— С кем ты так вежливо разговаривала? — едко спросила она.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос откликнулась Люся и бросила телефон ей, Наташа едва успела его поймать вовремя.

— Это Кир? — пролепетала Наташа, — это правда был Кир?! — гнев сменился радостью и теперь ее глаза восторженно сияли, — чего он хотел?

— Меня это не волнует, — отмахнулась Люся, обошла ее и демонстративно плюхнулась на диван, спиной к Наташе, — а ты делай что хочешь. Можешь сама у него спросить…

Именно так и поступила старшая. Она отошла на кухню и принялась оттуда набирать номер, лишь бы только Люся не помешала. Она была очень зла на сестру за то, какие вольности она себе позволила и в тоже время рада его звонку. Луч света в темном царстве, — решила она, хотя и знала, что это понятие здесь совершенно ни к месту. Ну и плевать, это не важно…

— Кто это? — недоверчиво спросил он, когда длинные гудки наконец-то закончились.

— Это я… Наташа, — смущенно проговорила девушка, — здравствуй… прости Люсю… она немного не в себе…

— Ничего страшного, — мягко сказал он и тяжело вздохнул, — с кем не бывает.

Глава шестнадцатая

Таня остановилась в слабом свете фонаря, глядя на унылое здание, где приветливо горели окна, среди которых были и ее квартиры. Дождевые капли, попадая под тусклые лучи, доживавшей свой век, лампы, казались брызгами расплавленного золота.

Ей было холодно, она куталась в легкую курточку и боролась с собой.

Это моя тюрьма, — вынесла она про себя приговор самой себе, — моя пыточная камера.

И она уже давно сбежала бы отсюда, сейчас развернулась бы и просто пошла в другую сторону, забыла бы сюда дорогу, начала бы новую жизнь, а может просто продолжала старую без новых ошибок, если бы не страх причинять боль матери. Все-таки в ее жизни осталось не так уж много любимых людей и их было всего двое. Без них ее глупая мучительная жизнь утратила бы остатки смысла.

А остальные… всего лишь безликие тени в царстве теней.

Она все-таки медленно пошла к дому, делая каждый шаг так, словно наступает на землю в последний раз и, вдыхая так глубоко, словно вдыхает в последний раз. В подъезде было грязно, мерзко пахло, но она не предавала этому значения, ей казалось, что даже в облезлой штукатурке есть что-то особенное. Она открыла дверь своими ключами, чтобы не привлекать внимания отчима, в надежде проскользнуть в свою комнату незамеченной.

В ее маленьком аду ничего не менялось — воздух был таким же затхлым и в нем пахло его ненавистным отвратительным одеколоном. Тане показалось, что здесь неестественно тихо, она сделала несколько неуверенных шагов, чувствуя, что дальше возможности убежать у нее уже не будет. Но что-то упрямо заставляло ее идти внутрь квартиры, в комнату мамы с отчимом. Какой-то шум и возня, вдруг ставшие такими отчетливыми среди этой странной вязкой тишины.

Таня остановилась на пороге и долго смотрела на них — на отчима и на какую-то совершенно незнакомую женщину в его объятьях. Она не чувствовала совершенно никаких эмоций в это мгновение — злости, отвращения, обиды за мать, ненависти, ничего. Только пустота, заглушавшая все звуки со стороны.

В какой-то момент Таня опомнилась и бросилась прочь, но поздно, Борис успел ее заметить. Много времени, чтобы догнать ее, ему не понадобилось, набросив на себя первое, что попалось под руку.

— Какого дьявола тебя принесло!? — зашипел он, схватил Таню за запястье и так сильно, что даже хрустнули хрупкие косточки, — чего тебе тут надо, идиотка!?

— Отпусти меня! — крикнула Таня, — не трогай меня своими грязными руками… — это вырвалось как-то непроизвольно, Бориса аж перекосило от этих слов.

— Да что ты себе позволяешь!? — заревел он, — какого х… ты себе позволяешь!? Да я тебя, чертов недоносок! — второй рукой он нанес оглушающий удар по лицу, Таня пошатнулась, но устояла на ногах, — да я тебя так вы… — продолжал он, а ей не было даже страшно. Единственное, чего хотелось сейчас забрать маму и уйти. Навсегда.

— Боря! — у него за спиной неожиданно нарисовалась его подруга, завернувшаяся в одеяло, она производила впечатление глупой, но не жестокой женщины, потому увиденная сцена вызвала в ее глазах ужас и негодование, — да что ты творишь!?

Борис смутился, выпустил Танину руку. Она не сказала ни слова, открыла дверь и бросилась бежать, Борис хотел ее догнать, но женщина его остановила, Таня слышала как они громко о чем-то спорят, но это ее уже не касалось.

Она решила, что вернется сюда теперь только затем, чтобы забрать маму. Только для начала нужно придумать, куда забирать и куда идти…

А если она все еще любит его?! Мерзкого, отвратительного, низко павшего человека… Любит вопреки всему? Ведь только любовь может очистить от зла, сделать прекраснее и светлее, спасти его гадкую душонку… И ее мать, привыкшая спасать людей, пытается спасти и его?

