Перед Володей стояла не Иванова, а бледный, взволнованный мужчина лет пятидесяти, с ухоженной, точно циркулем очерченной, бородкой-эспаньолкой. На свободной от растительности части лица разливалась бледность свежевыстиранной и подсиненной простыни.

— Я могу видеть Елену Викторовну?

— Кто вы такой? — довольно грубо спросил Володя, у которого были основания опасаться непрошеных гостей.

— По личному, очень личному делу.

— Кто вы такой? — еще строже спросил Володя.

— Моя фамилия Канарейкин.

— Петр Сергеевич? — изумилась Лена, не выдержавшая ожидания и прибежавшая на помощь мужу.

— Елена Викторовна! — простонал Канарейкин в ответ.

Он вытянул руки вперед и, отстраняя Володю, рванулся к Лене с такой силой, словно она собиралась убежать от него.

Лена попятилась в комнату.

— Мне надо с вами поговорить! — заклинал Канарейкин. — Здравствуйте, господа!

Он увидел, что попал на торжество, люди сидят за праздничным столом, смутился, но продолжал свое:

— Умоляю! Пожалуйста, наедине, пять минут!

— Зачем? — растерялась Лена. — Почему наедине? Мне нечего скрывать от семьи и друзей.

Канарейкин продолжал упрашивать ее удалиться для приватного разговора.

— Никуда она не пойдет! — отрезал Володя. — И вы сюда напрасно явились.

— Елена Викторовна, миленькая, все рушится! Поруганное имя, позор, тюрьма, — бессвязно лепетал Канарейкин.

— Петр Сергеевич, успокойтесь, — говорила она.

— Как же успокоиться? Ведь следствие, следствие идет!

— Это по делу Ивановой-Боболины? — тихо спросила Алла Настю, но все услышали.

Петя, которого весь вечер шпыняли, пожелал реабилитироваться.

— Это по другому делу, — сказал он. — Дядя Канарейкин изобретения своровывал.

— Воровал, — автоматически поправил его Родион.

— Все очень просто, — сказал Гена жене. — Соболевы организовали дома филиал прокуратуры.

Миле эта информация решительно не понравилась. Она впервые посмотрела на Гену не покровительственно, а испуганно.

— Не боись! — обнял ее Гена за плечо. — Ты со мной.

— Все знают! — Канарейкин уставился на Петю. — Дети знают. Мое доброе имя, честь! У меня скоро внук должен родиться. — Канарейкин чуть не плакал. — Как он на меня посмотрит? Это была не моя идея!

— Не ваша, — подтвердил Володя, — а двух десятков других людей.

— Вы меня не поняли. — Глаза Канарейкина бегали с одного лица на другое в поисках сочувствия. — Зоя Михайловна, она предложила. Я исполнитель, но ее участие теперь практически недоказуемо. Она давала мне только те отказные материалы, которые шли через Елену Викторовну. То, что потом я приносил Зое Михайловне, получается, она видела в первый раз.

— В моих бумагах рылась! — сообщила Лена ничего не понимающим гостям.

— Давайте по порядку, — предложила Мила. — Кто истец и кто ответчик?

Но Лена почему-то вначале представила Канарейкину своих друзей:

— Родион, писатель. Его жена Алла, редактор. Геннадий, инженер, его жена Людмила, юрист-нотариус. Мой муж Владимир, кандидат технических наук. А также — Петя, Настя и Ваня.

— Петр Сергеевич, — вступил Володя и представил Канарейкина, — выдающийся изобретатель. Можно сказать, чемпион по количеству патентов. Но есть одна закавыка. Очень многие его патенты вульгарно сворованы, как Петька сказал (Петька гордо распрямился на стуле), у менее удачливых заявщиков.

— Вы сядьте. — Лена предложила Канарейкину стул. — Но подарки свои заберите.

Она взяла открытую коробку ассорти и протянула Канарейкину. Ваня вытащил изо рта надкушенную конфету и вложил ее в ячейку.

Канарейкин непонимающе смотрел на коробку, которую держал в руках.

— Какие подарки? Господи, да я вам… квартиру, дачу мою возьмите!

Все растерялись от этого возмутительного предложения. Все, кроме Пети.

— Берем! — сказал он.

И получил очередную оплеуху от сестры, а родители в очередной раз вскричали:

— Петька!

— Молодое поколение выбирает, — заметил Родион.

— Вы поймите! — быстро заговорил Канарейкин. — Я кабинетный человек… Изобретательство — дело тихое и для избранных. Эдисон! — вдруг сморщился и брезгливо скривился он. — Ну что он придумал? Лампочку накаливания? Да наш Яблочков к тому времени уже несколько лет бился, чтобы в России производство этих лампочек наладить. Эдисон был гениальным организатором и монополистом, на него трудился огромный штат талантливых изобретателей!

— Об Эдисоне поговорим в следующий раз, — прервал Володя. — Петр Сергеевич! Вы, не побоюсь комплиментов, очень способный инженер. Зачем вам эта уголовщина?

— Не все так просто! — воскликнул Канарейкин. — Мои патенты в основном мне не принадлежат.

— Вы их переуступали, продавали лицензии, длительные и временные? — быстро спрашивала Лена.

