— Дядя Эдвард, — с мягким упреком молвила Леа, — но ведь и в самом деле сегодня сыро.

Побарабанив пальцами по подлокотнику, он напустил на себя непримиримый вид:

— Мне, может быть, тоже есть на что пожаловаться. Но я не даю воли плаксивым причитаниям…

— Не забывайте о манерах, молодой человек, — резко оборвала его бабушка и, подмигнув правнучке, слегка улыбнулась. — Отрадно, что у него хоть немного осталось от былого задора. Ведь Эдвард был несносным мальчишкой, настоящим бесенком.

Девушка едва удержалась, чтобы не улыбнуться, и отвела взор. Наверное, это сущая правда, хотя до сих пор в присутствии своих племянниц Эдвард ни разу не посмел резко высказаться в адрес бабушки. Леа украдкой поглядела на дядю — трудно представить его маленьким гадким мальчишкой. Ей вдруг стало любопытно: много ли у него секретов вроде этого? Все эти годы он так и не женился, посвятив свою жизнь плантации. И до сего дня Леа ни разу не пришло в голову поинтересоваться: неужели ему больше ничего не нужно?

До сих пор, даже в свои тридцать восемь, он оставался красивым мужчиной. Лицо и фигуру не повредили прожитые годы. Несколько седых прядей на висках лишь придавали ему солидности. Наверняка где-нибудь в его прошлом была женщина — ведь он так добросердечен, честолюбив и нежен. Ему просто необходимо было иметь детей, а также преданную жену. Вдруг Леа осенила догадка. У ее любимого дядюшки не могло быть всего этого! Он принес свою жизнь в жертву двум осиротевшим племянницам, ей самой и ее сестре. Сердце девушки наполнилось нежностью, она прошла к ляде через всю комнату, обняла его и поцеловала в щеку.

— Что за черт! — воскликнул Эдвард, явно пораженный этим порывом.

— Прости, — шепнула девушка. — Я хотела сказать тебе, как сильно я тебя люблю.

Он сжал ее ладонь и усмехнулся:

— Спасибо, моя хорошая. Ты вмиг осчастливила ворчливого старика.

— Ты вовсе не старый и не ворчливый, — сказала она немного с большей запальчивостью, чем хотела. — Ты и сейчас полон сил и привлекательности и…

— И почти совсем ослеп, — закончил дядя ее фразу. — Не стоит, дорогая, отворачиваться от правды. Я день ото дня становлюсь все бесполезнее.

Леа вырвала руку и отошла от него, переполненная чувством горечи. Похоже, он решил смириться со своей долей. Возможно, поэтому он в таком тоне разговаривал с бабушкой. Ну конечно! Если он утратил вкус к самой жизни, тогда при чем тут глупые приличия?

Она резко повернулась и, прикрывая рот ладонью, чтобы не зарыдать, выбежала прочь. Но на самом пороге девушка застыла. Леа готовилась к встрече с Тревором, правда не к такой неожиданной. Майор, казалось, был ошарашен. Глаза его на миг широко распахнулись, потом сузились, и лицо приняло настороженное выражение.

— Доброе утро, Леа, — поклонился он. От глубокого и низкого голоса девушка затрепетала. Досадуя на свой прилипший к небу сухой неповоротливый язык, она ответила ему милой улыбкой, и Тревор снова заговорил: — Вы сегодня так чудесно выглядите, словно луч солнца в такую непогоду.

Официально и, как всегда, исключительно вежливо. О, это было не совсем то, чего она ждала. Улыбка исчезла с ее лица. Тронув сеточку, придерживавшую тяжелую массу ее волос, и опустив веки, она прошептала: — Благодарю.

Тревор не ответил. Леа постепенно перевела взор с его длинных ног на замечательный сюртук, а потом и на лицо. Выглядел он устало, под глазами темнели синяки, белки немного порозовели. Однако это не лишало его привлекательности. Невольно в памяти ее всплыло воспоминание: мужское обнаженное тело, прижатое к ее собственному, губы и ладони, которые оставляли огненный след, где бы ни прошли. Святое небо! И теперь он ведет себя, словно ничего не было?!

— Полагаю, в ближайшие дни работы на плантациях будут приостановлены? — заметил Тревор.

Он стоял прямо, вытянув руки по швам, словно на военном параде. Настоящий солдат. Наплевать на проклятый дождь! Как же он не понимает, что главное для нее — он сам? Леа готова была дать Тревору звонкую пощечину или даже отчаянно замолотить кулаками в его грудь. Может, хоть тогда он очнется от своей окаменелости? Но гордость удерживала ее. Все же, подстегиваемая болезненным желанием пробить броню его невозмутимости, Леа мило поинтересовалась:

— Вы что, майор, плохо спали сегодня? Вид у вас, знаете, несколько помятый.

Девушка молча наблюдала за ним. Темные брови взметнулись вверх, в глазах блеснуло удивление. Но вскоре он стал серьезен и, открыв было рот, словно собираясь что-то сказать, в нерешительности остановился. Страшное подозрение пронеслось в гочове Леа. Он ее осуждает! Судорожно схватив в горсть свои юбки, она боялась додумать эту мысль до конца.

— Я не сплю нормально с тех пор, как встретил вас, — услышала Леа.

