Ляна Зелинская - Южная роза

— Я не могу, Фрэн, — вздохнула Габриэль, — я бы с удовольствием осталась. Думаешь, я хочу ехать через полмира в эту дикую страну? Но у отца сердце совсем слабое. Он должен регулярно принимать лекарства и правильно питаться, а ты же знаешь, какой он забывчивый! Я боюсь, что эта поездка пойдёт ему во вред. Но, он такой упрямый — я не могу его переубедить не ехать, и оставить одного не могу. Там же кости саблезубого тигра — куда мне против костей! — улыбнулась она, разводя руками.

— А Кармэла? Она могла бы присматривать за ним, — сделала Фрэн ещё одну попытку.

— А что Кармэла? Ты же знаешь, какая она бестолковая. Всё путает и забывает. И к тому же, я не доверяю ей в таком важном деле — она душу дьяволу продаст за какую-нибудь ерунду! Вон хоть за фазана или коробку пирожных от этого Форстера! — раздраженно ответила Габриэль.

Но потом добавила, опомнившись:

— Извини, вырвалось.

— Помнится, в прошлый раз она обещала вымазать его эклерами, — улыбнулась Фрэн.

— Да если бы! Он имел наглость явиться к нам в гости уже здесь. Причём дважды. И теперь Кармэла рада его пирожным!

— Даа? Как интересно! И зачем он приходил? Ну же, расскажи! — Фрэн села поближе и сразу же забыла о своём расстройстве. — Я ведь сто лет тебя не видела!

А Габриэль словно прорвало. Она давно не говорила ни с кем по душам, а ей так хотелось высказаться. И она выложила Фрэн всё начистоту: о том, как она ненавидит этого гроу, его странные посещения, его подарки, его самовлюблённость и навязчивость, от которой она не знает куда деться. Она говорила о нём долго и подробно, и даже сама удивилась тому, как много всего она помнит об этом Форстере.

…Вот уж воистину — ненависть освежает память!

— Но больше всего, Фрэн, я ненавижу его самодовольство! Он так снисходительно смотрит на всё, будто назначает цену! На нашу гостиную, на диван, даже на продукты в моей корзинке, и это… это невыносимо! Как можно быть таким нетактичным? Так бы и ударила его по этой мерзкой усмешке! Он думает, что можно всё купить за деньги! И на меня смотрит, как на порченый товар в лавке, будто приценивается, чтобы не переплатить! И он говорит ужасные вещи! И является к нам, наплевав на все правила, да ещё и поучает меня, и вообще… После всего что было — ненавижу его! Ненавижу, — выдохнула она уже спокойнее.

— Так зачем он приходил? — снова повторила Фрэн.

— Не знаю. У него какое-то дело к отцу, хотя какие у них могут быть дела? Ещё он приносил книгу, но мне кажется, это всё неправда. Мне кажется, дело во мне. Вернее, в моём отказе ему осенью. Он просто мстит мне таким образом, потому что я задела его гордость, и теперь он хочет унизить меня, подчеркнуть, как много я потеряла, отказав ему, и это так мерзко! — ответила Габриэль снова всплеснув руками. — Ну вот! Извини, что я это всё вот так говорю, просто… накопилось. Все вокруг будто слепы! Будто не видят, что он за человек! Будто не видят ничего кроме его денег!

— О! Тут ты права! Он теперь частый гость и у Домазо, и у Арджилли, никто уже и не вспоминает, что он — гроу, — произнесла Фрэн, наливая чай в чашки, — и, как я думаю, всё это закончится скорой помолвкой. Если, конечно, Джованна, Паола и Селеста не убьют друг друга из-за него!

Фрэн улыбнулась, протянула кузине чашку и добавила:

— Ну, а как только он женится, уж ему придётся оставить тебя в покое.

— Послушай, Фрэн, я хотела поговорить с тобой, — Габриэль вздохнула, беря чашку, — когда я вернусь из Трамантии… осенью… я буду искать работу. Гувернантки или экономки…

Она видела, как вытянулось лицо Франчески, и округлились глаза, и ей было стыдно, хотя и непонятно за что, но этот разговор всё-таки должен был состояться. Ведь даже если бы она не поехала в Трамантию, всё равно ей пришлось бы отказаться от предложения Фрэн провести лето вместе в празднествах и развлечениях. У неё теперь совсем другая жизнь, и пора Франческе это понять.

— О, Элла! Неужели… всё так плохо? — поражённо спросила Фрэн, и замерла с чашкой в руке.

— Плохо? — усмехнулась Габриэль. — Иногда мне кажется, что хуже не бывает.

И она рассказала обо всём. Какой смысл делать вид, что всё по-прежнему? Рано или поздно ей придётся сказать, что она больше не может жить той жизнью, какую они вели в Кастиере, что она не может вместе с кузиной посещать балы и приёмы, покупать цукаты и цветы и мечтать о том, кого же они встретят на очередном осеннем карнавале. Теперь такая жизнь для неё недоступна.

Франческа слушала молча, и видно было, что она и в самом деле не понимала раньше, в какой ситуации находится её кузина.

— Ты могла бы пожить эту зиму у нас, почему ты не сказала мне? — наконец спросила Фрэн, пересев поближе и накрыв её руку своей ладонью.

— У вас? А отец, а Кармэла? А что дальше? Нет, Фрэнни, мне нужно думать о будущем, и что-то решать.