Канарейкин покорно кивнул. Лена объяснила присутствующим, что изобретатель и владелец патента часто не одно и то же лицо.

Присутствующие по-прежнему мало понимали. Но Родион толкнул жену в бок — записывай, сюжетец детективный. Алла достала блокнот и принялась стенографировать. Навыки стенографии она приобрела в те времена, когда пыталась «главненькое» писать с устной надиктовки.

— Кто владеет вашими патентами? — спросил Володя.

— Емельянов Юрий Александрович, — быстро ответил Канарейкин, — и программа «Российские эдисоны».

— Все равно! Не схватываю! — развел руками Володя. — Генка! Емельянов — это Позвоночник, помнишь? Теперь он на фонде сидит и без адвокатов на улицу не выходит.

— Да! — откликнулся Геннадий. — Позвоночник… он слова порядочного не стоил и стоить не может! Ребята! Не надо уходить вглубь, когда есть вширь! Всем известно, что от патента до прибыли долгий путь и одни убытки. Можно изобрести двигатель внутреннего сгорания на солнечной энергии, но гораздо сложнее найти тех, кто станет его производить. В чем корысть?

— Кроме дросселей для ламп дневного освещения, — сказал Володя, — я не нашел ни одного вашего, или условно вашего, изобретения, внедренного в промышленности за последние два года.

— Благодарю за высокую оценку моего… так сказать, потенциала. — Канарейкин сцепил пальцы в замок и потряс ими в воздухе. — Мне также приятно оказаться в кругу людей, позволю себе нескромность, объединенных техническим образованием. Ведь все очень просто! — Он снова плаксиво сморщился. — Это очень большие деньги. Но не мои! Я по таксе уступал, поверьте, не бог весть какой.

Он немного помялся, как человек, который не решается на откровенность, посмотрел на Лену.

— Смелее! — сказала она. — Здесь все свои.

— Большие деньги, — повторил Канарейкин. — Вот на Украине был недавно скандал. Одна фирма завладела патентом на «способ вибрационного контроля машин», не бог весть какая эврика, но в нефтяной промышленности весьма и весьма… Понимаете, патент может купить государство, если, конечно, имеются каналы влияния. Украинское правительство отвалило почти сто миллионов долларов, если из гривен перевести… Или еще… Какое-нибудь предприятие вроде ярославского хлебозавода заключает с фондом изобретений контракт на использование патентов «способов получения хлебобулочных, макаронных и мучных изделий», платит ежемесячно фиктивные многомиллионные вознаграждения изобретателям, от налогов эти суммы уводит… Но я! Я к этому не причастен! Только теоретически! Только на первичном этапе!

— Да! — вдруг подал голос Ваня. — Кто снимает и кто пленку проявляет — разная ответственность.

— Простите! — подался вперед Родион. — Э-э-э… Петр Сергеевич, правильно? Не могли бы уточнить некоторые детали?

— Еще лучше — начать сначала, — сказала Алла, не отрывая глаз от блокнота.

— Всем интересно! — заверила Настя, которой интересно вовсе не было, но если дядя Родион так разгорячился!

Володя, пока Канарейкин начинал сначала, ушмыгнул на кухню, где был телефон, и позвонил Егору Иванову.

— Слушай! — возбужденно заговорил Володя. — Тут такая петрушка! Ворованные идеи — чепуха, мелочь, дорожки ведут далеко и высоко!

Он пересказал Егору информацию Канарейкина. Следователь не только не обрадовался новым данным, не только не попытался ввернуть какую-нибудь байку или анекдот, но даже разозлился и повысил голос:

— Я же вас просил! Кто вас просил? Хотите под программу защиты свидетелей? Обеспечу! Тебе тут не Америка! Знаешь, где я тебе программу устрою? В тюрьме! Эх, рано тебя выпустили! Кстати, вы с Леной будете сидеть в разных изоляторах и даже перестукиваться не сможете. Куда вы лезете?! Пироги должен точать сапожник, то есть пирожник. Вовка! Я тебя как человека прошу!

— Значит, ты все это знал? — сделал вывод Володя.

— Вопрос, откуда ты знаешь?

— От верблюда! Верблюд, он же Канарейкин, сидит у меня дома и исповедуется. — Володя прислушался. — Вот уже закончил про детские годы и перешел к отрочеству.

— Почему у тебя? — удивился Егор. — В общем, так! Пусть Канарейкин завтра придет ко мне в одиннадцать, нет, в двенадцать. И принесет подробное чистосердечное признание. Лучше — в трех экземплярах. У нас опять в ксероксе чернила кончились. Вот жизнь! Чернила раньше квартала заканчиваются. Володя! Дай мне крепкое мужское слово, что самодеятельности разводить не будешь!

— Может, мне Лену с детьми к родителям в Сибирь отправить? — разволновался Володя.

— В Сибирь мы всегда успеем. Пока! Ты слово дал! — напомнил Егор и отключился.

Володя вернулся в гостиную. Канарейкин рассказывал о своих первых изобретениях, сделанных тридцать лет назад. В качестве референтного лица, к которому обращал пламенную речь, Канарейкин выбрал Милу, юриста-нотариуса. И очень нервировал Гену, провоцировал на ядовитые вопросы и уточнения. Алла прилежно стенографировала и просила по буквам медленно диктовать технические термины.