— Значит, так назвала этот водопад мона Джулия?

— Да. Мы впервые попали сюда вместе с ней, в детстве. И сидели вот здесь, где сидим сейчас мы с вами, и она рассказывала об ангелах и их крыльях… И говорила, что эта радуга — небесные врата…

— А почему вы, мессир Форстер, отреклись от нашей веры? — спросила Габриэль, внезапно вспомнив слова Корнелли.

— И откуда вам это известно, позвольте спросить? — Форстер впился в неё цепким взглядом.

— Неважно. Я просто… слышала, — она смутилась.

Не стоило ей говорить этого. Ведь она узнала об этом от капитана, и его имя упоминать здесь не стоило абсолютно точно.

— Так всё-таки, от кого?

— Если не хотите — можете не отвечать. Как и я, тоже не обязана отвечать на ваш вопрос, — ответила Габриэль твёрдо.

Форстер помолчал немного, а потом всё-таки ответил.

— Были обстоятельства, которые вынудили меня поступить так. Знаете, иногда, чтобы начать новую жизнь, приходится поменять веру. Но, видите ли, синьорина Миранди, всё это для меня неважно. Отец верил в одних богов, моя мать — в других, а я верил во всех, потому что рос среди рассказов матери и рассказов отца. И я считаю, что принадлежность к вере — это лишь атрибут, который важен для общества, а внутри я могу продолжать верить во что хочу. И… я так и делаю.

Габриэль вдохнула поглубже, и набравшись смелости, внезапно произнесла:

— Вы знаете, я хотела извиниться перед вами, мессир Форстер.

— Извиниться? — удивился он, повернулся к ней, и опёрся на руку, зарывшись пальцами в траву. — За что?

— За ту самую шараду на свадьбе Таливерда.

— Вот как? — его глаза блеснули. — А почему вдруг сейчас?

— Потому что, наверное, пришло для этого время, — ответила Габриэль, глядя ему прямо в глаза, — я была не права и признаю это.

И, кажется, впервые за всё время их знакомства, она увидела, что Форстер сбит с толку. Он всматривался в её лицо, словно искал ответ, но не мог его понять, и спросил осторожно:

— Снова ваше южное воспитание обязывает?

— Не стоит иронизировать, мессир Форстер, но именно воспитание и обязывает признать свою неправоту, — ответила Габриэль, стиснув пальцы, — хотя, в этом всём есть и ваша вина. Вы предстали тогда перед всеми как нувориш, как человек, считающий деньги мерилом всего. Вы говорили о том, что всех можно купить, что все женщины продажны. Вы говорили на самом деле гнусные вещи и спорили на меня с синьором Грассо, за что, между прочим, я вас прощать не собираюсь. Но будь вы именно нуворишем, то свою корону с рогами в той шараде вы заслужили бы сполна. Потому что такое поведение достойно порицания и того, чтобы быть высмеянным, причём публично. И тогда я так и думала. Я была уверена, что вы именно такой — человек, который идёт на всё ради обогащения. Но теперь я поняла, что ошибалась в ваших мотивах.

Она снова посмотрела на водопад, потому что выносить пронизывающий взгляд Форстера была не в силах, и продолжила свою речь.

— Теперь я понимаю, что ваши деньги, которыми вы так кичились на той свадьбе, что это всего лишь броня, прикрывающая вашу уязвлённую гордость. Потому что трудно быть побеждённым и не чувствовать себя уязвимым. Я понимаю, что вам нечего было противопоставить обществу, и вы выбрали то единственное, с чем общество захотело бы считаться — ваши деньги. И свою роль вы сыграли очень ловко — общество приняло вас, несмотря на то, что считало дикарём. Но здесь, в Волхарде, вы совсем другой… И эта земля, ваши люди, горы и воздух вокруг, — она указала рукой на водопад, — и даже ваши овцы — всё это имеет для вас подлинную ценность, вы любите это, и не деньги в этом главное. И это недостойно насмешки. Это достойно уважения. Так что именно за это я прошу у вас прощения.

Она замолчала, ожидая, что он снова скажет что-то насмешливое, или, быть может, просто согласится с её словами, но Форстер молчал. И не выдержав этого молчания, Габриэль посмотрела на него.

— Земляника поспела, — произнёс он пропуская траву сквозь пальцы, — я посмотрю, чем занят синьор Миранди, а вы побудьте здесь.

Он оттолкнулся от земли, встал рывком, и ушёл по направлению к пещерам, а Габриэль некоторое время смотрела ему вслед и не могла понять — он обиделся? Или расстроился? Почему? Что такого она сказала? Но никак иначе она не могла объяснить его странное поведение.

…Ну что он за человек! То смеётся над ней, то обижается! Что не так она сказала?

Габриэль вздохнула и провела рукой по траве — и в самом деле земляника поспела. Только сейчас она разглядела, что поляна ею буквально усыпана. Она сняла перчатки и сорвала несколько ягод, попробовала одну — восхитительно!

* * *

— Синьорина Миранди, думаю, нам пора ехать, — услышала она позади себя голос Форстера.

