— Ки-и-ир? — Юля дотронулась до его руки, но он отдернул ее, ему стало ужасно холодно, хотя форточка была приоткрыта совсем чуть-чуть. Юля уже пожалела о том, что сделала и думала, что ей теперь с ним делать, самым верным на ее взгляд решением было проводить до кровати, если бы она хотя бы знала, где ее найти в чужой квартире.

— Пойдем, — она заставила его подняться и за руку повела наугад в одну из комнат, чутье ее не подвело. Он больше не пытался вырвать руку, ему казалось, что это Наташа.

— Не уходи, — попросил он.

— Да не уйду я, — заверила девушка, — не бросишь тебя в таком состоянии… эй? — она усадила его на кровать и пощелкала пальцами перед лицом, хотя у нее самой в глазах все плыло. Кир вцепился в ее пальцы так, что ей стало больно.

— Послушай… не уходи. Дай мне шанс, — сказал мужчина, — всего один шанс… мне нужно так мало. Какой-то шанс, ну что тебе стоит… Не уходи, не прыгай с крыши больше или откуда ты там прыгнула? Останься со мной… Я не люблю тебя, ну и что? Сколько людей живут без любви, просто по обоюдному согласию… Ну, только не уходи, не умирай… Слышишь? Смерть это не выход! Не выход…

— Ну, тише… — взмолилась Юля, ей было действительно страшно. Обычно этот наркотик оказывал на всех людей совсем другое действие — он дарил состояние безмятежной эйфории, а не оживлял призраков прошлого. Теперь ей не нужно было спрашивать, кто у него умер, она и сама догадывалась потихоньку.

— Наташа…

— Я не она, — это были бесполезные слова.

— Наташа, пожалуйста… — она обняла его за шею, зарылась в волосы, пахнущие сигаретами лицом, ей стало так мучительно жаль себя, что захотелось плакать. Стал бы кто-нибудь когда-нибудь так переживать о ней? Стал бы кто-то оплакивать ее и умолять жить? Едва ли…

Да кому ты нужна размалеванная кукла? Все твои друзья крутятся рядом с тобой только ради дозы, которую ты можешь подарить им, когда тебе хочется сорить родительскими деньгами из чувства бессильной ненависти к ним за невнимание. Все твои друзья ценят тебя только за любовь к легкомысленным развлечениям и готовность раздвинуть ноги перед кем угодно, стоит тебе только немного выпить. Кому ты будешь нужна без всего этого? Есть на свете хоть один такой человек?

Джули прижалась к Киру крепко-крепко, долго и страстно поцеловала, плевав на то, что сейчас он видит на ее месте совсем другую женщину.

— Ты ведь больше не уйдешь?… — с надеждой спросил он, чувствуя горький вкус ее губ, ее боли, — Наташа… Наташенька…

— Я больше не уйду, — пообещала Джули, ей хотелось украсть немного любви, чужой любви, если уж своей не было дано.


— Что у тебя случилось? — вместо приветствия начал Владимир, раскрыл над головой Тани большой черный зонт какой-то английской марки. Девочка уже достаточно промокла под дождем, и от этого не было практически никакой пользы, но ей все равно было приятно. Владимир тоже изрядно промок и от дождя его светлые волосы начали немного виться.

— Ну, как обычно, — пожала плечами Таня, — просто так не может продолжаться дальше.

— Хочешь, я поговорю с твоей матерью? — предложил мужчина, они дожидались автобуса.

— Не стоит, — отказалась девочка, — мне просто нужно где-то пожить. Потом я сама устроюсь, и все будет хорошо…

— Но тебе пятнадцать лет! — воскликнул Владимир.

— Шестнадцать, — поправила Татьяна, — ну какая разница? Так вы поможете мне с жильем? — этот вопрос волновал ее куда больше всех этих причитаний о том какая она несчастная и бедная девочка. В жалости она нуждалась меньше всего.

— Да, — кивнул он, чувствуя себя очень благородным и значимым, — но сейчас я должен уехать по долгу службы и тебе придется пожить у моего друга.

— Друга? — насторожилась Таня.

— Ну да… — Владимир запнулся, эта идея уже не казалась ему такой хорошей.

— Того самого, с которым… Наташа? — легко догадалась девочка, Владимир нахмурился, отвернулся и кивнул. Таня вымученно улыбнулась, ей было и смешно и противно.

— Он ничего тебе не сделает, — заверил ее мужчина, к ним наконец-то подошел автобус и он пропустил девочку вперед, закрывая зонтик, — он не такое чудовище, каким кажется, просто легкомысленный идиот. К тому же сейчас он слишком занят своим горем…

— Каким это горем? — заинтересовалась Таня. Они дошли до конца полупустого автобуса и остановились на площадке. Девочка провела ладонью по стеклу, чтобы немного расчистить его и смотреть на улицы, которые они проезжают. Потом она написала на другом стекле пальцем свое имя и грустно улыбнулась. Она до сих пор не могла отделаться от этой детской привычки.

— Он тяжело переживает смерть Наташи, не удивительно при том, какую роковую роль он сыграл в этой истории, — Владимир поморщился, ему было неприятно говорить об этом.

