Если даже лучшая подруга предпочла отказаться от нее.

Таня сама и не заметила, как подняла телефонную трубку, провела пальцами по кнопкам, вспоминая номер Люси, а потом положила трубку на место, сбегала в свою комнату, нашла запрятанный во внутренний карман школьного пиджака, скомканный листок бумаги, развернула его и про себя повторяя номер, вернулась к телефону.

Зачем?

Главное сначала набрать номер, а только потом спросить себя, зачем она это делает. Может потому, что этот человек сам предлагал ей свою помощь. Но она же не имеет права навязываться ему, только потому, что он имел глупость бросить эти слова, чтобы казаться лучше, чем он есть.

Один гудок, второй гудок… третий долгий, как бесконечность… Таня хотела положить трубку, но в этот момент кто-то на том конце ответил.

— Да?…

Какая собственно разница, если она все равно нажала сброс? Что изменило это единственное «да», какая разница, чей это был голос, и туда ли она попала. Она все равно не будет просить о помощи.

Она сидела в тишине, все еще держа в руках телефонную трубку. Она смотрела в одну точку и заторможено соображала, что ей делать дальше — все-таки швырнуть телефон на место или набрать номер снова.

Но ответ на этот вопрос уже был решен за нее — кто-то требовательно позвонил в дверь, и Тане не стоило особого труда догадаться, что так звонит только один человек, из всех когда-либо приходивших в эту квартиру.

Впервые в жизни что-то сломалось в ней, она как бешенная спрыгнула со стула и горячо зашептала:

— Да чтобы ты сдох! Чтобы ты под землю провалился, ублюдок… мразь… — она сжала кулаки так, что ногти впились в кожу, а несчастная бумажка с телефоном оказалась смятой в клочья. Таня торопливо сунула ее в карман брюк, отругала себя за этот порыв и пошла открывать.

— Ты забыл что-то? — как могла спокойно спросила Таня, открывая дверь. Отчим мрачный и недовольный шагнул в прихожую, швырнув ей свое тяжелое осеннее пальто.

— Не твое собачье дело, — процедил он зло, скинул ботинки и прошел на кухню.

Таня заторможено посмотрела ему в след, пытаясь понять, чем ей грозит эта сцена, и что она означает.

— Меня уволили, — прежде чем она успела только подумать, озвучил он первое ее предположение, — только Тоне об этом знать не нужно. Понятно, маленькая дрянь!? А то я знаю твой длинный язык…

Таня молча кивнула, зная, что лучше его не злить сейчас.

Отчим выпил минералки из холодильника и ушел в их с матерью комнату, сел на диван — это Таня поняла благодаря короткому скрипу старых пружинок.

— Иди сюда, — приказал он. Девочка медленно дошла до порога комнаты и остановилась, не решаясь идти дальше. Что-то подсказывало ей, что сейчас в очередной раз повториться старая история, надоевшая до боли. Она ведь собиралась бежать, звать на помощь?

Никуда она не убежит. Выхода нет, кроме того, чтобы подчиниться. И это не выход. Значит, выхода нет. Ей вспомнились чьи-то слова о том, что если бог закрывает двери, то открывает окно и она подумала про Наташу. Как она будет выглядеть, размазанная по асфальту?

— Мне нужно расслабиться, — таким же требовательным тоном заявил отчим, — сделай дяде приятное…

— Я не… — робко начала Таня, но осеклась.

— Что ты там мямлишь!? — переспросил он нервно, — давай шевелись.

— Я отказываюсь, — выпалила она и почувствовала, как внутри все падает от одного только взгляда, которым ее одарил он, — ты не имеешь права…

— Вот мразь, — прорычал он, вскочил с дивана и вот уже стоял перед ней, возвышаясь как скала или колеса автомобиля над крошечным муравьем, — ты чего себе позволяешь!? В себя поверила? — он схватил ее за ворот свитера и сильно тряхнул.

— Я не буду этого делать, — упрямо повторила Таня, — ты меня не заставишь, не заставишь!.. — она почувствовала, как по щекам одна за другой сползают горячие злые слезы. Еще только этого не хватало, плакать при этом человеке! Таня тут же вытерла слезы рукавом, прикусила губы.

— Ты что мне тут вздумала характер показывать!? — нервно рассмеялся Борис, — ну я тебе сейчас тоже устрою демонстрацию, проучу тебя дрянь… — первый удар, второй, третий… четвертым было соприкосновение затылка и угла шкафа и Таня к своему счастью или все-таки не счастью провалилась в глубокую мрачную темноту, которой была несказанно рада — это было куда лучше, чем оставаться там, наедине с этим человеком.

Бежать… хоть из этого дома, хоть из этого тела… но дальше так продолжаться не может… Все будет повторяться снова и снова, он никогда не одумается, а Таня никогда не сможет постоять за себя, она слишком слабая и беззащитная против этого человека, особенно при том, что на его стороне любовь ее матери…

«Если я выживу» — была ее последняя мысль, а она повторяла эти слова за последнее время особенно часто, в ту ненастную ночь она тоже уже была готова отправиться на тот свет, — «я сбегу отсюда… я сделаю это… я должна».


