Она спала теперь в своей отдельной спальне в новом доме, который они купили после возвращения из свадебного путешествия. Медовый месяц они провели на Багамах. Дни теперь заканчивались однообразно. Лиз целовала его на ночь, сидя за телефоном и листая бумаги, разложенные перед ней на столике. Она что-то нежно ворковала незнакомому Лу коллеге из Нью-Йорка, нимало не смущаясь мужа. Подняв глаза и увидев, что Лу все еще стоит перед ней, она ему прощально улыбалась и отсылала в постель. В последнее время он ложился гораздо раньше обычного и всегда один. Он стал много пить, а выпивка вызывала у него сонливость. К тому же ему серьезно недоставало той молодости и энергии, которыми отличалась его очаровательная жена. Чувствуя головокружение от дозы спиртного и полнейшее мышечное расслабление, он покорно плелся к себе в спальню и тут же засыпал.

Она делала вид, что является ему хорошей женой и серьезно относится к факту их семейной жизни. Выбирая шторы или новую обивочную ткань для мягкой мебели, она всегда спрашивала у него совета. Она вышучивала его за неуклюжесть и неряшливость. Лу действительно все меньше и меньше следил за собой.

Порой за ужином у них возникали споры. По разным поводам. Из-за людей, которых она приглашала. Из-за ее постоянных отлучек в Нью-Йорк. Из-за того, что она не звонит ему оттуда.

Лу пил все больше и больше. Спиртное делало его подозрительным и раздражительным.

В большинстве случаев, как это и бывает в нормальных семьях, они мирились и целовались. Но порой Лу упирался, как баран, и не желал успокаиваться, что бы она ему ни говорила. В подобных случаях она холодно обрывала его претензии словами:

– Лу, мы поговорим об этом позже. Когда ты в состоянии будешь меня выслушать.

После этого она одаряла его коротким, «холостым» поцелуем, в котором не было и тени истинной привязанности, а просто дань традиции. Она выходила из-за стола и оставляла его наедине с бутылкой и переживаниями.

Весь вечер он проводил в одиночестве, думая о своем несчастье и скучая по Барбаре и детям. После развода его семья сразу же уехала в Сан-Диего, где жили родители Барбары. Они не писали ему писем, не разговаривали по телефону и не благодарили за те деньги, которые он им высылал.

Его прежняя жизнь ушла в прошлое окончательно. У него по временам возникало ощущение того, что он – это уже не он, а кто-то другой, что с ним случилась инкарнация. В той жизни он был отличным семьянином, дружелюбным и общительным человеком, у которого было много друзей, хорошо шли дела. В этой жизни он стал жертвой Лиз, ее рабом, ее игрушкой, которая пока не надоела. И за то спасибо. Ее настроение в отношении его часто менялось, как обычно бывает у многих женщин. Обычно она была с ним мила и заботлива, но приходила в гнев, когда он этого заслуживал. Она смотрела за тем, что он ест, помогала ему купить новую одежду, которая, оказывается, должна быть более «стильной», более «корпоративной». На день рождения она подарила ему новые часы. В другой раз запонки для сорочки и булавку для галстука, которая сменила ту, которую ему давным-давно подарила Барбара.

И кроме того, она позволяла ему время от времени забираться к ней в постель.

Теперь это счастье приваливало Лу все реже и реже. Все свободное время он проводил в думах об этом, в грезах, фантазировал вволю… Когда она входила в его офис, он жадно пожирал глазами плавные изгибы ее бедер, смотрел на то, как они покачиваются при ходьбе, заглядывал в разрез платья на груди, когда она нагибалась, чтобы показать ему, где расписаться.

Он знал, что ей прекрасно известно о его страстном желании и что она специально затягивает очередное сношение. Легкая улыбка на ее губах говорила о том, что она знает: когда за ней закроется дверь, он сразу же отдастся диким фантазиям о ней и ее теле.

Она не знала одного. Возбуждение Лу теперь, когда она стала его женой, было гораздо больше, чем тогда, когда она была его любовницей. Все стало намного пикантнее. Теперь дистанция между ними стала длиннее, извращеннее и нелепее.

Когда они занимались любовью, она обращалась с ним, как с ребенком, находя чувствительные места своими уверенными пальцами и лаская его так, как ей хочется. Затем она разрешала ему войти в себя, что он и делал, но только после ее приказа.

Потом ее легкий вздох разочарования возвещал о том, что акт окончен и он, эрзац-мужчина, плохая игрушка, может идти.

Она разрешала получать удовольствие своему мужу с десяти до одиннадцати, так как прекрасно знала, что спиртное укладывает его спать раньше, чем это делают нормальные люди. Это можно было с большой натяжкой назвать заботой о Лу. После этого она отправлялась, как ни в чем не бывало в кабинет и заканчивала работу. Порой, сквозь дремоту, он прислушивался к тому, как она говорит с кем-то по телефону. Точно так же, как маленький ребенок прислушивается к разговорам взрослых, после того, как его поцеловали на ночь и уложили в кровать.

Скандалы, без которых немыслима ни одна семья, заканчивались в их новом доме не совсем обычно. Результатом их было долгое половое воздержание, когда Лиз не разрешала Лу даже приближаться к себе.

