Но Лере было не до него. Она должна была зарабатывать деньги, потому что маму вытолкали на пенсию, папе полгода не платили зарплату, а жить на его военную пенсию вчетвером было унизительно. Лере повезло. Ее пригласили давать уроки сцендвижения участницам первого в истории конкурса красоты «Краса Урала». Тогда слова «мисс» еще стеснялись, в обиходе заменяя несолидным «мисски». Конкурс учредили ребята из бизнес-клуба «Глобал-Е», объединившего все новаторские для того времени направления: приватизированный ресторан, казино, стриптиз-бар. Девочки для работы нужны были постоянно, обучать по требуемым профессиям было как-то еще не с руки, вот светлые головы и придумали – конкурс красоты и модельное агентство. Девочки повалили валом, многих приводили за руку мамы и папы, а там уж распределялись согласно амбициям и возможностям: кто – на подиум или к шесту, кто – в крупье, кто – в любовницы к крутым мальчикам. «Ротация кадров» была будь здоров, и Лера занималась с новичками с утра до ночи, но и платили хорошо. Двух соучредителей клуба по очереди пристрелили, но к Лериной работе это не имело никакого отношения. Правда, иногда ей приходилось выполнять некоторые щекотливые поручения, о которых она предпочитала теперь не вспоминать, но годы учебы в театралке, с ее принципиальной свободой нравов, научили ее не зацикливаться на подобных мелочах. Ну, было и было, быльем поросло.

Андрей ревновал, переживал, пытался убедить жену в том, что ее призвание – искусство. Лера за словом в карман не лезла, и после очередной беседы на повышенных тонах Андрей действительно переехал от Лериных родителей, где они жили все годы учебы, в театр, где ему поставили раскладушку прямо в гримерке. Студенческий брак, заключенный, конечно же, по большой любви и на зыбкой почве полного единомыслия, распался сам собой, как и большинство студенческих браков. Лериного отца известие о разводе огорчило – Андрей ему нравился. А мама, со дня приобретения парика постоянно жившая в ожидании очередной дочкиной судьбоносной выходки, даже обрадовалась.

– Ты чего радуешься, мать? – подозрительно осведомился Владимир Николаевич.

– Я боялась, что она в Израиль уедет. А теперь все, разведенных там не жалуют.

– Ты с ума сошла, какой Израиль?! Она же русская!

– Русские и уезжают, – отрезала Нина Александровна. – Беляевы вшестером уехали в ноябре, а еврей у них только Ольгин отец, да и тот ей не родной, а отчим. С нашей станется.


Борис Михайлович, мужчина солидный во всех отношениях, прихлопнул у себя на щеке наглого городского комара, потом, немного подумав, запустил пятерню в негустые волосы и сильно дернул, тихо охнув от боли, хотя ему хотелось завыть в голос. Но выть было никак невозможно при всем желании. Уже два с лишним часа он дышал свежим воздухом на балконе. Он мог определить время с точностью до минуты, потому что в доме напротив размещался офис какой-то фирмы, которая то ли солидности ради, то ли для удовольствия прохожих вмонтировала в свою вывеску электронные часы. Когда Борис Михайлович вышел на балкон, часы показывали, он запомнил, 21 час 16 минут. Теперь отвратительные синие цифры бесстрастно сообщали, что до полуночи осталось восемь минут. Иногда, мигнув, табло выдавало дополнительную информацию – температура воздуха, скорость и направление ветра, атмосферное давление. Сейчас табло показывало 18 градусов. Еще час назад было 20, а ветер подул северный… «И это июль месяц», – с тоской подумал Борис Михайлович и потер босую озябшую ногу о другую, в носке, но не менее озябшую – пол на балконе был холодный, бетонный. Если присесть на корточки, становилось немного теплее, но быстро затекали ноги. Днем была жара, какое свинство! Мерзкое табло, будто издеваясь, понизило температуру еще на один градус, ноги и живот Бориса Михайловича немедленно покрылись пупырышками, и он едва не заплакал от жалости к себе. А что еще прикажете делать? Идиотом, придурком, старым козлом и прочими малоприятными эпитетами он себя уже взбадривал, это помогало лишь в первые полчаса балконного сидения. Потом перебирал родственников по материнской линии этой мерзавки и ее супруга, чтоб у него немедленно и навсегда все отсохло – но и это скромное развлечение ему быстро наскучило. В таком дурацком, унизительном и, главное, опасном положении он не был никогда в жизни. И Борис Михайлович снова запустил руку в свою несчастную шевелюру.