— Но… работать? Это же… Я даже, не знаю…

Фрэн настолько удивила эта новость, что она смотрела на кузину и всё никак не могла осознать всей полноты последствий.

— Вот я и хотела попросить тебя узнать среди знакомых, может, у кого-нибудь осенью будет место? — негромко спросила Габриэль.

Франческа некоторое время сидела, будто кол проглотив, но продолжалось это недолго и вскоре её осенило.

— Послушай, а кстати! У меня есть одна идея! — воскликнула она, вскочила и принялась ходить по комнате. — Моя тётя Орнеллла! Конечно, она не совсем тётя, вернее не совсем моя — она старшая сестра матери Федерика, а мы же родня по отцу… В общем — не важно! Её сыновья оба служат, а она живёт одна. И знаешь, она очень любит читать! В прошлый раз всё сокрушалась, что стала совсем плохо видеть и не может подолгу сидеть за книгой. Всё просила меня почитать ей вслух. А ещё, ей кажется, что слуги у неё воруют, и она недосчиталась серебряных ложечек и ещё кружев… Ну, ты поняла, — Фрэн перескакивала с одного на другое пытаясь обрисовать картину, — так вот, летом она отдыхает в Мармиере, но осенью вернётся. Ей нужна будет компаньонка, она говорила об этом на дне рожденья отца — ты же сможешь читать ей вслух, гулять с ней в саду и присматривать за слугами? У неё здесь большой дом в Верхнем городе. И она точно не скупа! Ну что скажешь? Ты же сможешь?

Фрэн снова присела глядя на кузину.

— Ну, конечно смогу! — воскликнула Габриэль воодушевлённо. — Это было бы чудесно! Я, кстати, помню её — мы виделись в прошлом году у вас на приёме. Приятная синьора, которая любит романы. Да-да!

— Я вот сейчас же пошлю ей записку! А завтра к ней съезжу! — и Фрэн принялась трясти колокольчиком, призывая служанку.

Записку она написала и тотчас же отправила её с кучером.

Синьор Тересси приехал поздно, весь мокрый до нитки, потому что дождь усилился, а коляска застряла в какой-то канаве, и они с возницей её выталкивали. Франческа, которой не хотелось расставаться кузиной, тут же предложила ему обсохнуть и выпить с ними чаю, и видя с каким энтузиазмом он согласился, бросилась трясти колокольчиком, призывая слуг.

Уезжали они, когда город уже тонул в сумерках. И будь Габриэль не так сильно погружена в свои думы по поводу предстоящего отъезда, она бы заметила, как синьор Тересси долго и церемонно прощается с Франческой, целует ей руку и обещает прислать приглашение на университетский бал, а также — сводить в оранжерею, где зацвели какие-то редкие орхидеи.

Франческа, разумеется, согласилась. А когда Габриэль села в коляску, она вздохнула со слезами на глазах:

— Ах, Элла!

— Я буду тебе писать, обещаю! — ответила Габриэль.

— Пиши мне каждый день! — воскликнула Фрэн. — Ну, или хотя бы, через день. Или… Раз в три дня, хорошо?

— Обещаю. Буду писать тебе так часто, как только смогу.

Когда они отъехали, и светлое платье Франчески растворилось в вечерних сумерках, синьор Тересси произнес:

— Какая замечательная у вас кузина, синьорина Миранди.

Путешествие в Трамантию оказалось для семьи Миранди утомительным.

Поначалу, конечно, Габриэль и Кармэле было любопытно, и они жадно разглядывали проплывающие мимо пейзажи, многочисленные деревни, разбросанные по берегам полноводной Брегильи и зеленеющие поля. Благо синьор Миранди нанял для путешествия просторный и удобный экипаж. Но чем дальше они уезжали на север, тем хуже становилась дорога, а когда показались первые отроги Трамантийских гор, то тряска в карете по камням стала выматывать так, что не помогало ни чтение, ни вязание.

Когда они поднялись на первый перевал, сразу похолодало, и Габриэль закуталась в тёплую шаль, с тоской глядя, как медленно вырастает цепочка заснеженных вершин — Трамантино Сорелле. Три сестры — знаменитые трамантийские пики стояли, прижавшись друг к другу, заслоняя почти половину неба. Снег пятнами лежал на самой вершине перевала, через которую они только что проехали, а внизу зеленели долины, прорезанные бурными реками. Вода в них от таянья снегов была стремительной и мутной, неслась вперемешку с камнями и вывернутыми с корнем деревьями. И когда дорога подходила близко к руслу, шум стоял такой, что приходилось кричать друг другу, чтобы услышать хоть слово.

Городов и деревень стало меньше, а люди, которые им встречались — сплошь хмурые, молчаливые и неприветливые, такие же, как и их суровая страна.

Единственное, что радовало — Габриэль никогда раньше не видела столько цветов. Они пробивались прямо сквозь снег, голубые, розовые, белые… Росли на каменистых осыпях, обрамляя валуны, и цепляясь за обрывы, и таких огромных подснежников, величиной с ладонь, в Кастиере ей встречать не приходилось. Тут и там желтели поляны гусиного лука, перетекая в лиловые пятна крокусов, колокольчиков и ещё множество совершенно незнакомых ей цветов, и от этого пёстрого разноцветья долины по обе стороны от дороги были похожи на дорогой шёлковый ковёр.