— Могу, но что тогда делать старику Йосты? — ответил Форстер тоже глядя вперед, туда, где за изгородью волновалось зелёное море травы. — Он ещё на ногах и чувствует себя нужным, принося деньги в дом. Его сын был управляющим на северной шахте, когда пришли синемундирники. Они его убили. Тело бросили в шурф, а шахту затопили. Йоста тогда был совсем ещё мальчишкой. И они с дедом охотились на куропаток, чтобы моя мать и сестра не умерли с голоду. Я обязан ему. Но он не хочет просто сидеть на шее, так что… вот так.

Он произнёс это как-то обыденно, словно что-то само собой разумеющееся, но у Габриэль от его слов даже мороз пошёл по коже. Синемундирниками здесь называли южан, тех, кто служил в экспедиционном корпусе.

— А зачем они его убили? — спросила Габриэль негромко и посмотрела на Форстера. — Отца Йосты?

Форстер повернулся и чуть усмехнувшись, ответил:

— Зря я вам это сказал. Не берите в голову. Вам ни к чему это всё.

— Но… я хочу знать, — твёрдо ответила Габриэль.

— В прошлый раз, когда я рассказывал подобные вещи, помнится, кто-то упал в обморок, а вы, синьорина Миранди, отчитали меня как напроказившего ребёнка, — ответил он и улыбнулся едва заметно, — я бы не хотел снова впасть в немилость и прослыть невежественным дикарём. А ну как, вы вдруг снова решите оттоптать мне ноги или надеть на голову десерт?

И в этот раз Габриэль сама едва не рассмеялась.

…До чего же хорошая у него память!

— Вы путаете уместное с неуместным, мессир Форстер, — пожала она плечами, стараясь подавить улыбку, — ваш кровавый рассказ о жертвоприношении не слишком подходил для того, чтобы рассказывать его не свадьбе в обществе девушек. Другое дело здесь и сейчас… но раз вы не хотите говорить… Так в чём заключается первый урок? — спросила она, сделав серьёзное лицо. — Если мы будем болтать о розах и садовниках, я едва ли смогу выиграть наше пари.

— Сейчас мы проедем через Малый Волхард, до перевала, там будет первое стадо, затем поднимемся выше, до Трезубца, там, будет второе. Пообедаем. Спустимся через Сухой овраг к третьему, и вернёмся той дорогой, по которой вы бродили, как приведение в первый день по приезду сюда.

— И всё? — удивилась она.

— И всё? — левая бровь Форстера взметнулась вверх. — Пфф! Синьорина Миранди! Спорим на пять сольдо, что завтра вы не сможете даже с кровати встать?

— Пфф! Мессир Форстер! — воскликнула она с усмешкой. — Если мы с вами будем спорить так часто, как вы делаете это последнее время, то очень скоро вы останетесь без единого сольдо и с теми рогами, в которых вам ещё предстоит извиняться передо мной… двадцать раз, если вы не забыли, — она лукаво прищурилась, — а вы не забыли, я надеюсь?

— Я не забываю ничего, что связано с вами, синьорина Миранди, — ответил Форстер негромко.

И его голос, и взгляд, тут же погасили усмешку на губах Габриэль, и она тронула пятками Виру, чтобы румянец не выдал её внезапного смущения.

Ей казалось, она попала в какой-то совершенно другой мир. Здесь всё было ярче, сильнее, насыщенней: травы, что стелились под ноги ковром, и цветочные узоры, растекающиеся по ним, пение птиц, заполнившее всё пространство между небом и землёй, и хрустальные ручьи, через которые они переезжали. Габриэль казалось, что она не может надышаться этим воздухом, он был пьянее, чем пресловутый шерр, от него кружилась голова, и хотелось бежать, раскинув руки. И она никогда не пила такой вкусной воды, как та, что зачерпнул Форстер из ручья и подал ей в листе мать-и-мачехи свёрнутом в воронку.

— Будьте осторожны, синьорина Миранди, с непривычки этот воздух очень пьянит, — сказал ей Форстер, когда они стояли на вершине перевала разглядывая Малый Волхард — изумительной красоты долину с небольшим озером центре.

Дикие пионы, анемоны, купальницы и водосбор вплетались в травы, и казалось, вся долина — дорогой шёлковый платок, небрежно наброшенный на плечи этих могучих гор, или, быть может, драгоценная оправа для прозрачного сапфира озера…

Габриэль приложила руку ко лбу и посмотрела вдаль: на противоположной стороне бродили многочисленные стада овец, а чуть выше начинался лес.

— Пьянит? О, ерунда, мессир Форстер, «это же что-то вроде южного пунша», не так ли? Как же! Я помню! — ответила она с усмешкой. — Я тоже ничего не забываю!

Она бросила на него короткий взгляд через плечо.

— Хоть в чём-то у нас с вами единодушие, синьорина Миранди, — улыбнулся Форстер. — Надеюсь, вы не устали, потому что вам предстоит посчитать всех тех овец.

Он махнул рукой на противоположную сторону озера.

