Ох, как меня за это осуждали все мои родственники, даже maman! Впрочем, они и Мари осуждали.

– Ну да, она должна была нищенствовать и выпрашивать подачки, – говорила я насмешливо, пытаясь защитить ее.

– Но ты же не нищенствуешь! – возражали мне. – И тебе не дадут пропасть с голоду!

Но мы не хотели побираться.

Разумеется, мое участие в качестве манекена придумал Феликс. Ажиотаж, который царил вокруг нас в Америке, не давал ему покоя, он считал, что наша довольно скандальная слава в сочетании с моим громким титулом сыграет нам очень на руку и будет отличной рекламой. Ну, строго говоря, он оказался прав (почти как всегда), но для премьерного выступления это роли не сыграло, потому что мы на него ужасно опоздали и примчались самые последние, когда почти все дома уже представили свои коллекции.

Ох, как я нервничала тогда! Я вообще ненавидела опаздывать – очень странно, но, при всей своей безалаберности, я даже в детстве была весьма пунктуальна. А Феликс… Ну, для него «сейчас» обычно означало «через час», я, кажется, об этом уже говорила.

В общем-то это опоздание сыграло нам на руку, потому что коллекция наша очень отличалась от того, что было представлено раньше, и произвела фурор. Ну и имя мое произвело не меньший фурор… Племянница русского царя – на помосте!

Меня за это потом многие осуждали, но, знаете, это было ничуть не более шокирующее, чем князь – шофер такси, или граф – жиголо в танцзале, или графиня-посудомойка… Я от своего снобизма не сразу избавилась, но все же избавилась.

К слову сказать, среди моих манекенов было много титулованных особ – и, как одна, замечательные красавицы! Княгиня Трубецкая, княжны Саломея и Нина Оболенские, баронесса Анастасия фон Нолькен, Нелли Лохвицкая, дочь генерала.

И в каждой – удивительная судьба, которая могла бы стать темой романа. Например, Майя Муравьева. Мы с Феликсом как-то увидели ее на Пигаль, в одном ресторанчике, который назывался «Золото атамана». Об интриге, которая связала меня с этим ресторанчиком, я потом расскажу, а пока немного о самом Пигаль.

Я там бывала несколько раз – и просто из любопытства вместе с Феликсом, которого в такие места тянуло как магнитом, и когда спасалась от попыток большевиков втянуть меня в свои грязные дела, так что имела возможность присмотреться. Ну и Майя Муравьева мне много чего об этом месте рассказала. Потом, гораздо позднее, мы с Феликсом познакомились с одним блудящим господином по фамилии Кессель – это писатель, эмигрант, еврей, он Пигаль знал очень хорошо, его роман «Княжеские ночи» меня впечатлил и растрогал… и от Кесселя я многое о Пигаль узнала.

В те времена это был не просто район Парижа – это был город в городе. Улица, названная в честь скульптора Жана-Батиста Пигаля, обретшего славу большо-ого эпатажника после того, как он изваял обнаженного Вольтера (нашел, между нами говоря, кого – нет, не ваять, Вольтер, конечно, достоин изваяния! – нашел же кого обнажать: мудреца весьма преклонных лет, никогда не страдавшего переизбытком внешней красоты… С духовной-то у него все было как надо, однако в камне ее не слишком-то запечатлеешь, красоту духовную, а телосложением Вольтер очень сильно отличался не только от Антиноя и Аполлона, но даже и от Давида!), находилась близ Монмартра, который всегда имел известность скандальную, и близ бульвара Клиши, на коем не только крутились ночами лопасти знаменитой Красной Мельницы – Moulin Rouge, но и шлялись туда-сюда жрицы любви – всех ростов и возрастов, всех цветов кожи, всех мастей, всякой комплекции, на всякий вкус, на всякий кошелек, гораздые на всевозможные причуды. Мелькали меж сими красавицами также и юные красавцы, поскольку охочих до содомского греха в мировую столицу распутства тоже приезжало немало…

Постепенно название улицы стало названием целого района: одноименной площади, улиц Фонтэн, Дуэ, да и вообще всех, к ним прилегающих.

И все же сначала Пигаль был не более чем случайным сборищем злачных мест, воровских притонов и всяческого бесстыдства. Но после Первой мировой войны, а особенно после русской революции…

Франция понемногу приходила в себя, осваивалась в мирной жизни, люди жаждали веселья, а эмигрантам, вновь и вновь являвшимся из России, надо было чем-то жить, потому в Пигале (это слово русские склоняли на все лады, говорили – Пигале, Пигаля, Пигалю, Пигалем…) плодились, росли, словно грибы после дождя, русские кафе, ресторанчики и рестораны, закусочные, бары…

Вообще Пигаль – это было нечто большее, чем просто площадь, просто улица, просто район. Это был образ жизни.

