Лера застала его, можно сказать, врасплох, вне привычной среды обитания, и все пошло вразлад с привычным сценарием. Поначалу, там, в поезде, это его развлекало. Потом возбуждало непривычным ощущением: эта женщина хотела его, его самого, вне денег, положения и прочей шелухи. Это ощущение было для него неожиданно и приятно, поэтому он так и не решился рассказать Лере, чем он занимается на самом деле. Наплел что-то про фирму, торгующую иномарками, – когда-то давным-давно была у него и такая. В тот момент он не думал о перспективах, а просто побоялся, что Лерино отношение изменится. «Мужчина состоит из мужа и чина», – повторяла где-то услышанную фразу его жена Вика, желая, очевидно, сделать ему комплимент: что вот, ты самый настоящий мужчина, не то что некоторые… Зачем он на ней женился? Он же прекрасно понимал, что ей от него надо, что сам он ей, отдельно от своих денег, от своего банка, от «чина», абсолютно неинтересен? Ах да, она была сногсшибательно красива, и ему откровенно завидовали все его приятели. И еще она была беременна Темой. При мысли о сыне Валерий вздохнул, а потом все же не удержался и глупо улыбнулся от уха до уха. И сразу покосился на Леру – не заметила ли? Лера сладко спала, ни разу не поменяв положения.

Вика была для него идеальной женой – так считала она сама, так считали все, и сам он постепенно поверил в это. Она была красива, умна, отлично воспитана. Главной задачей жены она считала создание для Валерия «необходимых условий». То есть она, Вика, не должна мешать мужу жить так, как ему нравится. Даже купленную к свадьбе квартиру она спланировала так, чтобы из холла был выход в две анфилады комнат, которые расходились плавной дугой в разные стороны: у каждого из них был свой кабинет, своя комната для гостей, своя лоджия, своя комната для одежды, своя ванная и своя спальня. Общей были только кухня, на которой никто из них никогда ничего не готовил и не ел, и парадная гостиная, но ее дизайнер по личному указанию Валерия превратил в детскую. «Живем как бояре в старину, – покрутил головой Валерий, – даже встречаемся не каждый день». Интересно, заметила ли Вика, что он две недели не ночует дома?

Наверняка заметила, но молчит, именно так понимая роль образцовой жены. Она всегда ему все «прощала» – в тех случаях, когда не получалось «не замечать», – не выказывая ревности и не проявляя излишнего любопытства. Говорила, что любит, а если любишь, человеку надо доверять. Он, Валерий, жене доверял и тоже никогда не интересовался, чем она занимается в его отсутствие. Но не потому, что любил, а потому, что ему было глубоко наплевать. А еще он был уверен, что Вика ему изменять не станет до тех пор, пока ей это невыгодно. Пока ей выгодно быть образцовой женой – он надежно застрахован от супружеских измен. А что касается любви… Вика истово любила бриллианты и натуральный жемчуг. Любила отдыхать на Сейшелах и ездить на распродажи в Лондон под Рождество. Еще любила машины марки «Ауди», меняя одну на другую, – все это делало ее счастливой. К Валерию же она относилась ровно, уважительно и вроде бы влюбленно, как будто он – капризный наниматель, а она – исполнительный подчиненный, попавший на эту должность в результате большого конкурса и дорожащий хорошим окладом, а потому при любом удобном случае демонстрирующий лояльность. Да, правы его приятели – о такой жене можно только мечтать.

Но он хотел не такую! Выросший без отца и матери – его юные родители быстро разочаровались друг в друге и отправились на поиски счастья в противоположных направлениях, оставив годовалого Валерку на попечение родителей отца, – свой идеал семейных отношений он списал именно с деда и бабушки. Дед мечтал жить в Питере, бабушка не мыслила себя без московской сутолоки и суеты. Дед требовал порядка во всем, бабушка была безалаберна и забывчива. Дед считал, что внука надо воспитывать со всевозможной строгостью, и записал его в секцию рукопашного боя, а бабушка потихоньку от деда подписывала Валеркин дневник с двойками и, словно маленькому, каждый вечер подсовывала под подушку шоколадную конфету, он уплетал ее, стараясь не шуршать фантиком, и ему всегда снились сладкие сны. Ему даже в армии потом так не хватало этой бабушкиной конфеты…

Дед с бабушкой прожили вместе пятьдесят семь лет, поженившись сразу после войны («Приехал, дурак, Москву посмотреть после Победы, – ворчал дед. – Вот всю жизнь в этом содоме и кукую. Э-эх…»). Они моментально ссорились по любому поводу, шумели и кричали, неохотно мирились, каждый раз предоставляя другому право сделать первый шаг, но стоило бабушке уйти хотя бы к соседке – дед начинал тосковать, ворчать, ему отовсюду дуло, будто оказался вдруг на сквозняке, все падало у него из рук, и даже телевизор начинал раздражать. Но возвращалась бабушка – и буря утихала, и сквозняк прекращался, и они немедленно принимались спорить, какую телепрограмму включить. И продолжали спорить даже тогда, когда любимый внук подарил им второй телевизор. Когда бабушка умерла, Валерий на похоронах плакал, а дед растерянно молчал. Он не был убит горем, не рыдал и не переживал вроде – он растерялся. Его любимая Манечка была всегда – и вдруг ее не стало. Дед не верил, ждал ее прихода, разговаривал с ней. Манечка всегда была его половинкой, и вдруг эту половинку безжалостно оторвали, и он тоже стал половинкой человека, которая – странно! – зачем-то живет и что-то делает, хотя разодранное место болит невыносимо.

