направилась вдоль дороги, на которую выходили окна ее номера. Она не ошиблась в направлении – этот путь уводил ее вон из города. За первым же поворотом Майя увидела зеленую, еще не сожженную летним солнцем степь. А вдалеке – в нескольких километрах, если она правильно оценила расстояние, – розовые горы. Женщина двинулась к ним навстречу.

Тяжесть в ее душе словно напрямую передавалась телу – Майя едва шевелила ногами. С неба невидимо, но немилосердно давил полуденный зной. При взгляде вдаль, на дорогу, воздух плавился от жары, и казалось, на ней могли возникнуть какие угодно миражи. Но перед женщиной не появлялись ни пальмы, ни верблюды, ни бедуины, даже мысли и те как будто покинули голову, и Майя чувствовала себя бесконечно одинокой и потерянной.

Она должна была бы думать о Кариме. Гадать, где он находится, или мысленно возвращать к жизни их разговор и пытаться по-другому исполнить свою роль. Но вместо этого Майя почему-то вспомнила об одной из своих подруг. Эта подруга была замечательна тем, что не мыслила ни дня своей жизни без любви. Будучи замужем, она влюблялась во всех друзей своего мужа, будучи разведена – во всех, с кем так или иначе тесно пересекались ее пути. Начальник на работе, зубной врач, менеджер в турфирме, уже несколько раз удачно отправлявший ее в отпуск… Последней страстью подруги был актер Евгений Миронов; не довольствуясь фильмами, она пересмотрела все его спектакли, где брала билеты на первые ряды и уверяла, что актер узнавал ее и во время монологов останавливал взгляд именно на ней. А как болезненно переживала она слухи о якобы появившейся у актера невесте! Слушая подругины излияния, Майя порой еле сдерживалась, чтобы не высказать напрямик, что она думает по поводу этого впадания в детство, а сейчас вдруг поняла, что подруга впадала отнюдь не в детство, а в юность. Точнее, она страшилась расстаться с юностью и потому без остановки перескакивала от одной любви к другой. Словно с камня на камень в бурном потоке; лишь бы не поддаться течению, отыграть у времени свою молодость.

Молодость. Молодость. Молодость. Незамутненный обидами взгляд, неистоптанная душа, целый кладезь неразбитых надежд на заветной полочке в сердце. Молодость. Шаг с отрывом от земли; смех, прорывающийся в каждое слово; игра, проступающая в каждом движении. Молодость. Ветер в голове, ураган в душе, свежий бриз приключений, веющий в лицо каждым божьим утром. Молодость.

Молодость. Молодость. Молодость. Каждое горе – сквозь сердце навылет. Молодость. Кровь из ран никак не унять, ее еще не научило устало свертываться время. Молодость. Шоры на глазах, позволяющие смотреть лишь вперед и ввысь и упорно, упорно, упорно не замечать, в чем по колено увязли ноги.

И все же, и все же, и все же… И все же молодость – единственная точка во времени, когда душа может встретиться с любовью. Сколько бы лет ни насчитали тебе твои бесстрастные документы, ты молод, пока ты любишь, и любишь, пока ты молод. Все остальное – ложные способы исчисления возраста.

И, осознав это, Майя вдруг замерла как вкопанная, будто кто-то натянул невидимые поводья. Не об этом ли говорил и Карим? Борьба, мечта и любовь – вот три потока, что, сливаясь, должны наполнить ванну ее молодости. Борьба вдохнет силы. Мечта вдохнет душу. Но именно любовь заставит ее задышать для новой жизни.

Она должна позволить себе полюбить, только так она сможет победить старуху.

Майя сделала шаг вперед, но тут же остановилась. Еще шаг – и вновь она не смогла тронуться с места. У нее перехватило дыхание, как это всегда бывает в преддверии слез.

Легко сказать «полюби»! А что делать тем, кто давным-давно научился плотно кутать свою душу, едва возможность любви начинает сиять сквозь пасмурные будни? Как быть, если солнечное прикосновение чувства до сих пор причиняло тебе одни ожоги? Зачем рисковать, когда сгораешь в одночасье и зарубцевавшаяся корка годами держит под собой едва затянувшуюся розовую ткань? И стоит ли нарушать утвержденный для самой себя суровый закон: жизнь может продолжаться лишь в отсутствие любви? Вспыхнувшее чувство испепелит и развеет тебя по ветру.

Майя глубоко вдохнула воздух, но легче ей не стало. Лишь сейчас, испытывая головокружение, она в полной мере ощутила, до чего сильно припекает солнце. Стоял самый разгар дня, а голова у нее не была прикрыта ничем, кроме собственных коротких и негустых волос. Что за безумие было тронуться в этот путь без головного убора и бутылки с водой! Жажда уже дает о себе знать и с каждой минутой будет только усиливаться. Вот идиотка! Она же не взяла с собою даже телефона! Оглянувшись и увидев, насколько далеко она удалилась от города, Майя испытала трепет: как же теперь? Куда же теперь?

Молодость. Любовь. Карим. Слезы. Еще один шаг навстречу розовым горам. Но нет, бесполезно – она не раскроется никогда. Она благодарна этому человеку, более чем благодарна, и, когда они встретятся вновь, она, несомненно, найдет для него более теплые слова. Но поддаться влечению, разрешить себе радость вновь стать беззащитной перед призраком счастья? Нет, она не сможет, и надо будет заранее попросить Карима ее за это простить. Прежняя жизнь не отпускает просто так, ей нужен какой-то выкуп. А какой, поди пойми!

Майя вновь замерла на месте – откуда они взялись? Ведь она совсем недавно окидывала взглядом степь – в ней не было никого. И вот – пожалуйста! А она-то думала, что ее трясущихся от плача плеч никто не видит… Тыльной стороной руки Майя быстро утерла слезы.

Прямо на ее пути, точнее, в траве возле самой дороги, под укрытием одного-единственного дерева, сидел пастух. Он присматривал за стадом очаровательных разномастных козочек; рядом, привязанная к дереву, чтобы оставаться головой в тени, пощипывала травку его лошадь.

– Гюнай дын! – еле выдавила Майя из пересохших губ.

Старик обернулся, приветливо закивал. Он был еще крепок и весьма колоритен со своими белыми усами, в вязаной шапочке с традиционным орнаментом и шароварах.