Габриэль захотелось узнать побольше о жизни этой женщины. Чем она занимается в Алерте? Где живёт?

И пока они раскладывали припасы из корзин, Габриэль ненавязчиво заговорила с ней о столице.

— Мы живём на виа Роччо, — ответила Ромина, снимая шляпку и отбрасывая её на плед, — и хотя я и не люблю Западный квартал — слишком помпезно, но у моего мужа там вся его практика.

— Практика? — удивилась Габриэль.

— Марчелло — доктор, — улыбнулась Ромина. — И если я не ошибаюсь, то вы даже знакомы: не так давно он наблюдал и синьора Миранди.

— О! — Габриэль даже смутилась. — Так тот доктор… ваш муж?

— Да. Мне повезло, — рассмеялась Ромина, — когда твой муж — доктор, это весьма удобно. А вам нравится здесь, в Волхарде? — спросила она в свою очередь.

— Здесь… очень красиво, — ответила Габриэль задумчиво, стараясь быть деликатной, — но многое выглядит странно.

— Ничего удивительного — после Алерты здесь, наверное, всё кажется диким, но в этом есть своя прелесть. Когда мне надоедает рафинированная столичная жизнь, я сбегаю сюда, чтобы немного побыть собой.

— Вам, наверное, не хватает всего этого? — спросила Габриэль, кивнув головой в сторону долины. — Жизнь на юге сильно отличается от того, что я увидела здесь.

— Я люблю Волхард, — Ромина заколола выбившуюся прядь, и произнесла негромко, — люблю своё детство в нём. И то время, когда я была просто счастлива… Но с некоторых пор всё здесь: каждый камень, каждое дерево, каждое лицо… пропитано для меня болью воспоминаний и сожалений. И, знаете, я бы предпочла забыть всё это. Если бы можно было вырвать из книги жизни эти страницы, я бы сделала это не задумываясь. Так что можно сказать, что в Алерте я счастливее, чем здесь. Там мой дом, муж, дети, мои лавки, а тут только… воспоминания и могилы.

Их взгляды пересеклись, и синие глаза Ромины были наполнены печалью.

— Извините, я не хотела касаться больной темы, — смутилась Габриэль.

— Не извиняйтесь. Не вы виноваты в том, что мужчины играют в свои опасные игры, а итогом становятся виселицы и сожжённые леса, — ответила она, расстилая пледы.

Ромина села на небольшую подушку, вытянула ноги, и задумчиво глядя на горизонт, добавила:

— Когда я здесь — я вспоминаю тот постоянный страх, с которыми мы жили, ожидая то снова дым горящих лесов над этими вершинами, то появление синих мундиров… Я спать не могла, из ночи в ночь думая о том, в какой момент Алекс не выдержит и застрелит этого паршивого лейтенанта Корнелли: когда кто-нибудь из его солдат в очередной раз будет тискать наших служанок или когда они будут красть наших уток? И виселица, на которой его вздёрнут вслед за отцом и Валентино, снилась мне почти каждую ночь.

— Лейтенант Корнелли? — тихо переспросила Габриэль.

— Да, сын генерала Корнелли. Проклятый заносчивый мальчишка, который хотел выслужиться перед отцом и получить повышение по службе. Он являлся к нам каждую неделю с отрядом, переворачивал всё вверх дном в поисках нашего мятежного дяди Бартоло, и злился, что не находил того, что искал. И каждый раз я с ужасом ждала его появления, потому что знала — однажды Алекс его убьёт, и моего брата за это повесят, а нас всех выгонят из дома. Одной Царице гор известно, как Алекс всё это выдержал… все эти унижения раз за разом. Они творили ужасные вещи. Просто так. Назло. Они то поджигали сено, говоря, что там может быть спрятано оружие, то рвали подушки в поисках якобы спрятанной казны повстанцев… бросили в колодец дохлую овцу… били посуду… подожгли даже наш дуб! А лейтенант наблюдал. Он хотел, чтобы Алекс бросился на него, хотел, чтобы он только дал повод. А я молилась, знаете о чём? — Ромина посмотрела на Габриэль и криво усмехнулась. — О том, чтобы нашего проклятого дядю скорее поймали и повесили, и чтобы этот кошмар, наконец, прекратился. Я, наверное, предательница и не патриотка, и не настолько люблю свою землю, что, и правда, молилась о том, чтобы южане поймали всех повстанцев, наши леса перестали гореть и война закончилась. Потому что это место без тех, кого любишь — просто кусок земли. А на что он мне?

Она замолчала, и принялась доставать из корзинки свёртки с хлебом и сыром.

— А Валентино Форстер, это кто? — спросила Габриэль осторожно. — Я видела могилу на кладбище.

— Это наш с Алексом брат, — ответила Ромина, не глядя, — идеалист, который наслушался речей Бартоло и отца о свободе Трамантии. Дядя его науськал, и он по недоумию устроил нападение на кортеж генерала Корнелли, но его поймали и в итоге тоже повесили. Бедная мама! И как я считаю, никакая свобода Трамантии не стоит такой цены. Если бы мужчины в нашей семье были чуть-чуть умнее, они бы понимали, что вся эта борьба за свободу обречена на провал. Но проклятое горское упрямство и гордость не давали им возможности видеть правду. В итоге в живых остались только мы: Алекс, присягнувший королю и предавший свою семью в глазах отца, и я, не патриотка в душе, молившаяся о скорейшей победе южан. Да ещё проклятый дядя, который сбежал в горы, в отличие от нашего отца. Так что, если говорить о том, люблю ли я Волхард? Люблю. Но бываю здесь не слишком часто, чтобы не тревожить свою совесть и воспоминания.

