— Не волнуйся, — поспешил успокоить ее Владимир, — он не хочет ей зла, он просто идиот. Перебесится и забудет.

— О Наташе он не забыл… — напомнила Таня.

— Я поздно спохватился, — посетовал мужчина, — это моя вина. Он куда больший ребенок, чем ты. Впрочем, наверное, и я тоже… Нам всем не мешало бы поучиться у вас мудрости, — Таня не поняла о ком он говорит, но эти слова мало волновали ее. Теперь она думала о Люсе и о том, что не видела ее уже очень много времени и многое отдала бы за то, чтобы узнать, что у нее все в порядке.

Но спросить об этом Владимира она не могла, и вообще очень быстро поняла, что не может больше изливать душу, ей было стыдно об этом говорить. Стыдно быть такой слабой и беспомощной. Поэтому она еще немного побродила по пустому холодному парку в обществе этого человека и уныло побрела домой, совершая над собой очередной неимоверное усилие.


Наташа хотела снова поехать к Киру, но денег на проезд до центра в карманах ее пальто не хватило, поэтому теперь она возвращалась, уверяя себя, что все происходит к лучшему и не стоит лишний раз мозолить ему глаза. Тем более если в прошлый раз он не хотел ее видеть. А когда он хотел ее видеть? Только в те первые встречи, напоминавшие сказку или сон… Тогда он показался ей совсем другим человеком, но теперь этот человек куда-то исчез.

Куда деваются люди, которых мы любим, когда мы разочаровываемся в них? Наверное, растворяются фиолетовой дымкой в первых лучах рассвета или уходят, словно призрачные сны. И вместо сладко пахнущей конфетами сказки на нас опускается тяжелый сапог реальности, все ниже вжимающий нас в землю.

Вещи, бывшие волшебными, эфемерными и невесомыми превращаются во что-то мерзкое, грязное, пахнущее отхарканной кровью алой и йодоформом… Сказочные принцы рано или поздно становятся алкоголиками или наркоманами, а принцессы выстраиваются вдоль шоссе, торгуя останками своей неземной красоты…

Наташе безумно хотелось бы сбежать из такой реальности, лишь бы только не сталкиваться с ней. Раньше она никогда не задумывалась о том, что мыльный пузырь ее иллюзий может лопнуть. Она лелеяла его и верила, что так будет всегда.

Она открыла дверь квартиры своими ключами и вдруг испугалась тишины, оглушающей и тяжелой.

— Люся, я вернулась, — сказала она, но не услышала ответа.

Может быть она ушла? Или дуется и не хочет с ней разговаривать? Наташе стало противно, не захотелось больше ничего говорить. Люся слишком мелкая, чтобы учить ее жизни. Да что она понимает? Она лишь ревнует и завидует, ведь в ее сторону никто никогда не взглянет и никому она не нужна.

Эти слова больно кольнули Наташу в сердце.

А мне нужна она? Нужна? — спросила она себя. Единственный близкий человек, после смерти мамы. А что будет с ней, если она уйдет к Киру? На мгновение девушке стало стыдно, но только на мгновение.

Уйдет и что с того? То, что они сироты и у них никого больше нет, не значит, что она должна вечно как телохранитель быть при Люсеньке. Она имеет право на свою жизнь, на личную жизнь. И на Кира, наверное, если она вообще в праве претендовать на него…

Наташа задумчиво сняла обувь и верхнюю одежду, вошла в ванную и вздрогнула.

Люся сидела на кафельном полу в луже липкой темной крови. От этого зрелища к горлу Наташи подступил острый приступ тошноты.

— Люся… — хрипло позвала она, опустилась рядом, тряхнула девочку за плечи, потом еще раз, голова у нее на плечах мотнулась как у куклы, — ну очнись же ты, дура! — завопила Наташа, теряя контроль над собой, — что же ты сделала, что же…

Она трясла сестру до тех пор, пока та не открыла глаза, не сжала ослабевшие пальцы. Потом, увидев Наташу, она словно очнулась ото сна, сбросила ее руки, и ладонью прикрыла рану на своем запястье, уже переставшую кровоточить.

— Вернулась? — ехидно и зло осведомилась она, — а как же твой чертов принц? Опять тебя прогнал?

— Я не была у него! — крикнула Наташа, поднялась, выскользнула в прихожую, чтобы не показывать Люсе предательски выступивших на глазах слез. Ей совсем не хотелось демонстрировать свою непростительную слабость.

— Да ладно, — Люся на шатающихся ногах вышла из ванной, все еще сжимая руку, но уже просто на всякий случай, рана была не глубокой и совсем не смертельной.

— А какого черта ты наезжаешь на меня!? — горячо зашептала Наташа, — самоубийца чертова… устроила здесь, чтобы продемонстрировать мне! Ты всего лишь завидуешь, завидуешь, завидуешь! Ты никому никогда не будешь, нужна, да на тебя никто не взглянет никогда…

— Возможно, ты и нужна кому-то, но не своему престарелому принцу, — огрызнулась Люся, перебив ее, — он поиграл с тобой и ты ему надоела.

— Это не так! Он любит меня! — заорала Наташа, растирая слезы по лицу. И кому она пыталась это доказать? Все-таки Люсе или себе?