А как все хорошо начиналось неделю назад! Жена Катя (тут Борис Михайлович страдальчески сморщился и покрутил головой, как будто у него заболело ухо) попросила завезти ее коллеге какую-то папку, которую Катя должна была ей отдать, но забыла. А ему разве трудно? Завез. Подруга с красивым именем Лолита (на этом месте своих воспоминаний Борис Михайлович опять сморщился) собиралась на свидание и мучилась с утюгом, который, как назло, протекал, грозя испортить дивную белую юбку с алыми маками по подолу. А он не так воспитан, чтобы бросить женщину в беде. Поскольку чинить утюги он не умел, пришлось посадить Лолиту в машину и отвезти в ближайший магазин, где продавались утюги. Потом, естественно, домой… ну, и как-то так само собой получилось, что Лолита на свидание не пошла, и они провели чудесный вечер… Лола оказалась очень милой, умело кокетничала, с юмором рассказывала о муже, с которым как раз разводилась, – мало того, что он ревновал ее к каждому столбу, норовя устроить драку по поводу и без повода (а он с первого класса этим… как его… кун-фу занимается), так теперь этот кунфуист потребовал в суде разделить пополам все имущество, включая годовую подписку на журнал «Бурда». Чтобы гость точнее представлял себе всю глубину падения скряги-муженька, Лола показала ему и сам журнал, и платья, которые она сшила по выкройкам из журнала, – походкой манекенщицы Лола прошлась перед ним сначала в той самой юбке с маками, потом в чем-то розовом, потом в зеленом, а потом… Словом, домой Борис Михайлович вернулся хоть и с опозданием, но с кристально чистой совестью. И, между прочим, ничего такого не было, потому что Лола не из тех навязчивых дам, которые вешаются на шею первому попавшемуся мужчине. Таких Борис Михайлович не выносил. Женщина должна уметь флиртовать, должна позволить за собой поухаживать… хотя бы день или два.

Сегодня исполнилось ровно семь дней с момента их знакомства, и чрезмерно чистая совесть уже начинала тяготить Бориса Михайловича. В конце концов, им не шестнадцать лет, чтобы гулять по городу и сидеть в кофейнях, где к тому же запросто можно встретить знакомых. Екатеринбург – город маленький. Лола, в конце концов, свободная женщина, а он… Да, черт возьми, каждый мужчина имеет право налево! И когда Лола предложила ему отпраздновать наконец-то состоявшийся развод, Борис Михайлович сообщил жене, что день рождения шефа будут отмечать в строго мужской компании, поклялся вернуться домой вымытым и по возможности трезвым и в восемь вечера, как положено, с букетом цветов и бутылкой шампанского стоял у дверей Лолитиной квартиры.

Если бы он знал, о, если бы он знал!.. Он бы не нажал кнопку этого проклятого звонка, он бы на порог этой идиотской квартиры не ступил! Сидел бы с Катюшей дома, рассказывал бы ей всякие истории, в лицах изображая общих знакомых, а она смотрела бы влюбленными глазами и смеялась его шуткам, вытирая выступившие от смеха слезы. Она милая и непосредственная, как девочка, его Катюша. Потом она бы приготовила его любимое мясо с сыром, а он бы успел за это время сладко задремать в кресле под мирное бормотанье телевизора, вдыхая упоительный запах и предвкушая вкусный ужин, – что ни говори, а готовит Катюшка отменно! Потом они поужинали бы, болтая ни о чем и гадая, во сколько на этот раз явится домой дочь-студентка, выпили бы винца – он в последнее время перешел с коньячка на красное, Катюша сказала, что оно даже полезно для повышения гемоглобина в крови. А потом, ловя сладкий момент, пока дочери нет дома, они, как воришки, забрались бы в постель, возясь, подначивая друг друга и прислушиваясь, не щелкает ли дверной замок, хотя до полуночи можно было не беспокоиться. Он так любил свою спальню, которую жена уставила милыми безделушками, а он настоял на большом, во всю стену, зеркале… Тогда Катя сказала, что с зеркалом и при свете она не будет, потому что стесняется, и ему очень нравилось каждый раз ее переубеждать… и жену он тоже очень любил, а вот, поди ж ты…

Тут Борис Михайлович чуть не завыл волком. Идиот клинический! Придурок! Кобель хренов! Потянуло его на сторону, сколько раз зарекался, потому что потом больше хлопот, чем в процессе кайфа, и опять! Козел, одно слово, ко-зел!!! «Господи, пронеси, и я больше никогда…» – забормотал было Борис Михайлович, но тут же устыдился просить Всевышнего вмешиваться в столь интимное дело. А может, плюнуть на все и сигануть с балкона? Третий этаж… Опять же, в трусах и в одном носке далеко не уйдешь. А поначалу вечер обещал быть томным: Лола была обворожительна в своем странном платье, ласкова и игрива, они выпили и даже немного потанцевали, точнее, покачались с ноги на ногу, обнявшись, под приятную музыку. Ее глаза, дразнящие и чуть испуганные, с расширившимися зрачками, такими темными, что в них ничего не отражалось, ее глаза были так близко… И Борис Михайлович ее поцеловал, но Лола мягко высвободилась из его нетерпеливых рук и, снова включив музыку, стала снимать по очереди одежду с себя и с него – вроде танец такой. Потом зазвонил телефон, но Лола сняла трубку и бросила ее рядом с базой на журнальный столик. Борис Михайлович, подтанцовывая по мере сил, замирал в сладостном предчувствии. Он еще успел подумать, под чутким Лолитиным руководством расставаясь с брюками, что такого красивого секса в его жизни, пожалуй, еще не было!

И в ту же секунду натренированным слухом он уловил металлический щелчок ключа в дверном замке.

Ужас в глазах Лолы говорил сам за себя. Она в панике заметалась по комнате, рассовывая по шкафам и книжным полкам тарелки, бутылки, цветы и его, Бориса Михайловича, одежду. Руки у нее тряслись, лицо побледнело.