— Пойдемте, мастер Рэнни.

Рэнсом не обратил на него внимания. Он разглядывал стоявшую, перед ним молодую женщину, копну ее блестящих волос, матовую гладь кожи, правильный овал лица, темно-карие, почти языческие, глаза с оттенком цвета терпкого вина вокруг зрачков. Она была стройна и пропорционально сложена, ее формы, даже скрытые под ночной рубашкой, были великолепны. Каждое движение говорило о грациозности и уверенности.

У нее был лишь один недостаток. Ей недоставало теплоты. Ее рот, так красиво очерченный, был сжат в уголках, как у убежденной старой девы, а выражение лица говорило о сдержанности и подозрительности. И все же в глубине ее темных глаз был намек на скрытый огонь, почти, но не совсем погасший. Она была действительно очень хороша собой. Здорово, что он поцеловал ее до того, как увидел, иначе мог бы не решиться.

Лайонел тянул его за руку.

— Мастер Рэнни, пойдемте, вы заставляете леди краснеть.

Рэнни взглянул на мальчика. Он улыбнулся.

— Я не должен этого делать, не правда ли? — Он позволил увести себя. У двери остановился.

— Спокойной ночи, — сказал он.

Не дожидаясь ответа, оба, белокурый мужчина и чернокожий мальчик, вышли в темный холл Сплендоры и исчезли из вида. Их шаги постепенно затихли.

— О Боже, — сказала тетушка Эм. — Простите меня, пожалуйста. Мне следовало рассказать вам о Рэнни раньше, но я совсем не ожидала… Я думала, у меня будет полно времени, чтобы все объяснить вам утром. Сегодня у него в очередной раз сильно болела голова. Обычно он ни с кем не разговаривает, почти ничего не делает, только лежит в темной комнате, пока боли не пройдут.

— Когда вы упомянули о племяннике, я почему-то подумала, что это маленький мальчик. — Летти предприняла попытку собрать свое самообладание и прояснить этот вопрос.

Тетушка Эм успокоилась,

— Ах» на самом деле вы не так уж и ошиблись, но Рэнни — владелец Сплендоры, и дома, и земель, всего. Я лишь только приглядываю за ним.

Летти в свою очередь пристально посмотрела на пожилую женщину и сказала с известной деликатностью:

— Я полагаю, это потому… потому, что он сам не может позаботиться о себе.

— Он как ребенок, он все такой же, каким был в одиннадцать или двенадцать лет. Это все еще разбивает мне сердце, после всех прошедших лет, но от этого никуда не деться.

— Я понимаю.

Пожилая женщина распрямила плечи.

— Он хороший, милый мальчик, который и мухи не обидит. Но я не осужу вас, если вы сочтете невозможным больше оставаться в этом доме, особенно после сегодняшнего случая. Если вы захотите уехать, я распоряжусь, чтобы утром вас отвезли в город. Конечно, деньги я верну.

Летти и в самом деле хотелось сбежать, но из простого человеческого упрямства решила остаться, как только ей предложили уехать. Хотя этот мужчина, Рэнни, и беспокоил ее, она его не боялась. И если Шип уже однажды появлялся в доме, он может сделать это еще раз. Она промолвила твердым голосом:

— Я и не думала уезжать.

— Я знала это! — воскликнула тетушка Эм с удовлетворением, ее лицо сияло. — Я поняла, что вы смелая, как только увидела вас.

Летти улыбнулась в ответ. Легкое изменение очертания губ придало лицу классическую, захватывающую дух красоту.

— Спасибо, но, может, мне лучше было чуть больше знать о… о том, что здесь происходит.

— Вы имеете в виду Рэнни? Но тут действительно особенно нечего рассказывать. — Пожилая женщина довольно тяжело опустилась на стул, к которому раньше была привязана Летти.

— Вы заметили шрам у него на голове, сбоку? Как и многие другие, он был ранен на этой войне. Рэнни был офицером артиллерии, в армии южан, разумеется. — Пожилая женщина бросила на Летти быстрый взгляд, и извиняющийся, и дерзкий. — Это случилось во время стычки в последние месяцы войны. Большая пушка взорвалась, и осколок ствола попал ему в голову.

— Чудо, что он не погиб. Тетушка Эм кивнула:

— Солдаты сочли его мертвым. Его нашел дозор северян. Так он попал в полевой госпиталь. Несколько недель он был без сознания и наверняка бы умер, если бы не Брэдли, его слуга с детских лет, который прошел с ним всю войну. Брэдли поехал с ним, когда его перевели в госпиталь около Вашингтона. Когда наступил мир, Брэдли же привез его домой.

— И ваш племянник был… чувствовал себя так же, как сейчас?

— Нет, тогда еще нет. По словам Брэдли, он пришел в себя в Вашингтоне и был почти в порядке, если не считать, что многого не помнил. Но дорога домой была слишком тяжела для него. Весь долгий путь у него были ужасные головные боли. Где-то в Миссисипи он даже потерял сознание. Когда они добрались до Сплендоры, Рэнни был еле жив. Он оставался без сознания, полностью бесчувственным, почти шесть месяцев. И когда наконец очнулся, он стал… он стал таким, каким вы его видели.

— Должно быть, это так мучительно. Он, если вы мне позволите сказать, такой привлекательный мужчина.

