На самом деле ничего этого у него почти уже не было. Фабрика была продана еще в конце декабря 1938 года. Потом был найден покупатель для большой квартиры, где жила его огромная семья – мать, отец, два брата, три сестры, племянники… Для того чтобы лишиться автомобиля и дома, осталось поставить лишь последнюю подпись на документах. К марту 1939 года он потерял почти все – вернее, перевел в деньги. Но он совершенно не представлял, как же ему лишиться этой женщины, которая сейчас беззаботно смеялась, трясла коротко стриженными кудрявыми светлыми волосами и требовала от него ответа на вопрос, какую именно шубу он готов купить ей взамен той, которая вот-вот выйдет из моды?

– Дорогая, этот чертов Цукор своими фильмами разорил не одного мужчину в мире. Теперь мы просто обязаны покупать своим женщинам шубы, много шуб. Если мы, конечно, хотим, чтобы наши женщины ни в чем не проигрывали его кинозвездам. Впрочем, я его понимаю. Он же бывший меховщик, который стал владельцем самой успешной кинокомпании. Как же он мог не заразить весь мир любовью к меху? – улыбнулся Сендер и нежно провел смуглыми пальцами по ее очень бледному под светом весенних звезд лицу. Такому бледному, что ярко накрашенный рот выглядел как рана. Сендер приподнялся на ступеньку крыльца, чтобы стать выше, наклонился и поцеловал ее, совершенно не боясь испачкаться в помаде. – Элоиза… – выдохнул он, оторвавшись от ее губ. – Я счастлив, что…

Потом, многие годы спустя, он вспоминал эти простые слова, которые он позже никогда больше не произносил с такой смесью тоски и восторга: «Элоиза, я счастлив, что…» …Что мы стоит на пороге дома, в котором до тебя не была ни одна женщина… Что в сотнях километрах отсюда мне и всем мне подобным уже выписан приказ: «Хочешь остаться живым – беги!» Раз, два, три… Вторник, среда… Три – это четверг. И может быть, уже поздно. Потому что с балкона городского театра так артистично, талантливо и эмоционально произнесет свою речь Гитлер, который прибудет во главе эскадры. Как победитель. А ты, Сендер, беги.

Сендер всегда обладал отличной деловой хваткой, суть которой состояла не в том, чтобы ответить ударом на удар. А в том, чтобы избежать удара. Особенно если он смертельный.

Элоиза и Сандер долго целовались на ступеньках. А потом зашли внутрь и закрыли за собой плотно дверь, словно желая отгородиться от всего мира. Закрыться от него вдвоем раз и навсегда. Им почти удалось поверить в эту иллюзию. Может быть, потому, что они слишком долго целовались и не могли больше сдерживать себя, может быть, потому, что в гостиной пахло так, как обычно пахнет в только что отремонтированном доме, – надеждой, счастьем и верой в то, что все будет очень хорошо. А разве может быть иначе, когда в доме тепло, за окнами шумят родные для тебя с детства сосны, а ты медленно и очень осторожно расстегиваешь пуговички и крючочки на одежде единственной для тебя женщины?

– Элоиза, все хорошо, все будет хорошо, – повторял он так тихо, что она не могла его слышать, несмотря на отличный музыкальный слух. – Я знаю, мы сможем зарегистрировать гражданский брак. В Клайпеде это можно.

В эти минуты Сендер, забыв о надвигающейся катастрофе, снова чувствовал себя победителем – человеком, в жизни которого все зависит исключительно от его решения.

Именно таким и был Сендер летом 1937 года, когда впервые встретил Элоизу на Всемирной выставке в Париже. Ей исполнилось двадцать четыре года, и она была уже довольно известной пианисткой, которой прочили грандиозный успех. А он, двадцативосьмилетний красавец, один из самых богатых людей Клайпеды и любитель красоты во всех ее видах, включая дома, автомобили, женщин и рестораны. Эта его страсть, правда, слегка волновала родителей, но они были уверены, что их самый умный и самый расчетливый в мире сын рано или поздно женится на хорошей еврейской девушке и подарит им кучу внуков. В конце концов, именно так и произошло. Но до этого Сендер серьезно увлекся Элоизой.

– Представляете, я вчера пережила ужасные минуты, – взмахнула Элоиза руками в длинных черных перчатках и захохотала. – Я вдруг поняла, что мои руки ничего не помнят – ни одной ноты.

Все сидящие в ресторане люди оглянулись и посмотрели на нее – так велико было несоответствие слов и интонаций у этой высокой женщины со светлыми волосами, одетой в сшитое по последней моде черное платье. А может быть, их привлекла выразительность ее жестов, особую красоту которым придавали туго обягиваюшие руки перчатки.

– И что же ты сделала, дорогая? – улыбнулась ее подруга Гражина и переглянулась с сидящим рядом мужем, мол, эта Элоиза всегда что-нибудь сочинит.

– Кое-как доиграла. А потом вспомнила любимую поговорку моей бабушки: Es gibt kein noch so scho+nes Lied, man wird des endlich mu+d’. («Еще не было ни одной песни, от которой бы в конце концов не уставали, даже если она хорошая».) Так что, думаю, мне пора серьезно обновить репертуар. Сколько можно играть одно и то же?