Валерий увез его к себе, дед было приехал, и даже начал улыбаться Теме, но что-то у них с Викой не сложилось, а семилетнего Тему они как раз отправили учиться за границу – и дед продал квартиру в Москве, купил, не глядя и не советуясь с внуком, квартиру в Питере и уехал в город своей мечты. Под Ленинградом он воевал, там у него еще оставались друзья, такие же, как он, старики, но они помнили друг друга молодыми…

Он сказал тогда деду, что хотел бы иметь такую жену, само сорвалось с языка, и он сам удивился донельзя, но Лера, к счастью, то ли не услышала, то ли приняла все за шутку. Но если быть честным перед собой, он вдруг только сейчас понял, что именно Лера, которую он знает без году неделю, может стать такой половинкой, которую, случись что, будет не оторвать – только с кровью, с куском своей жизни. И испугался: слишком мучительно доживал дед. Бабушка была моложе, а ушла первой, и это было несправедливо. Вика не была его половинкой, и на самом деле именно это его всегда и устраивало. Она была другой планетой, и он был планетой с собственной орбитой, у них не было и не могло быть точек пересечения. И даже рождение Темы…

Но тут он оборвал себя, обозвав для убедительности нелестным словом. Хватит валять дурака, тем более что впереди, за лесом, уже вставали огни ночного города, и уже показался пост ГАИ на кольцевой дороге. Вот интересно: привяжутся они к нему на его непрактичной (надо же!) машине или не привяжутся. Чаще всего его тормозили. Он, не дергаясь и не вступая в дискуссии, протягивал права с вложенной двадцатидолларовой купюрой, и его отпускали. Валерий не злился, понимал – не копейки же им тормозить, надо мужикам на что-то жить при их собачьей работе. А сутками стоять на жаре и морозе, рисковать жизнью, не раздумывая, бросаться в погоню за пьяными придурками за положенную от государства зарплату могли бы только идиоты – но идиотов в ГАИ не пропускала непоследовательная медкомиссия. Валерий сбавил скорость и посмотрел выжидательно, но гаишники на этот раз его не тормознули – наверное, пожалели будить Леру, очень мило с их стороны.

Но разбудить все равно пришлось – он не знал, где она живет. Лера открыла сонные глаза, пробормотала адрес и уснула опять. Она так и не проснулась, когда он шарил в ее сумке в поисках ключей, когда тащил по лестнице на четвертый этаж – а он уже подзабыл, что бывают на свете неработающие лифты, – когда укладывал в постель и совершенно дружески целовал, желая спокойной ночи. Лера отмахивалась, возмущалась, глупо хихикала – но не просыпалась. «Это надо же так набраться», – посмеивался Валерий. Не удержавшись, воровато осмотрел квартиру – никаких следов мужского присутствия, лишь драные кроссовки сорок пятого размера в прихожей – точно Сашкины, давно выбросить пора, а у нее рука не поднимается, так и стоят у порога, будто хозяин дома. Придя в отличное настроение, Валерий положил ключи от квартиры на видное место, осторожно прикрыл дверь и спустился к машине, предвкушая, как завтра утром, проспавшись, Лера позвонит ему и как он сочинит ей страшную историю про ее неприличное поведение.

Лера проснулась ближе к полудню от духоты. Самочувствие было приблизительно таким же, как воздух в квартире, где не проветривали две недели. Прямо скажем, так себе было самочувствие. Но Лера, собрав волю в кулак, по стенкам добралась до ванной, заставила себя принять контрастный душ, исключительно из вредности изобразила слабое подобие зарядки, раскопала завалявшуюся в ящике таблетку анальгина – и уже за второй чашкой крепчайшего кофе попыталась вспомнить хоть что-нибудь из вчерашнего. Но продвинулась не особенно далеко: она решительно не помнила, как попала домой. Бурные аплодисменты, поклоны и первый тост мэра она еще сохранила в памяти, а дальше наступал полный провал. Вряд ли в таком случае она могла добраться сама. Тогда где ее машина? На все вопросы обязан ответить Валерий, и Лера схватила телефонную трубку. Но, помедлив, приняла мудрое решение сначала допить кофе и продумать свои дальнейшие планы на жизнь. Там, в «Уральских зорях», было одно, здесь, дома, – совсем другое. Теперь она знала, что у Валерия есть жена и девятилетний сын, что у него какой-то свой бизнес, о котором Валерий говорил неохотно, а она не настаивала – мало ли кто чем сегодня деньги зарабатывает. Ведь она сама о своей работе тоже благоразумно помалкивала. Еще есть дед в Питере, знакомый мэр в Горноуральске и машина без крыши над головой. Она знала, что Валерий ей страшно нравится, что за эти две недели она привыкла просыпаться с ним рядом, отталкивать его руки, протестующе бормоча сонным голосом «какое свинство, шесть утра, а вчера ночью до полтретьего…». Привыкла ждать его, искать глазами его машину, выглядывать в окно, встречать, догадываться по его глазам, трудный ли был день.