— Я кое-что читала о них в книге легенд, но это же легенды! Вы что, хотите сказать, что они, и правда, существуют? Красноглазые волки и беркуты, и …

Она развела руками.

Корнелли посмотрел куда-то вдаль на белые шапки Сорелле и произнёс задумчиво:

— Раньше я тоже не верил. Но… я уже давно на границе. В каждом клане горцев есть такие колдуны, которые умеют вселяться в лошадь или волка, вообще в какого-нибудь зверя, и заставлять его делать то, что им нужно. Понимаете, они могут видеть глазами зверя, управлять его телом, подчинять его волю… Раньше их было больше, но после восстания мы устроили настоящую охоту на них. Так что сейчас их остались лишь единицы. И мы думали, что победили, но выходит, что не всех, потому что то, что я видел под Инверноном — это сделал один из чьеру. А затем уже пришли люди и добили тех, кто спал.

— Добили?

— Да, вырезали всю заставу. Я знал этих людей… Среди них был сын синьора Алигретти, вы, кажется, знакомы с этой семьёй? Младший сын…

— Марио? Боже, как ужасно! — прошептала Габриэль.

— Да, Марио. Простите за то, что я вам это рассказываю, но, кажется, впереди нас ждут не лучшие времена. Не знаю, где они появятся в следующий раз — может и где-то под Эрнино. Теперь будем прочёсывать здесь всё. И вашему отцу, кстати, стоит быть осторожнее в полевом лагере. Я, пожалуй, заеду к нему сегодня, предупрежу — они всё-таки на отшибе и у них нет там никакой охраны. Да и к тому же я давно хотел засвидетельствовать ему своё почтение, — улыбнулся капитан.

— Спасибо, — рассеянно ответила Габриэль, а затем спросила с тревогой. — Но… скажите, получается здесь, в окрестностях Волхарда, тоже опасно? Даже днём?

— Если речь о нападениях, то чьеру предпочитают действовать ночью. Нападений днём я не припомню. Да и то — удалённая застава, где было всего два десятка человек, а здесь — гарнизон и целый город — сюда они вряд ли сунутся. Но всё же — будьте осторожны, синьорина Мирнади… на всякий случай. И, кстати, вы ничего не видели странного в Волхарде в последнее время?

— Странного? Например?

— Незнакомых людей? Чтобы кто-то необычно себя вёл? Чужие повозки? Большое количество еды неизвестно для кого? — капитан смотрел на Габриэль с участием.

— Вы же не хотите сказать, что мессир Форстер мог такое допустить? — искренне удивилась она.

— Форстер? Нет, не думаю, что он сам. Он далеко не такой дурак, чтобы после всего путаться с повстанцами. Но его люди вполне могут помогать кому-нибудь из горных братьев.

— Нет, — она задумчиво покачала головой. — Я ничего такого не видела.

— Знаете, эти повстанцы могут прятаться среди пастухов и в отгонах, и даже хозяева могут не знать о том, что среди их наёмных рабочих есть кто-то из горных братьев. А разве проверишь здесь всех пастухов или стригалей, особенно в сезон летних работ? Сейчас, конечно, стало проще, а в то время, когда я служил ещё лейтенантом, здесь были дремучие леса, а в них — полно горных братьев с ружьями, волками и со всей их магической ересью. Копали ямы, ставили ловушки… Наших много тогда погибло — в этих лесах не слишком-то развернёшься на лошади, потом отец приказал выжечь здесь всё…

— Так, значит… То есть эти леса, и правда, сожгли? — удивилась Габриэль.

— Да. По большей части. Хотя… кому-то и на руку, — криво усмехнулся капитан, — Форстер вон своего не упустил — теперь ему есть где пасти своих овец. А, может, оно и к лучшему: глядя на этого выскочку, некоторые покладистые кланы взялись за ум и тоже стали заниматься овцами. Даже решили создавать какой-то свой торговый союз: говорят, Форстер этой зимой вёл переговоры с герцогом Таливерда. Видите, синьорина Миранди, мы несём этим дикарям цивилизацию. Но, как и всегда с дикарями, им, конечно, это не нравится. Они предпочитают молиться своим идолам, трубить в рог, бегать с ружьями по лесам и убивать наших солдат.

— А… чего они добиваются? Эти повстанцы? — спросила Габриэль задумчиво. — Зачем они нападают на заставы, если война закончилась?

— Они идиоты… уж простите, синьорина Миранди! Их война проиграна уже очень давно. А после того, как подписали Трамантийский мир, им следовало бы смириться, возиться со своими овцами, а не дразнить короля. Но они то и дело убивают наших солдат. Вот из-за них и принимают закон об экспроприации… вы же наверняка слышали? Голосование за него пройдёт в следующем месяце. Собирались раньше, но всё герцог Таливерда что-то тянул — вносил уточнения. И у нас были связаны руки. Но, как только его примут, мы заберём эти земли, и уж тогда покончим с бунтовщиками быстро. А пока их прикармливают люди вроде Форстера — одна резня будет повторяться за другой.

— Вы всё-таки полагаете… мессир Форстер может быть заодно с бунтовщиками?