Муж подруги важно кивнул и обернулся, чтобы позвать официанта и потребовать еще шампанского. Но вдруг вскочил с места и со словами: «Сендер!» – бросился к молодому человеку – безукоризненно одетому, невысокому, но отлично сложенному. Правильные черты лица, хорошо очерченные губы и темно-карие глаза делали его очень привлекательным.

Сендер обнялся со старым приятелем, представился дамам, поклонился и присел за стол.

– Жарко, – начал он разговор.

– Жарко – это если бегать по всем павильонам, а если пить холодное шампанское, то можно пережить, – улыбнулась Элоиза и посмотрела в его глаза.

И тут же отвела взгляд, хотя никогда особой робостью не отличалась. Но ей показалось… Нет, ей не могло показаться. Она их узнала – сразу, в одну сотую доли секунды – и эти глаза, и их выражение, одновременно ласковое и требовательное. Именно этот взгляд вчера сбил ее с толку и чуть не сорвал концерт. Когда она в перерыве между исполнением посмотрела в зал, то столкнулась именно с этим взглядом. Руки тут же забыли ноты. И только силой воли она сумела подчинить их себе. Но концерт получился неудачный. Публика этого не заметила, но Элоиза знала цену своему выступлению – ведь играя, она думала о двух вещах: как бы доиграть до конца и не сбиться и будет ли человек с «этим» взглядом ждать ее после концерта с букетом.

Она доиграла «Серенаду» Шуберта, больше ни разу не сбившись. А когда вернулась в гримерную, то застала там только лучшую подругу Гражину и ее мужа Эдуарда.

Элоиза рассердилась на себя – ведь это было ее требование к администрации: ни под каким видом не пускать к ней посторонних. Только близких друзей. В число которых входил и Ромунас, который два последних года не желал быть только другом детства. И Элоиза в душе была уверена, что рано или поздно станет его женой. Когда немного постареет и успокоится.

– Я расстроен, – вздохнул Сендер.

– Что такое? Ты не нашел на выставке ничего интересного для своей фабрики? Странно, в Париже можно воровать идеи для текстиля на каждом шагу, – иронично ухмыльнулся Ромунас, по привычке подтрунивая над старым товарищем по детским играм.

Они очень дружили, когда жили в Вильно. А потом Сендер с отцом уехали в Мемель.

– Ну, я думаю, здесь можно украсть и кое-что поценнее. И я размышляю, как это лучше сделать, – глядя в упор на Элоизу, ответил Сендер.

– О, это ты напрасно задумал! Наша Элоиза – это тот редкий лед, который всегда в огне. Так что будь осторожен.

«Будь осторожен, Сендер, будь острожен…» – эта фраза стучала в его голове без остановки со вчерашнего вечера, с того момента, когда он впервые увидел Элоизу. И так вымотала его, что сейчас, сказанная лучшим другом детства, совершенно не напугала. Ему только ужасно хотелось стащить с нее черные перчатки и дотронуться до ее рук, чтобы убедиться в том, что они теплые. Потому что если это так, то и она вся, под своим платьем из черного шелка, тоже теплая. Хотя когда он впервые вчера увидел ее, то был потрясен перламутровым светом, который излучала ее кожа. Женщина с такой кожей могла быть и ледяной королевой, и самой горячей в мире. Сендеру показалось как никогда важным проверить это. Потому что, когда их глаза встретились, он узнал, как обычно внезапно в толпе узнаешь самого важного для тебя человека. И в девяносто девяти случаях из ста тут же теряешь его. Но Сендер в свои двадцать восемь лет еще не успел привыкнуть терять – он пока умел только приобретать и множить свои богатства.

А Элоиза все поняла сразу. Когда-то бабушка, которая была довольно известной немецкой оперной певицей, рассказала ей, совсем юной, как правильно выбирать себе мужчину. «Дорогая, ничего не имеет значение, ни внешность, ни образование, только вот это абсолютное понимание – этот мужчина для тебя, только для тебя и ни для какой другой женщины… Когда ты встретишь такого, ты поймешь, о чем я говорю». И сейчас, сидя в парижском ресторане, Элоиза совершенно отчетливо поняла, о чем говорила ее немецкая бабушка.

– Вы долго здесь еще пробудете? – спросил ее Сендер.

– Нет, я завтра утром уезжаю в Вильно. Потом – продолжение гастролей. Наверное, хотя вы сами знаете, как трудно что-то планировать, когда мир начинает ходить ходуном.

Он кивнул, хотя в это лето 1937 года фраза «Мир начинает ходить ходуном» казалась им, скорее, художественным образом, нежели неумолимо приближающейся реальностью. Страшной и пугающей настолько, что им хотелось верить, что ничего не случится, что как-нибудь все обойдется. Поэтому сейчас самое главное – убедиться в том, что интерес взаимен. А потом случайно в суете не потерять друг друга.

Они простились возле отеля. Сендер обещал приехать в Вильно, тем более что это его родной город. Настойчиво уговаривал наведаться в Мемель, где обещал встретить Элоизу как королеву.

– Вы, Сендер, забыли, что это мой родной город и я сама могу встретить вас там как короля.

– Хорошо, мы будем король и королева. Я даже уже начал строить для нас замок на косе.

Они еще долго жонглировали словами, смеялись и никак не могли расстаться. На прощание Элоиза так резко стянула перчатку, что треснула ткань, и протянула ему руку, которая, как он и ожидал, оказалась очень горячей.