Габриэль так увлеклась собиранием ягод, что не заметила, сколько прошло времени. Она обернулась — внизу уже стояли Йоста и синьор Миранди, аккуратно укладывая что-то в седельную сумку. Её отец, как обычно суетился, когда речь шла о чём-то, на его взгляд очень ценном, и по его поведению она поняла, что эта пещера уж точно достойна внимания науки. А Йоста стоял как истукан, боясь пошевелиться и не понимая, чем вызван такой ажиотаж.

— Вижу, вы нашли новый способ свести с ума моего отца, — с усмешкой произнесла Габриэль, видя, что Форстер больше не расстроен и не обижен.

— Ну, он обнаружил наскальные рисунки и какие-то черепки, насколько я понимаю, невероятной исторической ценности, — ответил Форстер, — а вы, я вижу, тоже нашли что-то ценное?

Он кивнул на её руки, в которых она держала несколько красных ягод, отрывая у них хвостики.

— Да, — она улыбнулась лукаво, надеясь сгладить неприятный осадок, оставшийся после их разговора, — вы не говорили о том, насколько здесь вкусная земляника! Может, вы её и не пробовали? Попробуйте! — Габриэль протянула ему раскрытую ладонь. — Надеюсь, вы не обиделись на меня за моё… извинение?

— Обиделся? — Форстер спросил это с удивлением, и посмотрев на неё как-то странно, усмехнулся так, будто она сказала какую-то невероятную глупость.

И прежде чем она успела спросить, в чём же дело, он перевел взгляд на ягоды, призывно лежащие на ладони, и внезапно наклонившись, взял её руку в свои. Его губы смело коснулись её ладони, и медленно забирая ягоды одну за другой, покрыли её всю поцелуями, до самого запястья, и задержались на прощание в самой середине, прижавшись сильно и страстно, и опалив кожу горячим дыханием. И никто и никогда не прикасался к её руке так… так долго, нежно и жарко… так чувственно и безумно неприлично…

Если бы небо обрушилось ей на голову, это было бы меньшим потрясением для Габриэль. Она стояла, словно оцепенев, ощущая только одно — как от прикосновения этих губ неведомая прежде горячая волна накрывает её с головой, ломая всё на своём пути, сметая все доводы разума, не оставляя ни одной рациональной мысли в голове, ничего кроме сумасшедшего сердцебиения и сладкого клубка желания, внезапно зародившегося где-то под рёбрами. Она чувствовала лишь, как стремительно слабеют ноги и под кожей разливается жар такой силы, что она ощущает его даже на губах. И она просто стояла и смотрела на затылок Форстера, на его тёмные волосы и воротник рубашки, и не могла даже пошевелиться, оглушённая стуком собственного сердца.

Наверное, ей бы следовало вырвать руку, сказать что-то приличествующее случаю, а может, даже дать ему пощёчину, но всё, что она смогла сделать, когда он её отпустил — сжать руку в кулак, будто удерживая в ней этот поцелуй, и опустить глаза.

— Я не обиделся, Элья, — тихо произнёс Форстер, выпрямившись, — наоборот. Вы сделали мне подарок, о котором я и мечтать не мог.

И не дав ей ответить, он отошёл, чтобы подобрать с земли куртку. А Габриэль бросилась к лошадям, торопливо натягивая перчатки и не попадая в них дрожащими пальцами. Она пыталась совладать со сбившимся дыханием и согнать с лица краску, и почти не слышала того, что говорил ей отец…

— … невероятно! Сандоваль будет в восторге! Это место поистине уникально! Элла, это же просто потрясающе, ты только посмотри…

…но слова долетали до неё откуда-то издалека и были совершенно бессмысленны.

Они возвращались в таком же порядке — Йоста впереди, затем Габриэль, а позади Форстер и синьор Миранди, который почти всё время говорил. И, видимо, в этот раз Форстер был благодарным слушателем, потому что всю дорогу он произносил лишь что-то односложное, в основном соглашаясь с собеседником. А Габриэль кожей ощущала его обжигающий взгляд, и думала только о том, как бы быстрее добраться до остальных, и что вести себя она должна как ни в чём не бывало, но сделать это было не так-то просто.

Взобраться на лошадь она попросила помочь Йосту, улучив минутку, пока Форстер был занят с синьором Миранди. Но вот когда они вернулись, то Форстер первым оказался рядом, и Габриэль поняла, что её попытка вести себя как обычно, провалилась, стоило ему поймать её руку. Всё что она могла — чувствовать, как краснеет, прятать взгляд, и дышать через раз.

Она не могла понять, да что же такое с ней творится, что она сама не своя. И вовсе не стыд тому виной, и не осознание того, что о ней теперь, милостью синьора Грассо, будут говорить дурные вещи, и не присутствие Ромины… Она с трудом выдержала тяжёлый взгляд Ханны и заинтересованный синьора Грассо, и только Ромина, как ни в чем не бывало, протянула ей бокал со словами:

— Мы вас заждались, но вижу, синьор Миранди завладел ценным трофеем!

И Габриэль была ей за это благодарна, потому что дальше всё внимание окружающих привлек к себе её отец восторженным рассказом о своих находках.

Пикник прошёл как в тумане, и всё, на что хватало её сил — не встречаться глазами с Форстером, не находиться с ним рядом и избегать его вопросов. И видимо, это было столь заметно, что Ромина под конец спросила: