– Ах муж! Ну-ну! Скажи еще, что ты собираешься быть ему хорошей и верной женой! – выкрикнул он.

Джессику охватила такая ярость, что она порывисто сжала в кулаки руки, готовая броситься на своего обидчика. Она ненавидела, когда на нее кричали, хотя по долгому опыту знала, что лучший способ укротить мужчину – это, обуздав свой гнев, как бы велик он ни был, выказать ему смирение и покорность. Джессике не понравился взгляд, которым одарил ее Джейк, но она молчала, хотя ее так и подмывало бросить ему в лицо, что она вовсе не такая, какой он ее считает. Она лишь стиснула руки в кулаки и продолжала сидеть, ожидая, что будет дальше.

Джейк решительно шагнул вперед и, намереваясь сделать следующее обвинение более внушительным, вскинул руку. Джессика отпрянула и по привычке подняла руку, прикрывая лицо. Джейк замер. В голубых глазах Джессики застыл такой страх, что ярость его как ветром сдуло. Господи, да ведь она думала, что ее ударят!

– Боже правый! – воскликнул он, разгневанный и оскорбленный. – Я еще ни разу в жизни не ударил женщину и не собираюсь начинать сейчас! Чего, черт подери, ты боишься?

Однако Джессика, похоже, не очень-то поверила ему: когда он сделал по направлению к ней шаг, намереваясь отнять у нее от лица руку, она вся сжалась. Повернувшись, Джейк тихонько выругался и зашагал к лодке.

Сняв шляпу, он взъерошил волосы, обуреваемый самыми разнообразными чувствами. Черт подери! Ну что за несносная девица! Джейк уже не помнил, что побудило его наброситься на нее, однако меньше всего ему сейчас хотелось выяснять с ней отношения. Внезапно он вспомнил, что Дэниел говорил, будто отец бил ее, и ему стало тошно. Ну как прикажешь вести себя с такой особой?

– А, черт! – наконец проговорил он, еще раз проведя рукой по упругим мышцам шеи. – Давай выбираться отсюда.

Он уже поставил одну ногу в лодку, но остановился и, бросив на Джессику взгляд через плечо, ворчливо проговорил:

– Есть хочешь?

Она уже встала с пенька, по-прежнему настороженно глядя на Джейка, однако при упоминании о еде немного расслабилась.

– Да, – с благодарностью проговорила она.

Порывшись в седельной сумке, Джейк вытащил два последних сухаря. Положив на один из них бекон, он протянул бутерброд Джессике, другой же сухарь оставил себе.

– Давай ешь. – Он пожал плечами. – До обеда скорее всего больше ничего не будет.

При виде и запахе такой желанной еды рот Джессики наполнился слюной, и, выхватив сухарь у Джейка из рук, она впилась в него зубами.

Джейк взглянул на нее насмешливо и с изумлением.

– О Господи, мадам! Они что, в этом сумасшедшем доме, тебя не кормили?

Джессика покачала головой. Ей было стыдно, но она не могла ничего с собой поделать. Она даже не могла хоть на секунду перестать жевать, чтобы ответить Джейку. В три приема проглотив бутерброд, она только тут поняла свою ошибку.

Жирная соленая свинина тяжело упала в пустой желудок и теперь грозила выйти из него с такой же скоростью, с какой и вошла. Джессика прижала руку ко рту, но это не помогло. Отбежав в сторону на несколько шагов, она рухнула на колени, и ее стало выворачивать наизнанку.

Глядя на нее, Джейк почувствовал, что сейчас последует ее примеру. Бросив недоеденный сухарь на землю, он с отвращением выругался.

– О Боже! Ты кому угодно аппетит испортишь!

Он смотрел, как содрогаются ее узкие плечики, как душат ее позывы рвоты, и с трудом сглотнул. Не хватало еще, чтобы его самого стошнило! Сорвав с головы шляпу, он хлопнул ею о бедро и раздраженно выругался.

– Ну и дурочка же ты, черт бы тебя побрал! – воскликнул он, направляясь к Джессике. – Когда ты ела последний раз? И почему, дьявол тебя раздери, ты мне не сказала, что так голодна?

Он схватил Джессику за плечо, не зная, как ему себя с ней вести, что ей сказать, но она, смахнув его руку, плача, воскликнула:

– Не прикасайся ко мне! Не смотри на меня! Прошу тебя…

Больше добавить она ничего не успела, одолеваемая новым приступом рвоты, и Джейк отступил, чувствуя себя абсолютно беспомощным.

Наконец все было кончено, и Джессика, совершенно обессиленная, прислонилась щекой к прохладной древесине пня. Ее всю трясло. Такого унижения она еще не испытывала никогда в жизни.

– Черт бы тебя побрал, мадам! Одна морока с тобой! Давай-ка поднимай свою головку с пня и…

Добавить Джейк ничего не успел. Джессика вскочила и, стиснув руки в кулаки, порывисто воскликнула:

– Не смей называть меня «мадам»! Меня зовут Джессика! И нечего надо мной издеваться! – Джессика покраснела от злости.

Джейк изумленно воззрился на нее.

– Я буду называть тебя так, как хочу, черт подери, – пробормотал он, немного опомнившись.

– И перестань при мне ругаться! Папа говорит… говорил… что ругаться грешно.

И неожиданно для самой себя Джессика расплакалась. Из груди ее вырвались рыдания, слезы потоком хлынули из глаз, и, как ни старалась, она не в силах была их сдержать. Закрыв лицо руками, и уткнувшись в шероховатую поверхность пня, Джессика всецело предалась своему горю. Вся боль, ужас и унижение, которые она испытала за последние месяцы, – все вылилось в этих рыданиях, и Джессика чувствовала себя слишком уставшей, чтобы бороться с ними.

