Елена Чалова - За облаками – солнце

– Веточка моя, что же ты, детка, разболелась? Ну ничего, все проходит, пройдет и это. Мамочка, нам чай с вареньем, да побольше. Я посижу с тобой. Хочешь, почитаю? Про что? Про рыцарей? Или Тома Сойера? Закрывай глазки и слушай…

И в жару вернулось чувство, которое испытывает в детстве любимый ребенок: защищенности, уверенности, что родители простят, пожалеют. Очнувшись и поняв, что все пригрезилось, Лиана вдруг осознала, что она одна и папы с мамой нет больше. Теперь это было ужасно. Она рыдала несколько дней, потом, едва встав, слабая после болезни, поехала на кладбище. Неумело, но старательно привела в порядок могилы. С тех пор она навещала их регулярно, хотя одиночество скоро стало привычным и жизнь иной не виделась. Замужество так и не случилось. Более того, Лианочка так и осталась девственницей. Было несколько робких ухажеров, но среди них не нашлось ни одного героя, похожего на Баталова или Лаврова в молодости. Где же взять такого молодца, чтобы глаза горели, чтобы пил, не пьянея, строил коммунизм, но не ругался матом, чего Лиана не выносила совершенно, чтобы разговаривать с ним было интересно, да еще и обладал тем, что мама называла мещанским словом «порода».

Итак, Лиана Андреевна работала преподавательницей русского языка и литературы, и было ей уже за пятьдесят. Ученики ее боялись как огня, а она их не любила. Честно сказать, детей вообще сложно любить, особенно если они попадают к тебе в руки в пятом классе. С одной стороны, это определенно дети: они еще смешные, как щеночки, носят бантики и белые блузочки. У мальчишек оттопыренные полупрозрачные уши и забавные вихры на макушках. Они могут даже вызывать умиление, что и случалось порой с Лианой Андреевной первого сентября. Она смотрела на пятые классы и думала: эти будут замечательными учениками. Но уже к концу первой четверти в ее душе не оставалось ничего, кроме привычного отвращения. У детей текло из носа, они грызли ногти, рубашки выбивались из штанов, а бантики развязывались, они дрались и дико шумели. Даже самая милая девочка – ангел с косичками в аккуратном платьице, взиравшая на педагога большими чистыми глазами, – могла на переменке превратиться в визжащее лохматое существо, с упоением лупящее соседа линейкой по спине.

Лиана Андреевна с возрастом все больше тяготела к порядку, который вызывал у подростков зубовный скрежет. Они не понимали, почему блокнот для записей должен быть без картинок и лежать в верхнем углу парты поверх учебника. Почему на урок надо принести синюю ручку, которой они записывали в блокнот то, что велел педагог, а потом еще подчеркивать какие-то фразы зеленой ручкой. Лиана Андреевна строго придерживалась программы и все материалы давала по учебнику или методическому пособию для учителей, рекомендованному Министерством образования и РОНО.

Дальше становилось только хуже, потому что дети росли и позволяли себе нарушать порядок и становиться личностями. Они стали позволять себе иметь собственное суждение и иной раз осмеливались высказывать эти незрелые и провокационные идеи на уроках или в сочинениях.

И чем старше они становились, тем меньше нравились Лиане Андреевне. Вместо детей, из которых она, в соответствии с долгом советского педагога, должна была сформировать строителей социализма, учительница видела перед собой недорослей, которые слушают кошмарную музыку, носят немыслимые штаны, подражают Западу и даже, говорят, могут продаться за пачку жвачки. И хоть под раскатами ее педагогического гнева они еще втягивали головы в плечи, но глаза… в глазах она все чаще замечала насмешку.

Самые отчаянные осмеливались писать сочинения, отступая от сказанного в учебнике, а те, кто вообще писал сочинения с трудом, нашли другой способ отомстить строгой и нелюбимой училке. Дело в том, что Лиана Андреевна с возрастом все больше и больше любила только две вещи – порядок и свои цветы, которыми были заставлены все подоконники в классе. Цветоводство стало страстью старой девы, и ее класс всегда был образцовым, в него водили все комиссии.

Цветы вообще на удивление хорошо растут там, где скапливается много отрицательной энергии, а именно в школах и поликлиниках. Вот и у Лианы Андреевны в классе на подоконнике возвышался раскидистый бальзамин, известный в народе как ванька мокрый. В углу на специальной подставочке радовали глаз фиалки – сиреневые, розовые и белые. Имелись также драцена и диффенбахия – выдающиеся экземпляры, с толстыми стволами и блестящими листьями, которые Лиана Андреевна любовно протирала и опрыскивала. Ну а также процветала тут всякая растительность поменьше и попроще: хлорофитумы, например, аспарагусы и цветущая мелкими восковыми цветочками хойа.

И если кому-то из учеников хотелось отомстить за двойку или сорвать урок, надо было лишь улучить минутку и сделать так, чтобы портреты классиков русской литературы висели криво, или перепачкать мелом доску, или пообрывать листочки с какого-нибудь хлорофитума и бросить их на пол. Тогда больше половины урока можно ничего не делать, только слушать полные яда тирады русички.

