Евгений Чириков - Юность

– Ту-ту, ту!.. Ту-ту, ту!.. Ту-ту-ту!.. тртртрт… Ту! Бог его знает, кто он такой. Не хочу. Убирайся!

И я сердито отлягивался ногой в стену. На третий день после прогулки, когда я прилег подремать и над ухом снова застукал камень стены, я стал считать… Что такое? Кажется – мое имя! Постучал, слушаю и считаю стуки, в уме перевожу их на буквы: «К-а-с-я-н-о-в»… Уж не Касьянов ли? Неужели он!

– К-т-о-т-ы?.. К-т-о-т-ы?..

Я выслушал свою тайную кличку и перепугался: а вдруг рядом шпион! И стена радостно застучала:

– Г-е-н-к-а, Г-е-н-к-а…

– К-т-о-т-ы?

– К-а-с-я-н-о-в.

– В-а-с-к-а?

– Д-а.

– К-о-г-д-а?

– Н-о-ч.

– Н-а-ш-л-и?

– Н-т.

Вот так история! Близко ходят около нашей нелегальной библиотеки, а найти не могут. Опасность, однако, близко…

– З-а-ч-т-о?

– О-б-ы-с-к, н-а-ш-л-и х-и-т-р-у-ю м-е-х-а-н-и-к-у.

– С-к-о-л-ь-к-о?

– О-д-и-н.

Дурак, держит по ночам у себя в квартире «Хитрую механику»!.. Постукал еще, узнал кое-какие новости и попросил больше не стучать: загремел засов двери, кто-то входил в камеру.

– Если будете перестукиваться, пожалуюсь полковнику и не получите завтра свидания…

– Я? перестукиваюсь? С чего это вы взяли?.. Да я не умею и перестукиваться-то!..

– Что же, сама стена стучит?

Лучше пока воздержаться: ждал-ждал, почти дождался и вдруг не дадут. Эх, опять стучит Касьянов…

– М-о-л-ч-и, о-п-а-с-н-о.

Суббота… Завтра, завтра… Последний день моих мучений!.. Он был бы длиннее всех предыдущих, если бы не было бани и всенощной…

– В баню желаете?

– Да, да… Конечно!

– Собирайтесь!

– Сию минуту…

Э, да сегодня тает. Ласковый денек! Весной пахнет. На карнизах башен огромные ледяные сосульки роняют тяжелые капли. На тюремной крыше каркает ворона. Тропа к бане сыроватая. Мокрый воздух. Захотелось поговорить с вороной: махнул ей шапкой, она полетела и закаркала:

– Кар-карл-карл!

Хорошо! Возьми меня, ворона, с собой полетать над Зоиным домом!

В бане мылся медленно, лениво, стараясь протянуть побольше времени. Говорить с стражником не хотелось. Бултыхался в воде, потихоньку мурлыкал и взбивал в шайке пузыристую мыльную пену.

– Масленая на дворе…

– Что ты говоришь?..

– Блины скоро, а там пост…

– Да, а там – Пасха! Христос воскрес!.. Политический ведь Он был…

– А вы полно… грех так-то…

– А как же!

Начал объяснять. Стражник покачивал головой и вздыхал:

– Так-то оно так, а всё-таки…

– А за что Его распяли, – знаешь?..

– Жиды Его…

– Свой народ.

Заспорили. Стражник рассердился.

– Ну, мойтесь, мойтесь, а то и ничего… Одевайтесь! Не наше дело…

Не хотелось есть, оставил обед нетронутым. На прогулке всё смотрел, как падают с сосулек водяные шарики, и как воробьи дерутся на сырой голой березе, каким-то образом попавшей на тюремный дворик, где прогуливались политические. Шуба на плечах казалась сегодня тяжелой, ходил нараспашку, часто смотрел в небо и жадно глотал влажный воздух. До, всенощной томился, словно умирающий. За всенощной пришел в умиление, молился Богу, верил в Него, просил не открывать нелегальной библиотеки и благодарил за скорое свидание с Зоей. А ночью… ночью метался в постели, как больной в жару, и не находил удобного положения. Вставал, ходил, пил воду и, раскрыв фортку, прислушивался, как где-то беспокойно лаяли собаки, и смотрел на одинокую звезду, синеватым огоньком смотревшую с синих небес ко мне в камеру… Разговаривал с ней о Зое:

– Быть может, и Зоя теперь смотрит на тебя… А если она спит уже, загляни к ней в окно и тайно разбуди сердце и шепни о том, как тоскует ее милый…

Захотелось писать стихи. Подошел к стене и стал царапать спичкой:

– Тук-т-т-т-тук!..

Не спит Касьянов, мешает писать стихи. Чего еще тебе надо:

– Тук!

– Н-е-с-п-и-ш?

– Д-а.

– Ч-т-о д-е-л-а-е-ш-ь?

– Х-о-ж-у.

– Я т-о-ж-е…

Ах, как мучительно долга эта последняя ночь перед свиданием!..

…Словно кто-то подтолкнул в сердце: раскрыл глаза и вспомнил: сегодня – свидание…

– Зоя, Зоя, Зоя!.. Белая девушка с золотыми тяжелыми косами!

Начал готовиться к встрече: тщательно умылся, надел лучшую одежду, вместо зеркала посмотрел в рефлектор жестяной лампочки, покрутил усики. Уже всё готово, а до свидания остается еще больше трех часов. Не стоят ли мои часы? Нет, идут. Ходил по камере и в такт шагу потихоньку напевал:

Кружилась голова от беспрерывного круговращения. Я бросался в постель и, сжимая руками подушку, шептал:

– Скоро ли?

Часы раскрыты. То и дело смотрю на них и сержусь: совсем не двигаются, проклятые. Лучше не смотреть. Идут… Отпирают камеру…

– Пожалуйте на свидание!