Миша бродил один по опустевшему парку под мокрым снегом, таявшим по дороге к земле. В последнее время он все чаще уходил из дома, чтобы побыть наедине с собой и никто не замечал его отсутствия. Сегодня его мама и вовсе уехала на похороны, до последнего уверенная в том, что он поедет с ней, но Миша был слишком уверен в своем решении не посещать их. Меньше всего на свете он хотел видеть Наташу мертвой, лежащей в гробу со сложенными руками и глаза ее всегда чистые, сияющие и улыбающиеся закрытыми на веки. Пусть уж лучше она останется в памяти вечно живой, — думал Миша, наворачивая круги по одной и той же аллее. Он насквозь промок под дождем, но это обстоятельство ничуть не волновало его. Зонт он, конечно же, забыл дома. А с тех самых пор, когда они последний раз были здесь с ней он никогда больше не брал его с собой.

Боль от слов в последнюю их встречу постепенно сменилась другой, куда более острой и невыносимой. Он спокойно мог смириться с тем, что она не любит его, но принять то, что ее больше нет в живых, было куда сложнее.

Миша с горечью вспоминал перемену, произошедшую с ней в один прекрасный момент, когда из веселой и открытой девушки, какой она была всегда, она вдруг превратилась в маленький комок горечи, именно над этим комком горечи он носил зонт в последнюю встречу. Это тот «другой» ведь так измучил ее? А любил ли он ее?

Это была вторая причина, по которой Миша не захотел идти на похороны. Этот человек наверняка будет там. Он не сможет спокойно смотреть в глаза тому, кто довел ее до самоубийства. Это слишком тяжело, страшно и больно…

Так незаметно парень добрел до трамвайной остановки, купил пачку сигарет, выкурил пару и поехал домой. Сестренка к его возвращению только проснулась и задумчиво бродила по квартире, кулачками протирая свои большие голубые глаза. Миша сгреб ее в охапку и зарылся лицом в ее пушистые длинные светлые волосы, потом поцеловал ее в румяную щеку.

«Я не имею права больше оплакивать Наташу… — думал он, — ее все равно уже не вернешь…» Он взял маленькую Оленькину ладонь в свою большую, пахнущую сигаретами, и отвел ее на кухню, чтобы накормить завтраком.

Жизнь продолжается, — сказал он сам себе, зная, что никто больше не скажет. Ведь никто не знал о том, как сильно ранило его случившееся с Наташей. Все кругом были уверены в том, что он любит Таню и когда-нибудь они, выросшие вместе, обязательно поженятся и будут жить долго и счастливо. Сестры Ивановы в план матерей Тани и Миши никак не вписывались. Чувства Миши в этот план тоже никак не вписывались, но теперь они не имели значения, потому что там, где в его душе только зарождалась прекрасная и светлая любовь к Наташе, теперь жила молчаливая и покорная скорбь по ней и любви, которую он похоронил вместе с ней.

Живые не должны любить мертвых, это правило Миша хорошо усвоил на примере своих родителей. Помнить — да. Но любить нет. Живые должны любить живых. Или не любить уже никого больше.

Глава четвертая

Первые три дня после похорон Наташи Кир провел достаточно однообразно. Вечерами он напивался так, что был уверен, что эта ночь последняя в его жизни, а утром отчаянно пытался отойти и вернуть себе человеческий вид при помощи тонн аспирина, которыми он старательно накачивал себя, как будто пытается покончить с собой, а не победить похмелье. Все это время в квартире царила такая тишина, что делалось жутко. Ему казалось, что он потерял слух или попросту умер, по-другому просто не могло быть.

Все забыли его — Ангелина куда-то исчезла, даже с работы не звонили узнать, куда он пропал на столько времени.

Владимир не звонил, а набрать его номер не позволяла гордость, Кир казался себе оторванным от мира. Он попытался вспомнить номер хоть одной своей бывшей любовницы, чтобы переброситься с ней парой фраз, но не смог вспомнить как имена и телефоны соотносятся между собой. Его никогда не интересовали люди, а только то, что от них можно получить. Поэтому сейчас ему просто некого было позвать на помощь, чтобы спастись от этого огромного гнетущего одиночества и не менее гнетущего и невыносимого чувства вины.

Он взял сигареты Ангелины, оставил записку под дверью, надеясь, что она вернется сама и пошел к ее дому, как шел уже однажды, казалось бы, вечность назад. Тогда все еще не зашло слишком далеко. Тогда Наташа еще была жива… а у него был хоть незначительный шанс… почему он не думал об этом тогда, совершив столько ошибок? Сейчас он был бы согласен на что угодно, хоть опекуном Люсе быть, лишь бы она перестала так люто и сильно ненавидеть его и обвинять в смерти сестры. Впрочем, он ведь действительно виноват.

Так незаметно он оказался у того самого подъезда. Все еще спали, было очень тихо, только где-то далеко лаяла собака.

Кто-то прошел мимо, потом какие-то пьяницы, потом пара дворников, за это время он выкурил много сигарет сидя на лавочке у подъезда, но Ангелина так и не появилась.