Один класс доставал Лиану Андреевну особо. Честно сказать, от этих детей стонала вся школа. Двое учителей уже отказались от классного руководства. Третьему – молодому преподавателю физики – было предложено по-тихому подать заявление об уходе, так как стало известно, что на уроках он ведет себя запанибрата с учениками, а после уроков пьет с ними пиво. В то время ларьков на каждом углу не имелось, и немыслимо было, чтобы в магазине пиво или сигареты продали десятиклассникам. Класс устраивал забастовки, требуя вернуть любимого педагога, срывал уроки, а потом кто-то выкинул из окна несколько горшков с цветами из кабинета Лианы Андреевны. После этого она возненавидела 10-й «А». Да и как могло быть иначе, если именно в этом классе собрался первоклассный набор выродков: хиппи, панк, тихий диссидент, похожий на Джона Леннона, девочка, на лице которой было написано «А я знаю, что такое половая жизнь», и просто засранец с острым языком и рудиментарной совестью.

Заглянув однажды в пустой кабинет труда после уроков, Лиана Андреевна застукала там теплую компанию: диссидента, засранца, хиппи, двух, у которых наличие логики и мозгов вызывало на уроках литературы неудержимую зевоту, Лару и ее школьную подружку Натку. При виде юбок, кончавшихся на два сантиметра ниже попы, и расстегнутой второй пуговицы на блузке учительница не могла не возмутиться. Окна были открыты – ранняя и очень теплая весна дышала влагой и клейкой зеленью, в руках подростков тлели сигареты, на подоконнике стояла бутылка вина, а молодой, но небесталанный голос выводил под недавно выученные аккорды:

В руках одного из ребят она заметила журнал, с обложки скалились жуткие рожи с высунутыми языками. Кричаще-яркий, он никак не мог быть плодом советской полиграфической промышленности. Журнал привез дядя юного диссидента, глянцевые страницы демонстрировали портреты рок-музыкантов и некоторое количество не слишком одетых девок. Словом, мечта подростка.

У Лианы Андреевны потемнело в глазах. Это бунт. Десант западного тлетворного влияния в ее родной школе. Отвратительный журнал, выпивка, а песня – она извращала помощь советских людей братскому народу Афганистана.

Дальнейшее напоминало суды инквизиции: как-то поднялся общий шум, и в присутствии комсомольского актива школы проведен был педсовет, где Лиана Андреевна произнесла острополитическую речь, призывая избавиться от позора, пока школа не потеряла свое доброе имя в глазах родителей и РОНО.

– Надо преподать урок, чтобы другим было неповадно и близко подходить к этой западной гнили, к этой заразе, которая отравляет души наших детей! Язву, чтобы она не разъедала здоровое тело, нужно выжечь каленым железом.

Остальные педагоги сидели молча, хмуро глядя в стол. Две молоденькие англичанки испуганно таращились на вошедшую в раж даму.

– Знаете, Лиана Андреевна, – подала голос директриса, – мне кажется, школа больше потеряет в глазах родителей и представителей РОНО, если мы станем таким вот образом выносить сор из избы. К чему делать из внутренней проблемы, которую мы можем решить своими силами, публичное аутодафе?

Но Лиана Андреевна не желала, чтобы дело спустили на тормозах. Директриса смотрела в ее раскрасневшееся лицо, слушала гневную речь, словно состоящую из цитат выступления на каком-нибудь пленуме 1939 года. Странно, думала она, и ведь не такая Лиана старая. Слава богу, хоть не член партии и в райкоме ее вряд ли поддержат. Хотя черт их знает, какие-то они там взвинченные в последнее время. Директриса быстро свернула педсовет, объявив, что, раз дело вызвало такой резонанс, она хочет посоветоваться со старшими товарищами, а на следующую неделю назначается общее собрание парткома, комитета комсомола, куда будут вызваны провинившиеся.

– Там все и решим, – подвела она итог.

Очередная классная руководительница 10-го «А», тихая и безответная биологичка на среднем сроке беременности, осталась в актовом зале, когда остальные разошлись.

– Что мне-то делать, Анастасия Павловна? – Бедная женщина чуть не плакала. – Это не мои дети, мне их дали всего пару месяцев назад. Вы же меня и уговорили.

– Я все помню, Светлана Алексеевна, не переживайте. Вот, попейте водички. – Директриса щедро налила ессентуки в стакан. – Никто вас ни в чем не винит, и никаких санкций к вам применено не будет; понятно, что вы совершенно ни при чем. Доработаете потихоньку и пойдете в декрет.

– А ребята? – Светлана Алексеевна осторожно отпивала стреляющую пузырьками газа воду и тревожно смотрела на начальство. – У них экзамены на носу… Может, можно как-то…

– Да было бы можно, если бы наша активная Лиана Андреевна не устроила такой скандал. Родителей с работы вызвала, детей в учительской под надзором держала, девочек прилюдно проститутками отрекомендовала, журнал этот дурацкий конфисковала.