Я подняла бокал бургундского и оросила свои уставшие от нескончаемой болтовни губы. Время было послеполуденное, как раз для первой порции понижающего холестерин лекарства. Анатоль молчал, ждал. Ну и дождался, конечно.

– Но соучастник и не думал раскалываться. Он засел в своей темнице и начал строчить книгу, претворяя заветную мечту в жизнь. И самое забавное, что он ее написал. Более того, книга была присовокуплена к делу как вещественное доказательство. Потому что она была написана обо мне, о Влэде, о маме, о Расселе, конечно. Правда, никакого отношения к действительности описанная история не имела. Влэд там изображен страшным искусителем, красавцем, в которого с ходу влюбилась моя мама, а потом я. Мол, он не смог отказать своим педофилическим наклонностям и увлекся мной без памяти, а когда на поверхность всплыл Рассел, он его застрелил. В общем, показал себя чудовищем, хотя и не без шарма. Я, когда читала, просто обхохоталась, как он там все напридумал. Просто действительность наоборот.

Я снова сделала глоток: так, запивая рассказ вином, было легче.

– Но самое главное, он и меня там умертвил: я умираю от родов где-то на Аляске. То есть засунул как можно дальше и совершенно в противоположную сторону. Я потом проверила, там действительно умерла от родов девочка примерно моего возраста. Как он это узнал? Видимо, просматривал газеты, он ведь всегда был предусмотрительным.

Я еще раз глотнула вина, надо же было приостановить бесконечный монолог.

– Самое забавное, что история, описанная в книге, повлияла на следствие. Влэд был изображен таким обаятельным чудовищем, что даже Крэнтон ему поверил. В общем, как говорится, подействовала великая сила искусства. Потом книга каким-то образом оказалась опубликованной, стала бестселлером, все ее читали. Так что секретный счет в цюрихском банке, к которому у меня имелся доступ, солидно пополнился. В принципе, по этой ниточке меня могли найти, но они восприняли книгу как чистосердечное признание и перестали меня искать – я ведь умерла от родов где-то на Аляске. Собственно, насколько я понимаю, именно для этого Влэд и написал ее, чтобы они оставили меня в покое. Хотя, если разобраться, там концы с концами не сходятся. Да и вообще, смешная книга получилась.

Анатоль смотрел на меня, его взгляд совершенно ничего не выражал – внимательный, доброжелательный, сопереживающий взгляд голубых глаз. Через такой натренированный взгляд невозможно пробиться, невозможно понять, что именно за ним спрятано.

– Так значит, вот вы кто, – он покачал головой, как бы не веря.

– А вы что, еще не догадались? – поддразнила его я. – Наверняка книгу читали, она сейчас вроде как классика.

Он пожал плечами.

– Конечно, какие-то параллели я давно заметил. Но то, что это вы и есть, нет… я не догадался. А в книге действительно много противоречий, особенно в сцене убийства. Многие исследователи не могли понять, откуда они появились, даже предполагали, что умышленно вставлены в текст.

– Конечно, – я ответила ему тоже внимательным, добрым взглядом. Жаль, что он не видел его за большими, слишком темными стеклами моих очков. – Он просто издевается над всеми. Над судом, над прокурором, но главное, над Крэнтоном, самым проницательным из детективов.

– И что произошло с Влэдом? Его осудили? Сколько ему дали? – вернул меня к теме мой искушенный слушатель. Все же умело у него получалось меня направлять – деликатно, ненавязчиво.

– Его не осудили, не успели. Он умер еще до суда. – Тут я подумала о черных очках как о благе, слезы только добавили бы патетики обычно циничной, сильно подпорченной жизнью старухе. – Они написали, что у него случился сердечный приступ. Но я уверена: он сам убил себя, отравился, скорее всего. Книгу он написал, меня спас, а больше, по его разумению, жить ему было незачем. К тому же Крэнтон продолжал его допрашивать и мог до чего-нибудь докопаться. А так и спрашивать не с кого – подсудимый благополучно скончался, дело можно успешно закрывать. Они его и закрыли.

Я вздохнула, но тихо, чтобы собеседник не услышал. Потом взяла бокал, допила вино – слишком быстро, слишком скомкано.

– Вот и получилось, что я убила не одного, а двух человек. Взрослых, вполне здоровых мужчин.


– Ну и как вы прожили жизнь? Все же эта история не могла не отложить на вас отпечаток? – дипломатично поинтересовался господин литератор. Нет чтобы в лоб, что-нибудь типа: «Так вы в результате свихнулись?» или: «И как у вас с психикой с тех пор?» А он: «отложить отпечаток» – весьма, надо сказать, деликатно.

– Да как-то особенно не отложила, – призналась я искренне. – Я оказалась ребенком с повышенным инстинктом выживания. И если честно, то в целом моя жизнь прошла вполне успешно. Единственное, знаете, я оказалась за пределами любви.

– Где? – спросил Анатоль и дополнил мягкий голос таким же мягким взглядом.

– К сожалению, это не мое определение. Я его позаимствовала, вычитала где-то. Впрочем, давно, так что оно теперь как бы и мое тоже. Хорошо звучит «за пределами любви», правда?