Неожиданно вдруг Татьяна почувствовала острый укол зависти, но не злой, а светлой и спокойной. Она завидовала матери, которая способна так беззаветно любить человека, закрывая глаза на его недостатки, пусть он имеет их целое множество.

Хотелось бы ей любить кого-то так!

Она сама и не заметила, как дошла до дома Люси. Ее не волновало то, что та может не хотеть ее видеть, важным было другое — жива ли она, все ли с ней в порядке… Просто она была вторым человеком, наполнявшим смыслом ее жизнь после мамы.


Наташа не могла долго усидеть на месте — после звонка Кира уснуть не получалось. Она словно снова ожила, ее наполнили все прежние удивительные эмоции, сулившие ей новую жизнь и ей хотелось позвонить ему снова и долго-долго говорить с ним. Или придти к нему и говорить с ним всю ночь напролет до утра и утром тоже. Рассказать ему про Люсю, спросить совета и услышать, что он скажет об этом. И просто видеть его глаза, просто чтобы он был рядом и чувствовать себя защищенной.

Поэтому она встала и стала осторожно одеваться, чтобы не разбудить Люсю.

Она, конечно же, забыла зонт, так торопилась выйти из дома.


Люся лежала молча и не шевелясь, лицом к стене и по ее щекам на подушку одна за другой стекали обжигающе соленые капли. Она могла подняться, остановить ее, попросить не ходить, но это было бессмысленно.

Только дождь за окном непрестанно и убаюкивающее продолжал отстукивать какой-то странный ритм на крыше соседнего балкона и тонких мутных стеклах.

Люся чувствовала себя такой одинокой, каким одиноким может быть только крошечный котенок, промокший под дождем, выброшенный на улицу за ненадобностью. Когда шерсть противно липнет к тонкой коже, и ты стоишь, содрогаясь от холода, а все люди проходят мимо, даже не оборачиваясь в твою сторону. Хотя ей и было тепло, ее все равно знобило от какого-то странного потустороннего холода, словно наполнившего ее изнутри.

И вдруг под аккомпанемент дождя ее одиночество прорезал неожиданный звук — звонок в дверь.

— Вернулась… — прошептала Люся, тут же вскочила с кровати и бросилась открывать.


Через некоторое время ему наконец-то удалось избавиться от всех неприятных ощущений и закурить. Только тогда Кир понял, какое наслаждение делать то, что было запрещено. Впрочем, за свою жизнь он вдоволь наигрался в эти игры, нарушая различные запреты.

Ему стало лучше и он, блаженствуя, вдыхал горький табачный дым.

Именно тогда кто-то позвонил ему на домашний, и он уже было, решил, что это Наташа, когда вдруг услышал голос Владимира:

— Кира, ты там живой? — спросил он вместо приветствия.

— В квартире лежит остывший труп, а трубка сама упала, — мрачно пошутил Кир, хотя эти слова почти показались ему правдой. Он закурил уже вторую подряд сигарету, мученически прикрыл глаза, чувствуя, что сейчас начнется долгая лекция о том, как он неправильно живет, поступает и какой он вообще неправильный и отвратительный. Это, конечно, было правдой, но Кир и так знал это без Владимира.

— Ха-ха, — выдавил из себя Владимир особенно фальшивый смешок, — ну что нового? Не говори, что ты опять пьешь.

— Не скажу, — согласился Кир.

— А чем ты занимаешься? Ты один там?

— Я один тут. Я сижу и курю. Очень содержательное занятие. Что тебе нужно? — поинтересовался он, говорить ему совсем не хотелось, тем более с Владимиром.

— Да так, просто интересно, — Кир почему-то был уверен, что на том конце провода его друг нервно передернул плечами и отвел взгляд. Их дружба уже давно превратилась в что-то иное и звонил Владимир в большинстве случаев тогда, когда его волновал вопрос, не умер ли Кир, не покончил ли с собой или не спился, как папочка.

Папочка сначала тоже делал это понемногу, но с каждым разом все больше и больше. Пока однажды не прикончил мать во время такого «помутнения» и чуть не сделал инвалидом его. Думать об этом совсем не хотелось, но в этот проклятый вечер воспоминания сами так и лезли в пустую с похмелья голову.

— Давай, чтобы у тебя больше не было никаких вопросов, — начал Кир, — я тут подумал и решил, что очень виноват перед Наташей. Поэтому я женюсь на ней…

— Кира, ты точно не пил?! — перебил его Владимир, немного помолчал, а потом напомнил усталым голосом, — она же несовершеннолетняя!

— Я подожду. Куда мне торопиться. И… я что-то еще хотел сказать, — он растерялся, потом решил, что это не так уж и важно, — ну и черт с ним. Это главное. Сеанс окончен, до свидания…

— Подожди! — завопил Владимир, — а как же Люся?

— Надеюсь, мы подружимся, — буркнул Кир и нажал отбой, он знал, что за этим вопросом последует еще тысяча и ему совсем не хотелось говорить об этом, тем более с Владимиром, он даже сам себе боялся задать эти вопросы и ответить на них.