Перемирие обычно заставало Лу врасплох. Она это очень любила. Например, так. Лу ковылял в ванную, чтобы подготовиться ко сну, смотрел на себя в зеркало и вдруг чувствовал, как ловкие женские руки распахивают его халат, стягивают вниз трусы и накрывают собой его половые органы. После этого следовал веселый смех Лиз и она бросалась целовать его.

Однажды, когда он сидел у себя в кабинете, и дверь была открыта настежь – он видел голову секретарши, которая болтала от скуки с каким-то посетителем – Лиз левой рукой показывала ему на то место в документе, где нужно расписаться, а правую сунула ему между ног, отыскала под тканью брюк его яички, чуть поласкала их, от чего кровь тут же ударила ему в голову, затем хлопнула их напоследок, убрала руку, чмокнула мужа в щеку и выпорхнула из кабинета.

В последнее время интуиция подсказывала ему, что она крутит любовь с другими мужчинами. С ним она забавлялась так, от скуки, утоляя потребности своей развращенной натуры. Она играла с ним, как с игрушкой, а любовь искала в другом месте. Он ревновал, мучился ее неверностью и даже порой подумывал о мерах воздействия. Впрочем, он слишком привык к роли раба, чтобы дойти в своем недовольстве до практических действий. У его ревности не было надлежащей моральной опоры.

Одиночество охватывало Лу своими ледяными щупальцами сильнее, любовные развлечения с женой случались все реже, а между тем она занимала все больше и больше места в его изуродованном ею же воображении, она заполняла все его мысли.

Она была так молода! Если возраст и злоупотребление алкоголем делали его самого все изможденнее и желтее, то Лиз казалась еще моложе, еще свежее, еще привлекательнее, чем когда-либо раньше. У него порой возникало ощущение, что эта девочка черпает жизненные силы и свежесть из его организма, высасывает из него все соки для своих потребностей, иссушает его ради своего цветения.

Так распорядилась судьба. Теперь уже поздно было упрекать в этом кого-либо. Боги выбрали Лиз женщиной, которая смогла оторвать его от прежней жизни, прежней работы, прежней семьи… Она пересекла его дорогу именно тогда, когда он был наиболее уязвим, именно тогда, когда она могла нанести ему максимальный вред. И Лиз не упустила своего шанса.

Он теперь не жил, а влачил поистине жалкое существование. Все дни проводил в компании, блуждая по коридорам, которые с каждым разом казались все более чужими, или сидел в своем кабинете, болтая о том о сем с некоторыми из своих старых коллег, не уволенных Лиз. Эти люди говорили с ним нейтрально. Их жалость к нему уже перевесила возмущение по поводу того, что он сотворил с компанией и со всеми ими. Они желали только одного: поскорее отработать день и уйти домой. За ужином Лу пил свой мартини, потом бесцельно шатался по всему дому, пока Лиз сидела у себя и звонила по телефону. Наутро Лу возвращался на работу с красными глазами и шел по коридорам в свой кабинет, качаясь, как лунатик. Когда он входил в приемную, секретарша на секунду отрывалась от своего кроссворда, чтобы безразлично кивнуть ему в знак приветствия и проговорить «добрый день».

А когда Лиз разрешала ему приблизиться к себе, он с неистовой страстью ласкал ее.

Он смирился со своей долей, так как знал, что безвозвратно принадлежит Лиз, и ничто уже не изменится. А ее равнодушие к нему, отсутствие интереса к его персоне только подстегивали неуемное вожделение бедняги Лу, только подчеркивали его зависимость от нее.

Порой он оглядывался на всю свою жизнь. Он прожил ее без греха до того самого дня, как в компании появилась Лиз. И как такое могло случиться с ним? За что?

Женщина. Его погубила женщина.

Смерть стала являться к Лу во снах во плоти и крови. Она улыбалась мягкими, нежными губами, покачивала перед ним восхитительными бедрами. У нее были соблазнительные стройные ляжки, полные груди и бездонные зеленые глаза.

И он не мог противостоять смерти. Ничего больше не оставалось, как только сложить руки и сдаться ей на милость.

Это был всего лишь вопрос времени.

III

После аборта Лаура в течение четырех месяцев не разговаривала ни с одной живой душой, за исключением разве что некоторых лавочников.

Первые две недели были кошмаром, к счастью, она ничего не помнила детально. Она видела, как кровь вытекала из нее и текла между ног, заливая медицинские салфетки, которые приходилось менять одну за другой. Она чувствовала спазм за спазмом, у нее было ощущение, что из нее что-то выгребают, и все это было ужасно, отвратительно, перед глазами ее постоянно висел нож, который причинял страшные муки ее чреву.

Поначалу ей казалось, что она будет не в состоянии съесть что-нибудь. Но легкая пища, что-то из молочного, чай, немного крекеров на соде и тарелка каши были ей необходимы, и она заставила себя есть. Она чувствовала головную боль, но не решилась принять аспирин, а боль тем временем распространялась по всему телу. Кроме того, она не сообразила спросить у врача, как поступать в подобных случаях.