Я выдержала паузу, Анатоль чуть заметно кивнул, давая понять, что он весь внимание.

– Представьте, есть мир, в котором правит любовь. Она царствует в нем. Это вполне обычный мир, люди живут в нем своей обычной жизнью – ездят в транспорте, ходят на работу, покупают продукты, устраивают застолья. Но все перечисленное, как и вообще все, что в происходит в этом мире, происходит по строгим законам любви. Так или иначе, но по ее законам. Потому что любовь правит в нем и не выпускает ничего из-под своего зоркого контроля. Все, казалось бы, ничего не значащие действия, не имеющие значения события, – все они так или иначе связаны с любовью, и подчинены ей, и движутся во времени и пространстве только ради нее. Понимаете? Множество людей живут в мире, где правит любовь, вот прямо сейчас, здесь, этим чудесным спелым днем.

Я сняла очки, я почувствовала потребность открыть миру, в котором царствует любовь, свой прищуренный, близорукий взор.

– Но есть и другой мир, тот, что за пределами любви. На первый взгляд, он ничем не отличается – в нем тоже ездит по улицам общественный транспорт, и люди точно так же работают, и так же устраивают застолья, может быть, не менее веселые и обильные. Вот только любовь в нем не правит. У всего, что происходит в этом мире, другая первопричина, другая природа и другие законы развития. Тоже разумные, порой добродетельные, но к любви они не имеют отношения. Поэтому мир и называется: «за пределами любви». Там, кстати, тоже существует любовь, бывает, что чистая, бывает сильная, но она не правит миром. Иногда она важна, иногда даже драматична, но она – не закон. А раз не закон, то и не подчиняет. Любовь там – равноправная часть всего остального мироустройства, но не более того.

Анатоль молчал, не перебивал, не поддакивал, как обычно нетерпеливые люди поддакивают длинным пояснениям. Он даже до стакана с «Перье» не дотрагивался. Хотя имел привычку употреблять лишь чистую, незамутненную воду каждый раз, когда выслушивал мою сбивчивую болтовню.

– Так вот, миры эти граничат, и их жители могут перемещаться, переходить из одного в другой. И многие, особенно со временем, с возрастом переходят из мира, где правит любовь, в мир, который находится за пределами любви. Но для тех, кто перешел границу, для них очень строгие визовые ограничения и назад их больше уже не пускают. Туда, в мир, где правит любовь. Даже взятки не помогают. Кто-то, конечно, просачивается контрабандой, но разве что единицы.

Мне снова пришлось надеть очки, опять защипало в носу. Бог ты мой, что же это со мной происходит, я и не помню, когда ощущала слезы на глазах, я, наверное, даже ни разу не волновалась за последние сорок лет. А тут на тебе, прихватило, даже приятно стало, что все еще умею чувствовать.

– Так вот, понимаете, что произошло, Анатоль? Тогда, на перроне маленького вокзала, я перешла границу, попав в мир, который находится за пределами любви, и больше никогда назад не попала. Понимаете, любовь никогда больше не правила в моем мире. Много было хорошего, интересного, даже волнующего, но любовь мной не правила.

Я взглянула внутрь бокала, он почему-то был пуст. Пришлось подозвать расторопного мальчика в белом переднике, попросить долить. Не хватает еще напиться – пьяная расчувствовавшаяся старуха, что может быть комичнее?

– Получается, что все чувства – любовь, ревность, страсть, ненависть, горе – они все остались там, в детстве, с мамой, с Влэдом, и умерли вместе с ними. Потому что все сильные чувства, они тоже связаны с любовью, в том самом мире, где она правит…

Я замолчала еще и потому, что подступивший комок мешал говорить. Надо же так растечься от жалости к самой себе, и когда… на самой последней главе книги. Похоже, Анатоль понял, что должен мне помочь, подтолкнуть мой засбоивший речевой механизм.

– Послушайте, Кэтрин, – произнес он мягким, полным понимания голосом. Особенно доверчиво у него вышло «Кэтрин». – Вас так долго и изощренно пытались уничтожить, да еще в детстве, когда психика только формируется, – не каждый вообще оправился бы и выжил. Вот вам и пришлось заморозить свои чувства. Обыкновенный инстинкт выживания.

Вам пришлось эмигрировать из того мира, где правит любовь, вас заставили. Вы стали его политической эмигранткой. Если бы вы остались в нем, он бы вас раздавил.

Я кивнула и опустила нос в бокал.

– Да-да, – закивала я оттуда, из бокала. – Цинизм, ирония, безразличие, холодность – вот они, лучшие лекарства от подлой болезненности чувств. Послушайте, дорогой соавтор, книгу мы с вами, похоже, закончили, давайте напьемся сегодня, отпразднуем. Как вам перспектива бесчинствовать с разнузданной богатой сумасбродкой? А потом я пойду трахать моего божественного Карлоса, да и вам бы не мешало подцепить какую-нибудь кралю. Здесь их столько – просто на любой вкус.

Кажется, я уже заметно захмелела. Что было конечно же хорошо.