— Раскаивается? — скептически подняла одну бровь Таня, — ну это похвально… Только не говорите, что я должна буду его утешать!

— Нет, ты что, — обиделся Владимир, — просто там ты можешь пожить, пока я не вернусь.

— Лучше бы я осталась дома, — вздохнула девочка. Автобус остановился и Владимир потянул ее за руку к выходу, у нее создалось впечатление, что ему просто нравится случайно прикасаться к ней, и он ищет любой удобный повод.

Они немного прошли под дождем, зонт он открыть забыл, погруженный в собственные невеселые мысли. Тане было все равно — она и так промокла до нитки.

За дверью долго было тихо, слишком тихо.

— Зря вы все это придумали, — заметила Таня, — зря я согласилась, — скорее себе, чем ему.

Она была уверена в том, что совершает чудовищную ошибку. Остаться с Владимиром одно, а этот подонок — совсем другое дело. И ее опасения на счет того, что она просто попадет в лапы другого извращенца, постепенно начинали воплощаться в жизнь.

А куда бежать отсюда? Домой. А куда бежать оттуда? Не куда.

Это замкнутый круг.

Глава седьмая

Люся сидела на диване смотря в одну точку, а Антонина обнимала ее за плечи и эта немая сцена продолжалась несколько часов, пока не зазвонил телефон. Женщина оставила девочку одну и ушла разговаривать на кухню.

За окном с темно-синих небес падали крупные пушистые снежинки, ложившиеся оконную раму и залетавшие через форточку внутрь. Было так холодно, что у Люси коченели пальцы, она почти не чувствовала их и ей казалось, что они тоже покрываются снежинками и леденеют. Чтобы сбросить это наваждение, она встала и подошла к окну, потянулась к раме, чтобы открыть ее, но почему-то пальцы ее схватили только воздух. Она провалилась обратно в свои страдания, вспомнив почему-то произошедший давным-давно разговор с Наташей на кухне. Когда она нашла у Наташи сигареты и обиделась на нее за это… Какая мелочь… Только теперь она понимала несущественность того события, понимала, каким глупым был выбранный ее повод.

Если бы она прислушивалась к сестре и не смотрела на нее через призму своей ревности, может быть она смогла бы понять ее? Может быть все было бы иначе? И сейчас Наташа была бы жива… Но что думать о том, чего уже не случиться? Ни о чем другом, к сожалению, Люсе думать не хотелось.

Всюду, куда бы она не посмотрела, она натыкалась на острые иглы боли, пронзавшие ее душу со всех сторон. Их маленькая квартирка и вовсе превратилась в ад, где каждая вещь жалила воспоминаниями о Наташе или о маме. Да и здесь память все равно настигла ее и играла с ней самую жестокую из злых шуток — то, что было дорого ей так и стояло перед глазами. А холодный голос повторял ей «Этого больше не будет. Никогда». Этот голос вбивал в ее сердце гвоздь под названием «никогда», а оно обливалось кровью и слезами, понимая, что ему никак не избежать своей участи… не спастись.

— Люсенька… — на пороге появилась Антонина, подошла к ней, прижала к себе нежно и ласково погладила по волосам, поцеловала в макушку, — мне нужно идти. Я должна помогать людям, я может быть кого-нибудь смогу спасти. Поможешь мне?

— Каким образом? — изумилась Люся и на мгновение даже вернулась реальность из того тихого сумеречного мира в котором пребывала.

— Не будешь грустить, — Антонина улыбнулась и щелкнула Людмилу по носу, но девочка никак не отреагировала, — и будешь думать о чем-то хорошем.

— О хорошем… — эхом откликнулась Люся, мучительно пытаясь найти для себя в жизни хоть что-то хорошее, хоть какой-то смысл бороться с болью и тянуться к свету. А разве был свет? Только темнота безысходности, подступавшая к ней со всех сторон.

Антонина обняла ее крепко-крепко в последний раз и направилась в прихожую.

— Будешь хорошей девочкой, я принесу тебе что-нибудь сладкое, — пообещала она и ушла. Люся вздохнула облегченно, потому что находиться в одиночестве было куда спокойнее. Никто не пытался залезть в ее истерзанную душу с непонятными целями.

Она снова стала смотреть на снег и на нее нахлынули воспоминания, настолько яркие и живые, что она почти поверила в реальность картин, оживших перед глазами.

Зима… Они совсем маленькие — Люсе пять, Наташе шесть. Они обе замотаны так, что на мир взирают только одни глаза, в оставшейся узкой полоске лица, поэтому они особенно похожи, только Наташа выше ростом. Они поднимаются на какой-то заснеженный холм, волоча за собой старые санки с потертой кожаной обивкой, садятся на них и летят вниз, спотыкаются о холм, падают в гору снега, поднимая в воздух облако сияющих снежинок. Наташа лежит и смеется, не зная, как ей встать в теплой дубленке и ватных штанишках, в которых она ужасно неповоротливая и неустойчивая, а Люся лежит, молчит и тихо плачет, потому что по ее телу вдруг разливаются боль и холод. Наташа подползает к ней и видит, что младшая напоролась на полозья санок и проткнула себе ладонь, порвала варежку, снег весь алый от крови.