– Только этого мне не хватало! – пробормотал Джейк. – Возиться с рыдающей бабой!

Джессика понимала, что он злится. Что ж, Джейк имеет на это полное право. Он ее ненавидит и презирает и наверняка не по доброй воле отправился ее искать. Сидел бы себе сейчас дома да занимался своими делами, а тут приходится выручать из беды какую-то девицу. Умом-то Джессика это понимала, однако сделать с собой ничего не могла. Злость, обида, страх, теснившиеся в ней, в конце концов, нашли выход в слезах.

Глядя на Джессику, Джейк вновь почувствовал жалость. Вслушиваясь в ее отчаянные рыдания, он думал о том, что никогда бы не поверил, что такая хрупкая девушка способна на такие страдания. Она казалась такой маленькой и жалкой! Мешковатая, не по плечу одежда, спутанные мокрые волосы с проплешиной у виска… Джейк опустился рядом с ней на корточки, движимый непривычным и необъяснимым желанием обнять Джессику, прижать к своей груди, утешить, как маленького ребенка. Он робко провел рукой по ее волосам, потом рука его скользнула к ней на плечо. Неуклюже как-то Джейк потрепал ее за плечо. Однако, почувствовав раздражение от собственной беспомощности, Джейк помимо воли ворчливо проговорил:

– Послушай, слезами горю не поможешь. Нечего лежать тут на земле и рыдать. И если ты думаешь, что я всю дорогу до дома буду вокруг тебя прыгать, ты сильно ошибаешься. Ну давай, поднимайся. Нужно ехать, а то скоро станет слишком жарко.

Джессика наконец сумела подавить рыдания и затихла, хотя плечи ее продолжали вздрагивать под рукой Джейка. Она не ожидала от него ни нежности, ни доброты, ни даже понимания. Однако его грубость, злость и бессердечность с первого же момента встречи глубоко задели ее. Джессика устала оттого, что ее всю жизнь обижали. Устала смиренно склонять голову перед ударами судьбы. Устала шарахаться с пути беспардонных, хорошо одетых хлыщей, таких как Джейк Филдинг, возомнивших себя пупом земли и полагавших, что она недостойна даже стоять с ними рядом. Устала постоянно ждать самого худшего. Джейк прав: слезами горю не поможешь, и жалеть себя нечего. И Джессика поклялась, что никогда больше не станет этого делать.

Она жена Дэниела Филдинга, и пора быть достойной этого имени. Она имеет право ходить с высоко поднятой головой. Она выдержала оскорбления отца и презрение почти всех, кого знала; пережила покушение на жизнь мужа, собственное похищение и сумасшедшие выходки Евлалии, и ничто – ни это ужасное болото, ни слабость и голод, ни даже сам Джейк Филдинг – не сможет ее теперь сломить. В «Трех холмах» ее ждет счастливая жизнь, однако, похоже, придется за нее побороться.

Джессика выпрямилась и, стиснув зубы, вытерла рукой слезы. Обернувшись, она взглянула на Джейка, и взгляд этот ему не понравился. В припухших от слез голубых глазах Джессики светилась отчаянная решимость.

– Можешь обо мне не беспокоиться, – бросила она хрипловатым голосом и упрямо вскинула подбородок, чего Джейк никак не ожидал. – Ты видел, как я плачу, первый и последний раз.

Джессика встала и, гордо вскинув голову, зашагала к лодке.

Глава 6

Залив Атчафалайа считался одним из самых больших в стране. Он занимал площадь около двух тысяч восьмисот квадратных миль водных путей, ведущих по большей части в никуда. Его медленные воды текли и текли в неопределенном направлении, прежде чем раствориться в топкой низменности или повернуть вспять, да так хитроумно, что неопытный лоцман мог плавать по ним в течение многих дней, пока не понимал, что движется по кругу. Случалось, даже бывалые охотники и рыбаки бесследно исчезали в топкой трясине. Среди местных жителей ходили всякие легенды о путешественниках и предпринимателях, которые хвастались тем, что сумеют покорить это проклятое болото, и без вести пропадали в его черном сердце. Немногие из тех, кто осмеливался отправиться в болото один, возвращались обратно.

Но Джейку с Джессикой было об этом неведомо. Да и откуда они могли знать?

Спустя шесть часов после того, как Джейк отправился в путь в полной уверенности, что за поворотом откроется дорога, он по-прежнему, с силой упираясь шестом в дно, продвигал пирогу вперед. Наступил полдень, потом день, однако ничего не менялось, и Джейк стал понимать, что теплой постели и сытной еды им сегодня не видать. Ветви кипарисов, сплетавшиеся над головой, становились все толще, все темнее, клонились к воде все ниже. Пышный занавес из ивовых веток приобретал все более темный оттенок, а испанский мох был местами таким длинным и тяжелым, что Джейку приходилось вытаскивать из воды шест и отодвигать заросли в сторону, чтобы расчистить путь пироге.

Джессика, вся сжавшись, молча сидела на корме лодки. С самого утра они с Джейком и двух слов друг другу не сказали, и временами Джессике казалось, что он вообще позабыл о ее существовании. Она видела, как с каждым часом меняется его лицо, от беззаботного становясь все более мрачным, как он с силой втыкает шест в темную воду и, отталкиваясь от него, продвигает пирогу вперед, оставляя за кормой глубокую борозду из мутной грязи и водорослей. Он проделывал это снова и снова, пока Джессике не стало казаться, что ритм его тела сливается с пульсирующей тишиной болота, становясь его неотъемлемой частью.