– Нет.

– Сейчас поймешь. Я расскажу тебе историю, которую не рассказывал никому на протяжении двадцати с лишним лет. – Командир янычар на мгновение опустил тяжелые веки, потом продолжил: – В ту пору я был немногим старше тебя и Мансура и объезжал владения нашей империи. Меня, как и многих других воинов, обязали участвовать в девширме.[26] Однажды мы приехали в селение на берегу реки, которая показалась мне, синей лентой, опоясывающей землю. Этой рекой был Дунай, а земля называлась Валахия, Там было много сочной травы и ярких цветов. Я был самым молодым в отряде и слушался приказаний старших по званию. Мы ворвались во двор, где нас встретил молодой мужчина: он не хотел отдавать нам своего сына, который в ту пору едва научился ходить. Один из моих товарищей убил непокорного гяура. Такое случалось часто, не скрою. Меня поразило другое. Жена этого человека умерла – в один миг, просто потому, что у нее отняли ребенка и мужа. Именно тогда я впервые понял, сколь ранимым может быть человеческое сердце, сколь непредсказуемой и тонкой – его душа. – Джахангир-ага вздохнул. – Мальчика мы увезли с собой. С тех пор я старался следить за его судьбой. Из него получился замечательный воин.

– Это был Мансур?

– Да.

– Значит, он родился в семье христиан? – Джахангир-ага кивнул.

– Как и большинство из вас.

Наступила пауза. Потом Бекир нерешительно произнес:

– А о моих родителях вы что-нибудь знаете?

– О твоих – ничего.

– Жаль, – осмелился произнести молодой воин.

– Не жалей. Ты тот, кем стал, и уже ничего не изменишь, – заметил Джахангир-ага, после чего решительно промолвил: – Я надеюсь, что ты поможешь мне, а в первую очередь – своему товарищу. Клянусь, я сделаю все для того, чтобы и ты, и он стали хорошими офицерами. Но для этого нужно, чтобы Мансур избавился от своей страсти!

– Боюсь, это невозможно.

– В мире, который создал всемогущий Аллах, нет ничего невозможного, – с усмешкой заметил командир янычар. – Если сюда придет женщина и спросит Мансура, ты или другие воины должны сказать, что он погиб на пожаре. Передай мой приказ своим товарищам.

Бекир отшатнулся.

– Справедливо ли это? Мансур будет страдать!

– Не больше и не дольше, чем страдает сейчас, – заявил Джахангир-ага и повелительно добавил: – Сделай, как я говорю! Так будет лучше для всех.

– Вы не станете наказывать Мансура? – Спросил Бекир.

– Нет. Он не виноват в слабостях собственного сердца. Он еще очень молод. У него все впереди. Все будущее, вся жизнь.

– Он мечтает о другом будущем, – рискнул заметить Бекир.

– «Всякая утрата, что постигает человека по велению Аллаха, ведет к избавлению от бедствия», – так сказал мудрец, а не я. – Джахангир-ага невозмутимо посмотрел на Бекира и промолвил: – Иди. И помни: это слишком мягкий приговор. Если не остановить Мансура сейчас, судьба обойдется с ним куда более жестоко!

Утром Мансур побежал в город. Он не без труда отыскал нужную улицу и дом – так сильно изменился город за минувшую ночь. Он был потрясен, увидев, что дома нет, – только руины: обгоревшие балки, рухнувшая крыша, потемневшие от копоти камни. Мансур надеялся, что Мадина взяла Ильяса и успела убежать. Только вот где ее теперь искать?!

Неожиданно к янычару подошла женщина, одетая так, как обычно одеваются пожилые турчанки – в темную, лишенную всяких украшений одежду. Она участливо спросила:

– Вы кого-то ищете? – Мансур резко повернулся.

– Да! Молодую женщину… И ребенка.

– Ребенка?

– Маленького мальчика. Это… мой сын.

Женщина молча повернулась, куда-то сходила и принесла сверток.

– Этого мальчика?

Мансур с волнением вгляделся в крошечное личико. Вроде бы похож… Он не мог вспомнить, во что был завернут ребенок и как он выглядел.

– Это ваш сын? – Строго спросила женщина.

– Не знаю. Вроде бы да.

Она поджала губы и посмотрела на него со смешанным чувством осуждения и жалости.

– А где… его мать? – Спросил Мансур.

Женщина ответила:

– Она погибла. – Мансур отшатнулся.

– Как?! Не может быть!

Пожилая турчанка, тяжело вздохнув, сурово промолвила:

– Женщина бросилась в дом за какими-то вещами, и на нее упала балка. Когда пожар был потушен, мужчины вытащили тело. Оно обгорело до неузнаваемости. Несчастную уже похоронили. У нее на пальце был перстень, его сняли на всякий случай, если вдруг кто-то станет ее искать. Других детей забрали их матери или отцы, а этот младенец остался – никто не признал в нем своего. Я взяла малыша к себе, но мне нечем его кормить. Он сильно плакал, и я упросила одну из женщин, у которой тоже был грудной ребенок, дать ему молока. Но, боюсь, скоро он снова захочет есть.

– Как вас зовут? – Прошептал Мансур.

– Эмине-ханым.[27] Я вдова и много лет живу одна. А теперь у меня нет даже дома, – с удивительным спокойствием произнесла она.

– Перстень у вас?