— А вы, синьорина Миранди, что думаете? Моя сестра права? — раздался внезапно за их спинами голос Форстера. — Стоит ли этот кусок земли того, чтобы жертвовать за него жизнью?

— Алекс! Медведь тебя задери! — воскликнула Ромина. — Подкрадываться к женщинам — дурной тон! Мог бы при дамах быть более галантным.

Форстер обошёл их и присел на плед по другую сторону от Ромины.

— Ну, я же дикарь — мне простительно, — он усмехнулся, сорвал колосок и принялся его жевать, — так что скажете, синьорина Миранди? Как считаете, мне тоже следовало взять ружьё и начать бегать по лесам, пугая синие мундиры? Или вы находите вполне достойным моё занятие овцами?

Габриэль смутилась и отвела взгляд, потому что Форстер смотрел на неё хоть и с обычной своей усмешкой, но при этом очень внимательно.

— Я не знаю, — ответила она тихо, — и не могу ответить за вас. Это зависит от того, во что именно верите вы. В свободу Трамантии или в овец.

Он улыбнулся и спросил:

— Хм, вы ушли от ответа весьма изящно… Хорошо, перефразируем. А что бы сделали вы на моём месте?

— Я не знаю всех обстоятельств, но, если говорить абстрактно… Вы хотите спросить: ушла бы я в лес, защищать свободу страны, или осталась, чтобы защищать своих близких? — Габриэль посмотрела на Форстера.

— Да. Именно так, — он снова улыбнулся, — вы уловили суть.

— Если бы от меня зависела жизнь тех, кого я люблю, их здоровье и будущее, то я, наверное, выбрала бы второе — защищать их. Потому что я согласна с тем, что сказала Ромина: без тех, кого любишь — это всего лишь кусок земли.

И она отвернулась, потому что не могла больше смотреть в лицо Форстеру: слишком уж обжигающим был его взгляд.

— То есть, вы считаете, что можно и предать свои принципы ради тех, кого любишь? — спросил Форстер.

— Если речь идёт об их жизни, то, думаю, да, — ответила она, разглядывая Йосту, несущего из рощицы дрова.

— Или продать свои принципы? — переспросил Форстер уже тише.

Габриэль посмотрела на него и увидела тот самый лукавый прищур, который сопровождал все его вопросы с «двойным дном».

— «Продать»? Вы о том, что «всё в этом мире продаётся», да? — она усмехнулась.

— А вы не забыли, — улыбнулся Форстер в ответ.

— Как и вы. Но вы снова всё путаете, мессир Форстер, — она тоже улыбнулась, и тут же смутилась, потому что поймала на себе внимательный взгляд Ромины, — одно дело, когда «продать» свои принципы приходится ради спасения жизни или здоровья тех, кого любишь. И совсем другое, это сделать то, что однажды советовали мне вы — «продать подороже то, что у меня осталось: молодость, красоту и родовую кровь», наплевав на свои внутренние убеждения. И всё это только ради того, чтобы жить более комфортной жизнью. Нет, мессир Форстер, я не считаю, что это равнозначно. В первом случае — это жертва ради тех, кого любишь. И она благородна по своей сути. А во-втором — это просто предательство по отношению к себе. И на второе я бы не пошла ни при каких обстоятельствах.

Повисла тишина, и Габриэль стало даже как-то неловко — кажется, она снова сказала что-то лишнее.

— Кстати, я же обещал показать синьору Миранди пещеры! — воскликнул Форстер вставая. — А то вижу, что Винс уже втянул его в свой клуб любителей охоты на косуль.

Синьор Грассо стоял поодаль и рассказывал синьору Миранди что-то о своём ружье, сопровождая это слишком эмоциональной жестикуляцией.

— И…кстати, синьорина Миранди, приглашаю вас поехать с нами, там есть то, что вам непременно нужно увидеть, — Форстер подал ей руку.

— И что же это? — спросила она осторожно.

— Ангельские крылья.

— Ангельские крылья?

Габриэль перевела взгляд на Ромину, но та лишь улыбнулась и ответила:

— Он прав, вам стоит посмотреть на Ангельские крылья. И не спрашивайте, что это. Сначала это действительно нужно увидеть.

— Ну же, синьорина Миранди, не бойтесь. Я уверен — вам понравится.

И ей ничего не оставалось, как согласиться. Габриэль подала руку, и Форстер помог ей подняться с пледа.

Ромина осталась в роще, сославшись на усталость. И они поехали вчетвером: Форстер, синьор Миранди, Йоста и Габриэль. Ханне, как ни странно, мессир Форстер велел оставаться у костра, за что та одарила Габриэль убийственно-тяжелым взглядом, но ослушаться не посмела. А синьор Грассо уехал вниз по ручью — осмотреть охотничьи угодья, и это даже обрадовало Габриэль. В отличие от синьора Грассо, Ромина вела себя естественно: не осуждала, не смотрела с любопытством, и была достаточно откровенна, а откровенность всегда располагает к себе. И поэтому сестра Форстера ей понравилась. Зато синьора Грассо ей хотелось избегать всеми силами, стоило только вспомнить, что это именно с ним мессир Форстер спорил на ящик вина, и вот теперь он всякий раз смотрел на Габриэль так, словно этот ящик ему нужно было вернуть хозяину дома.