Евгений Чириков - Юность

– У меня телеграмма экстренная.

– А уж это, господин, не наше дело. Я тоже жду, у меня там жена помирает. Кабы деньги были, так и я послал бы экстренную.

Жена помирает, а он, прохвост, торгуется из-за пятака, не соглашаясь, что «не задержусь» пишется в два слова. Только время ведет.

– Напишите «не замедлю», – советует рядом стоящая барыня.

– Не замедлю – тоже два слова.

– У вас всё – два слова!

– Не я грамматику сочинял.

– Ну, нате еще пятак… Вас не переспоришь…

– Экстренная! У кого экстренная?

С гордостью пролезаю вперед.

Только сдавши телеграмму чувствую, что теперь всё устроено. Куда бы сходить? Некуда. Брожу по улицам, помахиваю палкой и тихо напеваю:

– Тра-там, тарам, та-та…

Увидал выставку фотографии, стал рассматривать обывательские физиономии.

– А что, не сняться ли?

Зашел и зачем-то снялся в анфас и в профиль, в шляпе и без шляпы, в пальто и без пальто. Дал три рубля задатку. А когда вышел из фотографии, то подумал:

– Ну кой чёрт я снимался, когда завтра уеду и неизвестно, когда вернусь! Ну, наплевать, пусть пропадает моя трешница…

Попадались навстречу барышни, но совершенно не интересовали меня; раньше бросил бы мимолетный взгляд, заметил бы, которая красивее, может быть, поправил бы шляпу на своей голове. Теперь – просто не существуют. Ни на минуту не перестаю чувствовать, что вся моя жизнь отдана безраздельно и бесповоротно одной, далекой, лучшей к мире девушке, пред которой я глубоко виноват. Тоже косы у одной из трех большие, но перед Зонными косами они ничего не стоят. Одна сделала «глазки». Ах, скверная девчонка! Ведь, наверное, соображает, что краше всех на свете. Какое, подумаешь, самомнение! Напрасно, милостивая государыня, стараетесь: неуязвим! Не оглядывайтесь: застрахован!

Вернулся в больницу и застал маму в слезах.

– Что такое, мама?

– На, прочитай!

Взял телеграмму: «Тетя Маша сейчас скончалась. Тетя Саша».

Бедная тетя Маша: всю жизнь ждала, что придет какой-то благородный рыцарь и похитит ее из старого дома, берегла для него целомудрие, гадала на святках с зеркалом, – каждый год выходило, что рыцарь близко… Вот он рыцарь, пришел и похитил тетю Машу!.. Черный рыцарь…

– Ведь ей всего сорок два! – всхлипывая, шептала мама…

А мне было не жалко тетю Машу. Мама плакала, а я думал о том, что завтра я поеду к своей невесте, и, отвернувшись к окну, я радостно улыбался и мысленно говорил:

– Зойка, Зойка!.. Какая ты красивая, милая, добрая…

– Надо опять идти – отслужить панихиду по тете Маше. Пойдем!

– Пойдемте.

Не хотелось идти, но нельзя: обидишь маму. Пошел, стоял с понурой головой, с восковой свечой в пуке. Священник жалобно вытягивал:

– Еще молимся о упокоении души усопшей рабы Твоей Марии, и о еже проститися ей всякому прегрешению, вольному же и невольному!

А я слушал, как за раскрытым окном храма, на ограде, пели птицы и как на Волге гудел пароход; крестился, а сам думал о том, как встречу Зою и буду целовать ей руки, глаза, губы, волосы… золотые волосы, похожие на солнечные лучи, золотым столбом падающие из-под свода купола в холодный полумрак церкви!..

«Трах, тарарах, тах-тах, тах-тах» – стучит, гремит и, как птица, несется под уклон скорый поезд, позванивает, полязгивает сцепами и плавно покачивается на закруглениях. Я стою у раскрытого окна и подставляю встречному ветру лицо. Треплет ветер волосы, рвет с головы широкополую шляпу; бегут мимо столбы с проволоками и белыми фарфоровыми чашечками; как бесконечная лента, развертывается желтый откос железнодорожной насыпи и пугают встречные поезда птицы, вихрем проносящиеся в глазах; зеленеют луга, сверкают серебристыми ленточками луговые речки, уплывают назад кучки белых домиков-мазанок с вишневниками и желтыми подсолнухами; мелькают на переездах пузатые бабы в повойниках, с зелеными флагами в руках; иногда гонятся с лаем злые собаки… А поезд летит, как птица, и визгливо кричит:

– Эй, эй, берегись!

Неизъяснимую благодарность чувствую я к поезду: он мчит меня на благодатный юг, в неведомый еще для меня край, туда, где и днем и ночью ждет меня прекрасная Принцесса…

– Трах, тарарах, тах-тах, тах-тах…

Спасибо тебе, милый поезд, спасибо тому, давно сгнившему человеку, который придумал эту чудную птицу: на ней можно, как на ковре-самолете или на Коньке-Горбунке, в три дня перелететь с севера на юг моей милой, необъятной отчизны…

По целым часам стою у окна вагона, и на моих глазах совершается чудо превращения севера в юг. Вместо грустных плакучих берез и угрюмых сосен всё чаще возносятся к небесам пирамидальные тополи, вместо низкорослых пропыленных желтых акаций – высокие ажурные белые, вместо печальных подслеповатых изб – белые мазанки с вишневниками и желтыми подсолнухами, вместо красивых лошадок лениво ползут рогатые быки… Появляются на крышах длинноногие аисты… А наши задумчивые меланхолические ночи, с грустно мерцающими в далеких небесах звездами, сменяются темными, почти черными ночами, с небесами из темно-синего бархата, смотрящими на землю огромными удивленными глазами бесчисленных моргающих звезд.