Вскочил и задохнулся от волнения и радости…

– Погодите!.. Выпью воды…

– Шапку-то захватите!..

– Ах, да… шапку… Отлично! Вот… Где же она, шапка?.. Экое наказание!..

– Вон она, на кровати!..

– Кто пришел?

– Не могу знать.

– Старая или молодая?

– Нам неизвестно…

Бегу по длинным коридорам, стражник едва поспевает за мной. Словно лечу: замирает дух и щекочет под сердцем, не могу сдерживать смеха…

– А вы, господин, не бегите… Этого не полагается… Направо, направо!

Вот и контора. Незаметно перекрестился и вошел в будку, похожую на телефонный чуланчик. Проволочная решетка. Через нее видна женщина в черном и жандармский ротмистр…

– Мама!

Мама вздрогнула и озирается: не понимает, откуда раздался мой окрик.

Ротмистр показал ей на стул, около решетки, и она торопливо приблизилась.

– Мама!..

– Геня, Геня!.. Что ты наделал!..

Мать опустила голову и заплакала. Я смотрел на мать, и мне самому хотелось плакать: бедная старушка, похудела, состарилась еще больше и никак не поймет, что я не простой арестант, не обыкновенный преступник, и что мать должна не плакать, а гордиться таким сыном. Как ей это растолкуешь?..

– Мама! Не плачь… Ничего скверного я не сделал… Давай лучше поговорим, а то не успеем: свидание очень коротенькое…

– Что теперь с тобой будет?!. Господи, помоги перенести это!.. Я…

Путаясь в словах и глотая слезы, мама стала рассказывать мне о своем разговоре с полковником и просить меня во всем сознаться чистосердечно.

– Полковник сказал, что тогда сейчас же выпустят…

– Не верь! Не в чем мне сознаваться.

– Тебя хозяйский сын смутил… Знаю я… Ты увлекаешься, а другие этим воспользовались…

– Мама, не стоит об этом говорить. Я здоров и весел, ничего не боюсь и прошу тебя не волноваться. Ничего у меня не нашли и вообще…

Подошел ротмистр и заметил:

– Разговаривать о деле нельзя, мадам. Говорите о частных делах…

– Я говорю со слов полковника…

– Не надо, мама!.. Не ищи там друзей… Скажи, понравилась тебе моя невеста?.. Придет она сегодня сюда?..

– Я не знаю, Геня, какая невеста… Видела раз у полковника девушку…

– Ну вот она и есть!.. с золотыми косами!..

– А полковник мне говорил, что была еще другая и тоже назвалась твоей невестой и просила свидания…

– Как другая? Кто? Откуда?..

– Какая-то Вера… Вера… а фамилию забыла…

– Что за чепуха! Какая Вера?. Неужели Игнатович?

– Вот, вот!. Она. И полковник ни одной не разрешил… не поверил обеим девицам…

– Никогда Вера Игнатович моей невестой не была и не будет… Врет!

– Я, Геня, не знаю… Да и стоит ли теперь думать о женитьбе, когда еще Бог знает, что будет впереди. И молод ты, и в тюрьме…

– Ну, это, мама, мое дело…

– Рассудительная девушка не пойдет за тебя, а…

– Мама, оставим!.. Повторяю, что у меня есть невеста, зовут ее Зоей Сергеевной. Прекрасная девушка. Как только я выйду на волю, мы сейчас же повенчаемся…

– Подождал бы, подумал…

– И ждал, и думал… Вообще это дело решенное и нечего… Я попрошу тебя сходить в жандармское и заявить, что моя невеста… Господин ротмистр! Прошу передать полковнику, что я прошу о свидании с первой девушкой…

– Потрудитесь написать официальное прошение на имя прокурора.

– Прекрасно!

– А как же с книгами, бумагой, чернилами?..

– Разрешено. Можете выписать через контору тюрьмы.

– Прекрасно! Когда меня привезли в тюрьму, у меня отобрали портрет моей невесты. Могу я взять его в свою камеру?

– Нельзя: он приобщен к делу.

– Будет еще допрос?

– Неизвестно. Смотря по ходу следствия… Кажется, есть новые данные…

– Не верю.

– А в таком случае прошу меня не спрашивать. Извините, мадам, свидание кончилось…

– Неужели, господин офицер?.. Ведь я больше полгода не видала сына!..

– Это всё равно…

– Не проси, мама!.. Зря унижаешься.

– Я тебе купила кое-что из белья… Сухарей и мыла… Марок купила…

– Пора, мадам!..

– Сейчас, сейчас… Кормят-то плохо?.. Худой ты какой!.. Ах, Господи!

– Хлопочи, мама, чтобы кто-нибудь взял меня на поруки… Прощай!.. Не беспокойся!..

– Пожалуйте!..

Я махнул матери шапкой и вышел из чулана. Так кончилось мое мучительное ожидание первого свидания…

Пришел и ткнулся в постель… Тоска, тоска, тоска…

Принесли что-то. Коробка. Конфекты. От кого? Мама или… Перебираю конфекты, внимательно рассматриваю их… Несколько конфект развернуто, бумажки брошены тут же, в коробку… Взял заливной орех на бумажной формочке…

– Зоя, Зоя, милая невеста!..

На дне формочки выдавлено булавкой: «твоя З.»… Милые конфекты! Необыкновенные конфекты!.. Единственные на свете!.. Родные!.. Я взял заливной орех и долго смотрел на него: этот орех был в руках Зои… Чтобы написать: «твоя З.», надо было вынуть орех… Я тебя, орех, не съем! Живи со мной в одиночной камере, помогай мне ждать Зою и постоянно смотри на меня с полочки, куда я тебя поставлю…