Как он смеет вести себя, будто последней ночи не было вовсе! Леа смотрела, как он проводит пальцами по волосам, как глубокие морщины прорезают его лоб. Он явно переживал тревогу и раскаяние. Может, он ее винит во всем случившемся? Действительно, это так неблагоразумно — прийти в его спальню. Но он так легко уступил, раскрыв ей свои объятия, целуя ее, прикасаясь к ней и…

«Нет, — решила Леа. — Он не может осуждать меня. Ведь сам же первый признался в своей любви. Мы сошлись по взаимному согласию, по велению страстного чувства. Наша симпатия друг к другу очевидна с самого начала, это какое-то непреодолимое притяжение, слишком сильное, чтобы ему противостоять или отрицать его. Осуждая меня, он прежде всего должен предъявить счет себе самому».

Не успела она произнести ни слова в ответ, как вдруг Тревор сделал шаг в сторону. От неожиданности Леа открыла рот. Прошло еще несколько секунд, прежде чем она поняла причину его внезапной ретирады: наконец-то из своей спальни вышла Рэйчел. Леа с некоторым облегчением подумала, что он по крайней мере шарахается не от нее. Но при этом пристальное внимание Тревора к ее сестре захлестнуло девушку волной настоящей ревности.

Заметив беседующих, Рэйчел направилась в их сторону, придерживая подол своего широчайшего кринолина. Леа заметила, что Тревор смотрит вовсе не на одеяние сестры. Серьезно, тепло и задумчиво он вглядывался в ее лицо.

О, да как он может?! Если бы Леа сейчас повалилась в обморок, то Тревор наверняка даже не обратил бы на это внимания, несмотря на то что всего несколько часов назад он бурно занимался с ней любовью. Как же коротка мужская память! Леа подхватила свои юбки и, со злостью задев ими Тревора по ногам, прошла мимо, сказав Рэйчел:

— Я ждала тебя, чтобы поговорить.

— Прошу прощения, леди, если вы не против, я тоже хотел бы перемолвиться с вами. — И Тревор с мольбой поглядел на Рэйчел. — Прошу у вас всего одну минуту. Это очень важно.

Леа заметила замешательство сестры и, укоризненно глядя на Тревора, с мукой в душе встретилась с его глазами. Шея его немного порозовела. Что ж, по крайней мере у него осталась хоть капля стыда.

— Жду тебя в дядином кабинете, — бросила она сестре и, высоко подняв голову, зашагала по холлу. Добравшись до своего убежища, пропитанной табачным запахом комнаты, Леа прислонилась спиной к стене и закусила согнутый указательный палец, чувствуя, как холодеет от ужаса и отчаяния.

А вдруг Тревор решил, что в эту ночь с ним была другая?

Когда Прескотт следовал за Рэйчел в пустую столовую, в голове у него стучало и гудело Морщась от неприятных ощущений, он думал, что надолго запомнит это проклятое утро, окончательно изнурившее его ожиданием ответа.

Лицо Леа неизменно стояло перед глазами, погружая его в пучину отчаяния. Избегать ее было, конечно, бесполезно — в конце концов он очень скоро натолкнулся на нее в холле. Во время их беседы ему каким-то непостижимым образом удалось сохранять внешнее спокойствие, но испытанное напряжение эмоционально опустошило и физически утомило майора. В то время как ему хотелось подойти к Леа, молча обнять ее, тем самым объяснив ей все, чему он не находил слов.

Господи! Почему же так трудно разобраться, которая из девушек оказалась в его комнате! Всего несколько часов назад он был уверен, что держит в объятиях Леа. Но несколько минут, проведенные утром в ее обществе, окончательно сбили Тревора с толку. Шепча проклятия своей глупости и неосмотрительности, он прошел туда, где возле окна ждала его Рэйчел.

— Вы хотели мне что-то сказать, — молвила она.

— Да, — Тревор замялся. Головная боль мучила его, но он решил продолжить, выдавив из себя: — Я, собственно, о последней ночи…

Тревор стоял совсем близко, и потому сразу же заметил, как Рэйчел судорожно уцепилась за подоконник обеими руками. Лицо ее стало белым как бумага. Он внутренне напрягся, готовясь к самому худшему.

— Просто не знаю, что вам сказать, — промямлила девушка.

Тревор тоже не знал, о чем говорить дальше Он пытался найти подходящие слова, наблюдая, как тонкие пальцы Рэйчел сцепились в замок, а лицо приняло пепельный оттенок. Девушка готова была упасть в обморок!

Ну могла ли она быть тем отчаянным, чувственным созданием, что явилось к нему ночью? Или, может, ее нынешнее смятение — это стыд за свою несдержанность?

— Простите, если я вас смущаю, моя дорогая. Верьте, я не для того завел этот разговор.

Она быстро глянула на Тревора, и губы ее задрожали. Робкий взгляд в его глаза — и щеки Рэйчел залились пурпурным румянцем.

— О нет, сэр. Я сама виновата во всех своих бедах, и вы тут вовсе ни при чем.

Она почти призналась, но Тревор слишком трусил, чтобы выяснять недосказанное. Он немного помялся, потом ласково спросил:

— Вы говорите — в бедах? Но я надеюсь, вы понимаете, что можете мне доверять? Я ждал вас все утро, чтобы обсудить происшедшее.

— Я все равно не могу говорить об этом, во всяком случае сейчас.

Она сказала это так тихо, что Тревор едва расслышал. Его охватило отчаяние. Он чувствовал себя так, словно вокруг его шеи обвилась смертоносная петля и вот-вот палач даст сигнал своим подручным вздернуть его. Ох! Если честно, то он и заслуживает самого сурового наказания.