— А тебя никто никогда не полюбит! — продолжала нападать Наташа, — потому что ты самолюбивая идиотка и думаешь только о себе! И ты завидуешь мне и тебе обидно, что он не с тобой, а со мной и выбрал меня… и…

— Да что за бред ты несешь? — спокойно и холодно осведомилась Люся, — ты что, наркотой накачалась?! Эй!? — эти слова для Наташи были как пощечина, она бессильно стукнула кулаком стену со старыми обоями и побрела в комнату, плюхнулась на диван и закрыла лицо руками. Люся пошла следом, подошла к окну и остановилась у него, в слабом свете разглядывая свежий рубец у себя на запястье.

— Ну, пойми ты… — тихо-тихо сказала она, — я желаю тебе добра… — ее душили слезы, но она отчаянно боролась с собой, — он же правда не любит тебя…

— А откуда тебе знать!? — не дала договорить ей Наташа, — ты за него уже все решила…?! Или вместе с ним? За моей спиной?

— Наташа… — робко попыталась возразить Люся, упавшим голосом.

— Сделай одолжение, сестренка, — Наташа легла на диван и отвернулась лицом к стене, слезы сползались по разгоряченным щекам и оставались темными каплями на подушке, — не лезь не в свое дело…

— А разве твоя жизнь не мое дело!? — воскликнула Люся.

— Моя личная жизнь — нет, — категорично заявила старшая и закрыла глаза. Люся не сказала больше не слова, устало опустилась в кресло и спрятала лицо в ладонях, прижала колени к груди. Сейчас она особенно остро чувствовала собственное непереносимое лишающее воли одиночество, слишком огромное и тяжелое для одного человека.

Глава пятнадцатая

У нее были очень тонкие руки и изящные запястья, Леонид мог любоваться только одними ими бесконечно, не поднимая глаз выше. Вся эта женщина была миниатюрной, хрупкой, прекрасной, как фарфоровая кукла, она казалась произведением искусства, гостьей из иного мира.

Теперь он смиренно плелся за ней, держа над ее головой зонт, из-под которого она так и стремилась выскользнуть и промокнуть до нитки. Ее темные волосы, собранные в аккуратную прическу и так переливались множеством дождевых капель.

— Боже мой, Леонид, ну что вы преследуете меня… — сказала она грустно, ускоряя шаг, он тоже пошел быстрее, лишь бы не отстать. Они остановились только у подъезда ее дома.

Она впервые за все это время соизволила посмотреть в его сторону, и мужчина наслаждался коротким мгновением прикосновения взгляда ее кофейно-шоколадных глаз. Ее бледная кожа слегка покраснела от быстрой ходьбы и по щекам скользили дождевые капли, так похожие на слезы.

Ему так и хотелось смахнуть их, но он не имел на это права. Не имел права вообще прикоснуться к ней.

— Прости… — пролепетал он, чувствуя себя мальчишкой-школьником, таким виноватым, словно сделал что-то куда более непростительное, чем просто проводить ее до дома.

Вера испуганно обернулась на окна, словно за ними кто-то наблюдал, и Леониду вдруг стало до ужаса обидно, ведь ничего плохого они не делали. Неужели она стыдилась одного только его общества?

— Вера… — робко начал он, словно пробуя ее имя на вкус. Сладкое, незабываемо сладкое… Нет ничего приятнее и слаще, чем это имя… Его можно было бы повторять тысячи раз, и каждый раз испытывать неимоверный восторг, вспоминая его обладательницу, — просто мне нужно поговорить с тобой… Без посторонних ушей и глаз…

— Что нового вы скажете мне? — печально поинтересовалась она, смахнула дождевые капли со своего лица тонкими пальцами, фарфоровыми, хрупкими, кукольными, — о вашей любви?… Простите… — она засмущалась, отвернулась, сделала шаг под дождь, но Леонид удержал ее под зонтом, правда потом, испугался того, что посмел притронуться к ней.

— Я люблю тебя… — напомнил он, — и готов что угодно сделать для тебя… На что угодно пойти, Вера! Только не прогоняй меня, прошу тебя… позволь хоть издалека наблюдать за твоей жизнью… Позволь помогать тебе… позволь…

— Пожалуйста, — взмолилась Вера, оборвав его пламенную речь, — не нужно всего этого! Я не изменю своего решения… Я люблю своего мужа и буду любить всегда… И вам я желаю, чтобы вас тоже любили так, как я люблю его… Но я совсем не тот человек… как вы не можете понять?

Ее неприступность и внутренняя сила вызывали уважение, но при этом Леониду было чудовищно больно. Он знал, что ему придется смириться и никогда даже не рассчитывать на взаимность, никогда не иметь надежды.

Это была очередная жестокая шутка судьбы. За то, что он разлюбил свою собственную жену, чужая жена тоже не торопилась его любить. Потому что нас всегда тянет к чему-то далекому, не принадлежащему нам, к тому, что никогда не будет нам принадлежать, и в этом отчаянном стремлении мы становимся слепыми и глухими к тем, кто рядом, к тем, кто действительно нуждается в нас.

— Я люблю Сашу… и это неизменно, — Вера воспользовалась его замешательством, бросила эти слова в очередной раз, как удар ножом в сердце, хотя она совершенно не желала ему зла, и выскользнула под дождь, торопясь к подъезду. — Простите… — бросила она, не оборачиваясь.