Капитан вдруг улыбнулся, и произнёс чуть тише и совсем другим, более игривым голосом:

— Простите, я вас напугал своими рассказами! Вам не стоит беспокоиться об этом. Я просто… привёл Форстера в пример. Сейчас-то он вряд ли помышляет о свободе для Трамантии. После того, как он разбогател на своих овцах, ему нет смысла бегать по лесам. И хотя его земли тоже скоро отойдут короне, но в накладе он не останется. Так что не думайте об этом. Давайте лучше поговорим о предстоящем празднике…

— То есть, этот закон об экспроприации… он коснётся и Волхарда? — спросила Габриэль, срывая тонкий колосок и не глядя на капитана.

— Разумеется. Отец Форстера был бунтовщиком.

— Но ведь земли принадлежат мессиру Форстеру, а он присягал короне, его мать — южанка…

— Форстера разжаловали — он больше не офицер, а ещё он отрёкся от нашей веры, хотя его мать и была южанкой — теперь ему поблажек не будет, — отмахнулся Корнелли. — Но… не думайте об этом. У него достаточно денег, чтобы прожить и без всякого Волхарда. К тому же он весьма ловкий тип: насколько я слышал, он хотел выкрутиться, женившись на одной из бари, чтобы уйти из-под действия закона. Уверен так и будет — не зря же он всю зиму обхаживал дочерей Домазо и Бруно. Перепишет Волхард на жену, а на земли бари закон не распространяется.

Капитан вдруг осёкся, словно понимая, что сказал лишнего, и Габриэль тоже смутилась. Потому что они невольно коснулись не слишком приятной темы, и вообще разговор вдруг стал каким-то натянутым.

— А о чём важном вы хотели со мной поговорить? — Габриэль посмотрела капитану в глаза. — Вы написали в записке…

— Ах это! — он улыбнулся и чуть прищурился. — Я просто очень хотел увидеть вас и не знал, захотите ли вы также сильно увидеть меня, и поэтому… я так написал. Надеюсь, вы простите мне этот маленький обман? И ещё я хотел лично пригласить вас на праздник в гарнизон на следующей неделе. Вас и синьора Миранди. Наш майор выписал даже оркестр из Ровердо. Надеюсь, это сделает мою вину за этот обман не такой тяжкой?

И он снова ей улыбнулся. А улыбаться капитан умел весьма очаровательно.

***Продолжение от 30 октября***

Писем от Фрэн не было. Не было и почтаря — в этот день его место занимал хмурый седой старик, какой-то его родственник — почтарь уехал в Ровердо за сургучом, бечевой и мастикой. Габриэль забрала сельскохозяйственный журнал мессира Форстера и задерживаться не стала.

Она не спеша шла обратно, разглядывая Волхард, и думала почему-то совсем не о капитане Корнелли и своей кузине, а о том, что узнала о Форстере.

Он может лишиться Волхарда?

Это звучало, конечно, странно. Ведь в его поведении на это ничто не указывало, да и вообще никаких признаков того, что вскоре у Волхарда может появиться новый хозяин, не было.

А если это так? И что, интересно, он тогда будет делать? Уедет в Алерту? Бросит это всё?

Залитая солнцем долина на фоне белоснежных гор, тёмный бархат елей, обрамляющих усадьбу, и прозрачное зеркало озера — расстаться с этим местом для него будет не так-то просто.

«Я горец, синьорина Миранди, до мозга костей, до самой последней капли крови во мне…»

В этот момент Габриэль почему-то стало жаль Форстера. Может потому, что она вспомнила, как они уезжали из Кастиеры, как продавали любимые вещи, как она прощалась со своим садом, с беседкой, в которой они сидели всей семьёй, со всей их счастливой жизнью…

Здесь его дом, могилы его родных, эти горы, которые он так любит…

Служить королю и воевать за корону, а потом лишиться звания, а может, и вообще всего? Что же это была за дуэль, из-за которой его разжаловали?

Она хотела спросить об этом у Корнелли — уж он-то наверняка знал, но это бы выглядело очень неподобающе: с чего бы ей вдруг интересоваться подробностями какой-то грязной истории, произошедшей из-за женщины? И она не спросила.

«Он отрёкся от нашей веры».

Интересно, почему? Из-за того, что его отца повесили? Это было бы логично.

Она думала о нападении на заставу, и о чьеру, и не могла поверить в то, что всё это правда. В то, что южане сжигали леса, чтобы истребить горных братьев, что искали и убивали колдунов в кланах горцев, и в то, что кто-то может вести за собой волков, чтобы убивать других.

Как это ужасно…

И неожиданно это красивое место — дом, окружённый зелёным шёлком трав, и озеро на фоне далёких гор — всё это стало видеться ей теперь совсем в другом, более мрачном свете.

Легенды легендами, но что именно из этого правда?

Да и Корнелли выглядел уж слишком серьёзным, рассказывая ей о нападении на заставу. И если он верит в то, что этих волков кто-то вёл, может быть, так и было?

А в книге о легендах всё было написано слишком примитивно, сказочно и просто. И ей хотелось расспросить кого-нибудь подробнее. Но кого?

Сам Форстер, как обычно отшутится, и скажет что-то неподобающее, да и веры ему ни на полсольдо. Может, Натана?