– Да.

Женщина протянула руку: у нее на ладони лежал золотой перстень с крупной жемчужиной. Мансур его узнал. В следующее мгновение лицо молодого человека исказилось, словно под пыткой; глаза остекленели, и он разом перестал чувствовать что-либо, кроме ужасающей до безумия пустоты. Ему вдруг показалось, что сверху опустилась огромная каменная плита и придавила его к земле. Беспомощно дрожащие губы Мансура шевелились, он что-то говорил, но при этом ничего не понимал и не слышал собственных слов.

Женщина схватила его за плечо и сильно встряхнула.

– Я не могу оставить ребенка у себя! Я же сказала, что у меня нет дома и мне нечем кормить мальчика. Если это действительно ваш сын, вы должны забрать его с собой.

– Вы правы, – сказал Мансур и принял из ее рук крошечное тельце.

Он сжал волю в кулак, чтобы не позволить себе расслабиться и обезуметь от горя. Как ни странно, ему помогли мысли о мальчике. Как его зовут? Кажется, Ильяс? Нужно не забыть. Сын Мадины. Его сын.

– Эмине-ханым, где я могу вас отыскать? Я хочу, чтобы вы показали мне могилу… той женщины.

– Попробуйте спросить обо мне в Пера-Бейоглу.[28] Там живет лудильщик Иса – это муж моей двоюродной сестры, я намерена попросить у них приюта, – сказала Эмине-ханым и напомнила: – В первую очередь постарайтесь позаботиться о ребенке.

Мансур шел по все еще задымленному, насыщенному запахами и наполненному суетой множества людей городу. Солнце слепило глаза, и он едва видел дорогу. Он не сразу понял, куда идет, лишь потом догадался, что ноги сами привели его в янычарские казармы. Собственно, куда еще он мог пойти? Он нес ребенка туда, где прожил всю свою жизнь, где находились те люди, бок о бок с которыми он существовал все эти годы. Он надеялся на их помощь, он верил им больше, чем самому себе. В том было его единственное спасение.

Джахангир-ага отдыхал в своей комнате на диване. Сняв с бритой, круглой, как шар, головы красный тюрбан с высокой тульей и расстегнув долиман[29] из желтой, как мед, тафты, он покуривал чубук. Мансур ворвался без доклада, растолкал охрану и, остановившись перед своим командиром, обвел комнату блуждающим взглядом.

Джахангир-ага махнул рукой вбежавшим следом охранникам, потом посмотрел на Мансура снизу вверх и спокойно спросил:

– Что это у тебя?

– Мой сын.

Командир янычар глубоко затянулся и сделал паузу, во время которой его темные глаза ничего не выражали, а обтянутое коричневой кожей лицо казалось неподвижным. Выдохнув дым, он сказал:

– Где его мать?

– Она… Ее больше нет, – тихо произнес Мансур и вдруг осознал, что впереди его ждет совершенно иная жизнь, о которой он пока не имел ни малейшего представления.

Джахангир-ага внимательно посмотрел в осунувшееся лицо молодого воина, в его несчастные, потускневшие глаза.

– Кто она такая, эта женщина?

– Та самая черкешенка, которую вы продали эмину. – Джахангир-ага привстал.

– Так это ты напал на людей эмина?! Асфандияр-ага до сих пор не разговаривает со мной! А девчонка и правда была красивой. – Он помрачнел. – Я ее не трогал. И эмину она не далась… Да, но… – Командир янычар замолчал и после небольшой паузы сказал: – В таком случае этот ребенок не может быть твоим сыном!

– Не может, но будет.

– Зачем он тебе?

– Я буду любить этого мальчика, потому что он – сын Мадины. Единственное, что от нее осталось.

– Ты уверен, что она погибла?

– Это ужасно, но мне приходится верить, – глухо вымолвил Мансур.

Джахангир-ага решительно произнес:

– Послушай! Сколько бы ты ни горевал, ничего не изменится. Потерянного не вернешь. Утешать тебя я не стану. Скажу одно: надо верить в лучшее, ибо никакая вера не может быть истрачена напрасно. Судьба всегда отвечает на тайные призывы сердца.

Мансур поклонился.

– Благодарю вас, ага.

Командир янычар сделал нетерпеливый жест.

– Садись! Не могу смотреть, как ты стоишь передо мной с ребенком на руках!

– Мне не тяжело держать эту ношу.

– Пока, – уточнил Джахангир-ага и заметил: – Лучше отдать его какой-нибудь женщине.

– Я сам буду воспитывать ребенка.

– Каким образом?

– Если понадобится, оставлю службу.

– Не сходи с ума! – воскликнул Джахангир-ага, после чего сказал: – Вот что. Пока ребенок еще мал, определи его на воспитание. Я разрешу тебе навещать мальчика. А когда он подрастет, запишем его в янычарский корпус.

– Едва ли его мать была бы рада такому решению! – С горечью произнес Мансур.

– У тебя нет другого выхода. Ты умен и храбр – наверняка дослужишься до старшего офицера и сможешь держать сына при себе. И… прошу тебя, еще раз подумай о том, действительно ли тебе нужен этот ребенок!

Мансур перевел дыхание. Он знал, что нанесенная судьбой жестокая рана никогда не затянется, но отдать сына Мадины означало потерпеть полный крах и окончательно потерять все надежды.