Он восхищался ее желанием помогать нуждающимся, но, будучи ее опекуном, считал своим долгом помешать ей в этом.

«Это так похоже на Петрину, — размышлял он. — Обнаружить запутанные отношения между мной, Ивонной Буврэ и герцогом могла только она!»

Когда в «Курьере» появилась статья с рассказом о пожаре в Парадиз-Роу, графу пришлось столкнуться с добродушной насмешливостью друзей и открытым злорадством врагов. Он был слишком удачлив и незауряден, чтобы люди не ухватились за возможность перемыть ему косточки из-за неверности его любовницы, что, конечно, несколько пошатнуло его репутацию в обществе.

Граф воспринимал все пересуды и сплетни с циничной улыбкой и невозмутимым добродушием, что, конечно, лишало насмешников значительной доли удовольствия. Но втайне, в глубине души, граф испытывал ярость от такого унижения, и ему очень не хотелось, чтобы Петрина имела хоть какое-то отношение к этой истории.

Впервые в жизни он усомнился в правильности своего мужского поведения и почувствовал нечто подозрительно напоминающее стыд. Он послал Ивонне Буврэ резкое письмо с требованием покинуть его дом в Парадиз-Роу. Но, как он и предполагал, она, ожидая такого поворота событий, приняла покровительство чрезвычайно богатого старого пэра, который уже некоторое время преследовал ее своим вниманием. Разумеется, она не вернула графу роскошные драгоценности, которыми он ее осыпал, а также карету и лошадей.

Что касается герцога, то граф его не упрекнул ни единым словом, сохранив прежние приятельские отношения. Он знал, что молодой аристократ взволнован, знал также, что в клубах поговаривают о возможности вызова на дуэль, но граф всегда отличался тем, что, допустив промах, он тут же о нем забывал. На этот раз вмешательство Петрины делало забвение невозможным, и граф сердился не только на то, как с ним обошлись. Главное, что не давало ему покоя, было то, что его подопечная, такая юная и прекрасная, знает о его любовных похождениях. Это и бесило его больше всего.

Въезжая в Лондон, граф уже сожалел о том, что наговорил Петрине столько резких слов, и твердо решил загладить свою вину. Теперь-то он понимал, что она изо всех сил старалась ему помочь. Разумеется, недопустимо, чтобы девушка на выданье была вовлечена в подобные дела, но Петрина не относилась к обычному типу светских дебютанток, которые либо были бы шокированы происшедшим, либо хихикали над ним с подругами.

«Она не лишена смелости, — сказал себе граф, — и у нее самое пылкое воображение, которое я когда-либо встречал».

Только Петрина, подумал он с немного грустной улыбкой, могла придумать такой хитрый способ выманить на улицу Ивонну Буврэ и герцога в столь неподобающем виде, и все из-за того, что несколько петард сгорело у фундамента дома. И чем больше граф размышлял об этой истории, тем забавнее она казалась ему. Так что выехав на Парк-лейн, он уже готов был смеяться над тем, что произошло. Как бы ему хотелось увидеть герцога в одних панталонах и с покрывалом на плечах и Ивонну в прозрачном неглиже в толпе пожарных! Он уже видел карикатуру, высмеивающую этот инцидент, и пообещал себе сохранить ее, чтобы в будущем не доверять «божьим коровкам», как их называла Петрина.

Все еще улыбаясь, граф подъехал к Стэвертон-Хаусу. Было половина седьмого, и он решил, что не поедет к «Уайту» обедать с друзьями, как обещал, а вместо этого останется дома и постарается загладить перед Петриной свое дурное поведение. Однако дворецкий известил его, что мисс Линдон еще не вернулась.

— Она уехала кататься, милорд, примерно в час дня.

— С кем?

— Сожалею, милорд, я был внизу в это время, и ее провожал только лакей, а ему неизвестно имя джентльмена, который заехал за мисс Линдон. Но лакей говорит, что прежде видел его здесь.

Граф, недоумевая, кто бы это мог быть, поднялся в комнату бабушки.

Она очень обрадовалась, увидев внука.

— Ну как, хорошо провел время в Остерли-парк? — спросила герцогиня.

— Да, дом там великолепный! А где Петрина?

— Петрина? — переспросила вдовствующая герцогиня. — Я не видела ее с утра. Боюсь, что я проспала сегодня весь день.

— Ну, полагаю, она скоро вернется, — ответил граф, стараясь не обеспокоить понапрасну бабушку. Она, как многие старые люди, во всем видела повод для волнений.

Граф пошел к себе, чтобы переодеться, но, спустившись к ужину, узнал, что Петрина все еще не вернулась. Он прождал ее час и затем, в дурном настроении, начал ужинать в одиночестве. Граф был очень удивлен тем, что Петрина не предупредила бабушку, что уезжает к друзьям и вернется домой поздно. Это было совсем на нее не похоже: с тех пор, как девушка поселилась в Стэвертон-Хаусе, она всегда выказывала по отношению к вдовствующей герцогине самое глубокое почтение.

У графа возникло неприятное предположение, что, огорченная его словами, она намеренно задерживается, чтобы не выслушивать новых упреков.