— О, вам надо было видеть его до войны, когда он был полон буйного веселья, всегда смеющийся и легкомысленный, затевающий шутки или вытворяющий что-нибудь еще. В те дни в доме было полно людей, мальчики и девочки приезжали и уезжали, каждую субботу была вечеринка. Мальчишки — точнее, молодые люди — дурачились, девушки, все вполне невинно, засматривались на Рэнсома, а он никогда не замечал этих взглядов. Они все время танцевали и пели, разыгрывали шарады, устраивали любительские спектакли. На чердаке все еще лежат три чемодана, полные диковинных костюмов, которые они использовали. Я закармливала их воздушной кукурузой, печеньем и конфетами, мне все это нравилось так же, как и всем остальным.

— Мальчик, Лайонел, он действительно нужен, чтобы водить повсюду вашего племянника?

— Не совсем. Лайонел — сын Брэдли. Его воспитала бабушка, Мама Тэсс, наш повар здесь, в Сплендоре, вот уже тридцать лет. Не только отец Лайонела, но и его дедушка, и прадедушка были в прошлом слугами у Тайлеров. Мальчик всегда здесь, рядом. Даже когда Брэдли оставил нас и пошел искать свободу. Раньше, когда Рэнни еще только поправлялся, он часто забывал, где он, что делает, и у Лайонела вошло в привычку отводить его домой, помогать одеваться и раздеваться, заботиться о нем. Этот мальчик мне очень помогает.

— Да, конечно, — пробормотала Летти. Тетушка Эм поднялась.

— Ну вот, что-нибудь еще вам принести? Стакан молока или, может быть, немножко моей смородиновой наливки? Как жаль, что я не могу предложить вам чего-нибудь покрепче. Вот уже много лет в доме нет спиртного. Бог свидетель, цены на него взлетели до небес.

Когда Летти отказалась; тетушка Эм предложила приготовить другую комнату или даже отдать свою собственную спальню, если ей не хочется оставаться в этой. Летти поблагодарила за заботу и в конце концов убедила пожилую женщину, что она не собирается провести остаток ночи не смыкая глаз и разглядывая тени.

После, когда тетушка Эм ушла, забрав с собою лампу, Летти лежала с широко раскрытыми глазами посреди огромной кровати с балдахином. Она не ,была уверена, что ей следовало проявлять такую отвагу. От дуновения ночного воздуха, проникающего через раскрытое окно, занавески двигались, как бледные призраки. Дом был полон скрипов и звуков, а на улице, в кустах и зарослях палисадника время от времени слышалось тихое шуршание какого-то крадущегося ночного животного. Летти подумывала встать и закрыть окно, но ночь была слишком теплой. Кроме того, ей не хотелось даже приближаться к окну. Она совсем не думала, что Шип притаился за окном, чтобы снова схватить ее, но рациональность ее мышления, казалось, была не в ладах с чувствами.

Никогда еще за всю свою жизнь она не ощущала себя такой беспомощной, как в тот момент, когда Шип обнял ее. Никогда еще ее так не целовали, так настойчиво и в то же время так сладостно. Это переживание она была бы не прочь повторить.

В действительности, если не считать целомудренных поцелуев в лоб ее отца, когда она была маленькой, ее целовал только один мужчина — ее жених, Чарльз Смоллвуд. Несколько раз он обнимал ее в укромных уголках и даже однажды весной возил за город, правда, дальше этого мысли его не шли. Его ласки никогда не были особенно приятными. Его губы были твердыми и сжатыми, а возбуждение так велико, что поцелуи приносили боль и оставляли чувство подавленности и протеста…

Летти резко повернулась на подушке и закрыла рукой глаза. Чарльз был мертв, убит при Манассасе. Ее брат, Генри, тоже был мертв, мертв и похоронен здесь, на Юге, куда он отправился как офицер войск Севера проводить в жизнь политику Реконструкции. Мысль, что ее женственность могла быть взволнована человеком, который прострелил Генри голову, когда тот нагнулся, чтобы напиться из ручья, наполнила ее болью и стыдом. Она, однако, никогда не лгала самой себе и не стала бы отрицать, что испытала некое порочное желание. Если бы у нее были такие чувства, когда ее целовал Чарльз, она бы, наверное, не устояла перед его мольбами выйти за него замуж до ухода на войну, могла бы покориться безумной потребности в физической близости, на которой он настаивал.

Напротив, она была холодна и благоразумна. Когда он терял самообладание и рыдал, умоляя ее о взаимности, она напускала на себя высокомерие, надевала маску возвышенного целомудрия. Сейчас она морщилась, когда вспоминала об этом. Такая холодность ей удавалась, потому что ее мало волновали прикосновения жениха. Странно, но сейчас она и понять не могла, почему все-таки согласилась выйти за него замуж. Может быть, потому, что ей было семнадцать лет, а Чарльз выглядел таким солидным в военной форме, и все ее друзья собирались праздновать помолвку или свадьбу.

Занавески у окна колыхнулись, и она повернула голову на это легкое движение. Шип. Ей трудно было поверить, что он приходил сюда, в ее комнату. Все случилось так, будто она все это придумала, вызвала его образ из-за жгучей потребности в справедливой каре убийцы ее брата. Она попыталась думать о том, как он выглядел, но не могла представить себе ничего реального. Он был невысокого роста, с усами. Ей казалось, что он темноволосый, но свет в комнате был таким тусклым, что у нее не было в этом уверенности. Что ей запомнилось больше всего, так это бесшумность его движений, сила, молниеносная реакция и ощущение его тела, сухого и твердого, как выдержанная на солнце кожа.