Ах, эти черные ночи с огромными любопытными глазами-звездами, с горячим дыханием ласкового ветерка, с трепетными вздрагиваниями приветливых и таинственных огоньков в скрытых темнотой жилищах, с пряным ароматом полей и садов! Кружится от них голова и мерещатся горящие во мраке глаза, шёпот и поцелуи… Скорей! Скорей, поезд!..

– Трах, тарарах, тах-тах, тах-тах…

Свистки, остановки, суетня и говор. Опять свистки, рожок стрелочника, вздох паровоза, толчок и снова:

– Трах, тарарах, тах-тах-тах-тах…

Буфет, беготня, звон посуды, ножей, тарелок, жадное и торопливое пожирание пищи и снова:

– Трах, тарарах, тах-тах-тах-тах…

– Севастополь.

– Как, уже Севастополь?..

Ослепительное солнце, смеющиеся дома, распаренные люди, белые костюмы, белые извозчики, бронзовые лица, запах роз, акаций, апельсинов, лимонов, а во рту – соленая пыль… Так вот он, знаменитый город, о котором слыхал еще в далеком детстве! Тихий и радостный, даже ленивый. А когда здесь рекою лилась человеческая кровь, и люди как разъяренные дикие звери, катались на земле в предсмертных схватках. Даже не верится. Надо бы посмотреть исторические достопримечательности этого города, да что-то не хочется. Теперь мною владеет только одна достопримечательность в мире: она находится в Ялте, и зовут ее Зоей…

– Зоя! Скоро, скоро…

Морской пароход. Заревела сирена, заклокотал черный дым над трубой, забегали по бортам матросы, и медленно поплыл огромный дом из суетливой бухты в спокойно-величавое, голубое и зеленое море… Бегаю по палубе, по каютам и лестницам: не нахожу места от нетерпеливой радости, которая клокочет в груди: от изумрудного моря, в манящих пенящихся глубинах которого, за кормой, кувыркаются игривые дельфины, от влажного соленоватого воздуха морских равнин, от размашистого плавного баюкания коварной волны, а всего больше от близкой встречи с белым ангелом моей души…

Какой симпатичный капитан! И какие всё милые пассажиры: точно родные. Заботятся и помогают:

– Съешьте кусок лимона!

– А всего лучше выпейте рюмку коньяку. А скверно?

– Нет, только немного кружится голова.

– Не смотрите на воду!

– Не могу: тянет меня эта зеленая прозрачная пропасть…

– Вы бледнеете. Лучше бы пошли в каюту да и залегли.

– Да, пожалуй лучше лечь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Ялта! Видно Ялту…

– Кто это сказал про Ялту?

Сразу очнулся и всё прошло. А было так скверно, что желал поскорее умереть, и просил кого-то сбросить меня в море. Спасибо, что не бросили!..

Качки нет, а меня покачивает из стороны в сторону. Придерживаясь, как пьяный, за перила, поднимаюсь по лестнице на палубу и застываю в восхищенном изумлении…

Темно-синяя ночь, огромные звезды на небе, фосфорические огни в морских хлябях и рой золотых пчел в изгибе темнеющих гор…

– Это что там в горах?

– Ялта…

Ялта, Ялта!.. Точно Господь собрал с бархатных небес много-много лишних звезд и бросил их на землю, в горы, на берег моря…

Как сказка, волшебная, несбыточная сказка… Дрожат огни на небе, в море и на горах… Прекрасны огни неба, но меня больше притягивают огни земли. Там, среди этих огней, есть один, который мигает мне… Я хочу отыскать его… Красавица Ялта, не гордись своей красотою: в одном из твоих сокрытых синими сумерками ночи жилищ скрывается Принцесса, моя Принцесса!.. Она прекраснее тебя. Она – моя невеста. Ее зовут – Зоя. Огни ее глаз ярче твоих, потому что в них – земля и небо, солнце и звезды, в них счастье, огромное, безграничное, как это черное, сверкающее таинственными сияниями море!..

Ревет морская сирена, кричит в горы:

– Зоя! Я приехал…

Разве можно здесь спать ночью? Нельзя. В раскрытое окно моего маленького номера ничего не видно: кусок крыши, труба и над ними – черное небо с огромными звездами; но мне всё-всё слышно: море то шепчет что-то, то вдруг взметнет волну, ударится в камень и с шумом, подобным проливному дождю, упадет и смолкнет. А потом снова зашепчет и снова кинется и разобьется; слышно, как ходят по улицам люди, которым не спится, весело разговаривают, напевают… Вот доносится радостный женский смех. Даже вздрогнул и сел в постели от смеха: какой-то странный смех, словно знакомый, уже когда-то слышанный. Вот стучат кованными ногами верховые лошади, а кто скачет – неизвестно! Ну, где-то играют «Лунную сонату»… Разве здесь можно спать? И в номерах еще не все спят: кто-то у самых дверей вполголоса ссорится. Мужчина и женщина:

– Где ты была?

– А тебе какое дело!

– Я тебя спрашиваю, где ты…

– Тише! Или я уйду…

Завели роман под самыми дверями: любовь, ревность, измена… Разве тут уснешь! Громко кашлянул, и роман оборвался: две пары ног торопливо и мягко, вдогонку друг за другом, простучали по коврику коридора и растаяли в шёпоте моря…