Ужин закончился, и граф направился в библиотеку, приказав, чтобы ему сразу же доложили, как только Петрина вернется. Он прочитал дневные газеты и взял книгу, которая до сих пор казалась ему очень увлекательной, но сейчас он не мог сосредоточиться на чтении. Граф поминутно смотрел на часы, и, невзирая на принятое решение сохранять спокойствие духа, чувствовал, что опять начинает сердиться.

— Ну это же смешно — исчезнуть вот так! — воскликнул он в сердцах и потянул за шнур сонетки, чтобы справиться, не вернулась ли Петрина, но в этот момент открылась дверь, и вошла сама Петрина.

Он открыл было рот, чтобы упрекнуть ее за длительное отсутствие, но слова замерли у него на устах. Достаточно было только посмотреть на это бледное лицо с испуганными глазами, на растрепанные волосы, чтобы убедиться, что произошло нечто необычное. Петрина стояла неподвижно и глядела на него, дрожа всем телом.

— Что случилось? — бросился к ней граф.

С минуту казалось, что она не в силах произнести ни слова. Затем тихим, слегка охрипшим голосом, так, что он едва мог ее расслышать, Петрина сказала:

— Я… я… убила человека и украла коляску.

Девушка покачнулась, и граф подхватил ее на руки, донес до дивана и осторожно опустил на подушки.

— Простите… простите меня! — прошептала она несчастным голосом.

Граф подошел к подносу с вином и налил в бокал немного бренди. Затем вернулся к Петрине, обнял ее и поднес бокал к губам девушки.

— Пейте! — приказал он. — Тогда сможете рассказать, что случилось.

Петрина глотнула и с отвращением затрясла головой.

— Еще выпейте! — твердо сказал граф.

Она слишком ослабла, чтобы спорить, и отпила еще глоток. Огненная струя скользнула в желудок и унесла с собой мглу, которая, казалось, грозила поглотить ее, надвигаясь со всех сторон.

Когда Петрина подняла руку, чтобы оттолкнуть полупустой бокал, граф поставил его на столик рядом с диваном и сказал спокойно и убедительно звучным, низким голосом:

— А теперь расскажите обо всем, что случилось.

Петрина подняла на него потемневшие, испуганные глаза.

— Я убила его… убила!..

— Кого убили?

— Лорда… Роулока!

Граф стиснул зубы, а затем сказал тихо и без всякого выражения:

— Может быть, вы все-таки расскажете, что произошло.

Неуверенно, заикаясь, крепко держась за руку графа, Петрина рассказала, как встретила лорда Роулока в парке и, будучи уязвленной и обиженной словами графа, приняла его предложение состязаться с леди Лоули.

— Теперь я понимаю, — сказала она жалобно, — что я… ни с кем не состязалась. Что это был всего лишь предлог увезти меня.

И Петрина рассказала, как они мчались по Северной дороге, как остановились в гостинице «Плюмаж», где она имела неосторожность заснуть, как потом обнаружилось, что одна из лошадей не подкована. В этом месте рассказа граф насмешливо поморщился:

— Эта уловка стара, как сама преисподняя, но откуда вам было это знать! Продолжайте!

Она рассказала, как они поужинали, якобы ожидая приезда кузнеца, и как после лорд Роулок признался в своем замысле остаться с ней на ночь в гостинице, чтобы вынудить ее выйти за него замуж.

— Тогда только я поняла, — тихо и хрипло сказала Петрина, — как была глупа, отправившись с ним в эту поездку. Я пыталась убежать от него, но он очень сильный, и я не могла с ним совладать, потому что он… обнял меня.

Она всхлипнула и замолчала, а граф спросил:

— Что же потом?

— Я с ним… боролась, и он прижал меня к столу, на котором еще стояли блюда с закусками. Я протянула назад руку и наткнулась на… нож. — Она судорожно вцепилась в руку графа. — Я знала, что это единственный путь спасения для меня.

Граф молчал, и она продолжила:

— Он держал меня за локти, и я едва могла шевельнуть кистью руки, но я…

Опять голос ее замер, и граф спросил:

— Так что же вы сделали?

— Я изловчилась и изо всей силы воткнула нож ему в живот! — Петрина зарыдала, спрятав лицо в ладонях. — Это было ужасно! Нож вошел так легко… прямо по рукоятку… И он с минуту не двигался, а потом вскрикнул и упал.

Граф чувствовал, то Петрина дрожит всем телом.

— Он лежал, истекая кровью…

— И что вы сделали?

— Я не могла на него смотреть… Это было ужасно! Я была уверена, что он мертв. — Петрина содрогнулась. Образ Роулока, лежащего в луже крови, не выходил у нее из головы и приводил в ужас. — Я выбежала из комнаты в коридор. Дверь гостиницы была открыта, и на дворе я увидела коляску. Она была не такая элегантная, как у вас, но запряжена двумя лошадьми. Рядом стоял грум. Он держал в руках поводья.

Наступила пауза. Петрина сделала над собой усилие и продолжила:

— Я подбежала к нему и сказала: «Случилось несчастье! Хозяин немедленно требует вас к себе! А я подержу лошадей!»