Здесь сосредоточилось особенно много русских ресторанов и заведений для удовольствия. Здесь можно было неделями не говорить по-французски, потому что русские открыли здесь свои парикмахерские, лавки, отельчики, здесь по улицам ходили казаки, гвардейские полковники, профессора Московского и Петербургского университетов, знаменитые артисты, писатели, красавицы, кружившие головы высшему свету русских столиц, а теперь отдававшиеся за ничтожные деньги любому праздному американцу, которых сюда влекло, как мух на мед…

Ночных ресторанов здесь было хоть пруд пруди. Имелись заведения совсем скромные, куда ходили люди, жившие в дешевых отелях, где негде было готовить и не было пансиона; впрочем, и в таких простеньких ресторанах можно было кутнуть, если заводились деньги. Имелись и очень дорогие кабаки с джазом, который тогда начал входить в моду, или нарочитые а-ля рюсс; были просто, так сказать, приличные места – с красивыми, изысканными дамами для танцев, а то и с мужчинами, наемными танцорами, с роялью…

Как раз на пересечении улиц Пигаль и Фонтэн – с правой стороны, если идти по направлению к Place Pigalle, площади Пигаль, – находился небольшой ресторанчик, который ловко балансировал между богатством и бедностью, вульгарностью и приличием. В нем песенка про знаменитый шарабан звучала особенно часто. Но не только благодаря ей пользовалось сие заведение особенным успехом в Пигаль. Немалую популярность снискало оно и из-за своего названия. А называлось оно «Золото атамана».

Среди обслуги кабака были люди именитые. Швейцаром служил бывший генерал Невзоров. Метрдотелем – полковник ее императорского величества лейб-гвардии Уланского полка фон Раух. К офицерскому составу этого же полка некогда принадлежали два официанта (увы, не знаю, как их звали). В хоре пели бывшие баронесса, профессор Московского университета и оперная дива Мариинки – забыла их фамилии. Князь Бразуков-Брельский работал наемным танцором, граф Львовский был шофером ресторанного «Рено» – развозил по домам подвыпивших посетителей кабака, пользуясь протекцией генерала-швейцара. Ну что, такая великосветская, сиятельная кабацко-ресторанская обслуга была в те баснословные времена явлением, к несчастью, обыденным, я уже писала об этом.

В «Золоте атамана» танцевали Майя и Максим Муравьевы, брат и сестра.

Их отец был блестящий офицер, полковник Генштаба, мать – актриса, танцовщица из провинциального театра, на которой он женился по страстной любви и против воли семьи, хотя это был, конечно, ужасный мезальянс.

Карьера генштабиста Муравьева после этой свадьбы окончилась, но они жили хорошо: отец отличился на Русско-японской войне, был тяжело ранен и вернул себе уважение общества; к тому же он получил большое наследство. Однако случилась революция. Майя, как она сама мне рассказывала, всегда была больше мальчишка, чем девчонка: младший брат ее учился в университете, а она ушла в армию, и, хоть побыть в окопах ей не удалось, она служила сестрой милосердия в войсках Деникина. Остальные Муравьевы бежали в Крым, где и встретились с Майей, потом все вместе эвакуировались на военном корабле в Галлиполи и Константинополь. Здесь их спасла от унизительного нищенствования помощь Франко-Оттоманского банка и Красного Креста. Удалось даже взять билеты на пароход до Марселя, идущий через Грецию. В пути полковник Муравьев умер, так что во Францию Майя с матерью и братом прибыли осиротевшими.

Мать Майи не только умела танцевать, но и была порядочной портнихой. Как-то ей удалось попасть в модный дом «Китмир», к нашей родственнице Мари.

Майя тоже устроилась было портнихой, однако толку от нее в этом деле не было – слишком уж непоседлива оказалась. Сиделкой в больницу для бедных ей идти не хотелось, а в хороший госпиталь устроиться было невозможно: у нее не было медицинского диплома. Да и хватило ей по горло фронтовой медицины! Кто-то познакомил ее с управляющим «Золотом атамана», Тарханом, он предложил ей сначала служить на кухне, подсобницей, но потом Майя привела брата и показала управляющему, как они танцуют… И они стали «звездами» в «Золоте атамана»!

Однако их танцевальная карьера вскоре расстроилась: на несговорчивую Майю нажаловался какой-то клиент, который хотел от нее не только танца. Пришлось уйти. Максим остался (деньги он зарабатывал очень хорошие и решил не рисковать), ему нашли новую партнершу. Майя искала другую работу. Это оказалось труднее, чем думалось. И вот, когда она почти отчаялась, вдруг внезапно встретила на улице бывшего, еще петербургского гувернера-француза своего брата! Право, у каждого эмигранта есть история своих невероятных встреч в Париже… Вернувшись на родину, этот бывший гувернер открыл магазин и даже преуспевал. Он одобрительно осмотрел стройную фигуру Майи и посоветовал ей пойти приказчицей в модный дом. У него были знакомства в доме «Ланвен». Майя пошла туда.

«Ланвен» не обладал скандальной известностью «Шанель», однако был очень любим многими. Этот модный дом считался приличным, добропорядочным. Он и сейчас существует, а в истории моды сохранилось понятие «синий ланвен» – для обозначения особого оттенка ярко-синего цвета, который был особенно любим его первой хозяйкой, Жанной Ланвен. Она была родом из Бретани – очень приличная дама, которая шила платья для молодых матерей и их дочек. Все очень красиво, изысканно, без всякого эпатажа, без вызова и скандальности. Платили приказчице 400 франков – это не бог весть что, это очень мало, но у Майи тогда вообще не было денег, оттого она готова была согласиться на эту работу.