Овцы оказались милыми. И, наверное, они бы и остались милыми, если бы их не было так много. Поначалу Габриэль думала, что задача эта лёгкая, ведь с математикой у неё не было никаких проблем. Но потом поняла, что в деле подсчёта овец важно не столько умение считать, сколько умение владеть кнутом, длинной палкой и крепким словом. После десятой овцы всё бестолковое стадо смешалось у неё перед глазами, животные липли друг к другу, шли то в одну строну, то в другую, то крутились на месте, путая все подсчёты и ещё постоянно блеяли.

Зато Йоста и Ханна управлялись с ними мастерски, отделяя их палкой и кнутом небольшими группами, а собаки помогали отгонять их в сторону. Ханна держала на одном колене папку с листами бумаги, прихваченными сверху тесьмой, чтобы не улетели, а карандаш болтался у неё на шее на длинном шнурке. И видя, как она одной рукой управляет лошадью и держит бумагу, а другой орудует длинной палкой, да ещё при этом посвистывает, подавая команды собакам, Габриэль поняла — да ей всю жизнь нужно будет провести в этом седле, чтобы научиться такому! И в каком-то смысле она даже прониклась уважением к этой мрачной суровой женщине.

— Ну и как ваши успехи, синьорина Миранди? Что-то у вас невесёлый вид, — спросил Форстер, явно подтрунивая над её растерянностью.

— О, мессир Форстер, у меня на счету целых двадцать четыре овцы! — воскликнула она. — Но я очень надеюсь на то, что слухи о вашем богатстве сильно преувеличены, и мои шансы пересчитать их к концу этого лета не такие уж и маленькие.

Форстер рассмеялся, и добавил, чуть наклонившись к ней:

— Мне импонирует ваш оптимизм, Элья. Я понял, что просто так вы не сдадитесь. И ваше упрямство чем-то сродни моему.

— Вы снова путаете, мессир Форстер, на этот раз целеустремлённость и упрямство. Первое похвально, а второе… но не стоит об этом, — ответила она лукаво, — так вот, ваше упрямство, мессир Форстер… не будем говорить чему он сродни, но уж точно не моей целеустремлённости.

— Так я, по-вашему, упрям как баран? — он прищурился, едва сдерживая смех.

— Ну, это же не я спорила с синьором Грассо на ящик вина о… вы знаете о чём, — она метнула на него короткий взгляд.

— Целеустремлённость ведь от слова «цель», синьорина Миранди? — произнёс Форстер, ничуть не смутившись, и добавил, глядя ей прямо в глаза: — А цель, поверьте мне, того стоила!

…Да чтоб он провалился! Зачем он это говорит!

Кровь снова бросилась ей в лицо, и чтобы скрыть эту неловкость, Габриэль отвернулась к овцам и воскликнула:

— Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь! Мессир Форстер, вы, наверное, всегда крепко засыпаете после такого занятия!

— Засыпаю? — спросил он. — Почему?

— Вы никогда не считали овец, чтобы заснуть? — удивилась Габриэль. — Хотя… теперь понятно почему! А я вот засыпала на двадцать седьмой овце. Никогда бы не подумала, что стану делать это наяву. Надеюсь, я не впаду от этого занятия в летаргию!

Она отъехала и слышала, как расхохотался Форстер.

Когда с первым стадом было покончено, они направились вверх по склону горы. Напоследок Форстер поговорил о чём-то с пастухами и нагнал группу всадников чуть позже. Габриэль видела, как Ханна посмотрела на него, словно уловила что-то в его лице, а он ответил на её молчаливый вопрос:

— Волки. Видели у Трезубца и по ту сторону от реки.

Ханна кивнула и лишь поправила на плече ружьё.

Они взбирались выше и выше, и Габриэль почувствовала, как кружится голова и дышать стало труднее, только она всё равно старалась не показывать Форстеру своей усталости. Но наверное, он догадался и так, потому что, махнув остальным, чтобы продолжали путь, остановил Виру, и сказал:

— Погодите минутку, я хочу вам кое-что показать.

Он развернул лошадей, и Габриэль увидела долину с высоты. Пока они ехали вверх по склону, она ни разу не обернулась, и сейчас сильно удивилась — перед глазами раскинулась необыкновенная панорама.

Зажатая между двух хребтов, изумрудная долина с разбросанными каплями озёр, лежала словно в чаше.

— Это Большой Волхард, это Малый, там Главный дом — видите крышу? А дальше за озером — Эрнино, — Форстер указала в другую сторону, на три заснеженных пика Трамантино Сорелле, — а это сёстры: Анна, Бьянка и Перла…

Форстер говорил неторопливо, и в его голосе сквозила какая-то теплота и мягкость, а может это была просто гордость и любовь к своей родине. Габриэль внезапно повернулась, и посмотрев ему в лицо, спросила:

— Почему вы сами объезжаете пастбища? Вы ведь достаточно богаты, чтобы нанять управляющих и не заниматься этим лично? Вы могли бы вести праздную жизнь, такую как ведут столь не любимые вами южане… Жить в столице… Иметь большой дом. Но вы здесь, в этом пастушьем плаще… Скажите, вам ведь это просто нравится, да?

И кажется, она впервые увидела его настоящее лицо, потому что слишком внезапным был её вопрос, а Форстер не успел скрыть за привычной усмешкой своих истинных мыслей.

— Только скажите честно, — добавила Габриэль абсолютно серьёзно.

Он посмотрел ей в глаза, будто пытаясь разгадать, что скрывается за этим вопросом.