Она снова взглянула себе под ноги – щели между обуглившимися досками были слишком широкими, сантиметра по два. «Надо отремонтировать пол, – подумала Мишель. – Вызвать мастеров, попросить все разобрать, а потом сделать заново. Вот только если будет идти снег, то все бессмысленно – доски сначала разбухнут от излишней влаги, а потом летом высохнут. И тогда щели станут еще больше».

Она обошла огромную комнату. Выглянула в окно. За ним не было ничего – даже стены соседнего дома. «Странно, – подумала Мишель. – Ведь это центр города. Разве такое может быть? Стоит дом, из окон которого не видно ни оживленной трассы, ни помойки, ни сквера. Ничего! Как же здесь живут люди? Они даже не знают, что происходит в городе. А может, это и к лучшему? Ведь если бы папа сейчас узнал, что я пришла в этот дом, то он был бы ужасно недоволен. А мне бы снова стало стыдно – как тогда, много лет назад. Кстати, из-за чего? Нет, я не могу вспомнить. Кажется, из-за какого-то мужчины. Но сейчас я не вспомню его имя. Да это и не важно. Ведь я должна сделать то, ради чего пришла в этот обугленный дом без вида из окна. А потом исчезнуть. Навсегда».

Стало холодно.

Снежинки погасли.

Мишель начала бить дрожь.

«Когда он придет, то я ему ничего не скажу. Не скажу, что совсем скоро я уйду, исчезну, спрячусь, поменяю имя и фамилию – только чтобы он меня не нашел. Но сейчас я не имею права сбежать – ведь я пришла для того, чтобы его спасти. Если не я, то кто? Без меня он пропадет. Бедный Андрей…»

В этот момент раздался звонок. Мишель бросилась к двери, распахнула ее настежь и оцепенела от ужаса.

На пороге стоял Андрей. Он беззвучно плакал. Глаза его сверкали тусклым желтым светом – как будто в них закатились тщательно ограненные янтарные бусины ярко-желтого цвета. Вот только вместо рук из-под широких манжет белоснежной сорочки торчали обрубленные культи.

Крови не было. Но Мишель все равно закричала.

И проснулась.

За окном была середина ночи. Midnight blue. «Я постелю в его доме ковер такого цвета – темно-синий, почти черный, – вздохнула Мишель и отодвинулась на другой край кровати, потому что простыня под ней была влажной. – Если, конечно, я не сойду с ума до рассвета».

У нее уже много лет не было панических атак. Раньше они случались, если она позволяла себе выпить более двух бокалов вина. Тогда сценарий был почти предрешен – Мишель просыпалась ровно в пять часов утра. Голова разрывалась от боли. Тошнота подступала к горлу. А страх буквально сковывал по рукам и ногам – в эти предрассветные часы она ужасно боялась умереть, но гораздо больший страх ей внушала жизнь.

Но сегодня был другой случай. И до рассвета оставалось еще несколько часов…

Глава 8

На следующий день Мишель переехала из отеля в дом Андрея. После долгих размышлений она решила занять одну из гостевых комнат на третьем, мансардном, этаже. Ее порадовало, что в ней нет никакой мебели, кроме нового простеганного широкими стежками матраса. Отделку, по счастью, прежние хозяева тоже не успели закончить – только оштукатурили и загрунтовали стены под покраску. А вот потолок был замечательный – обитый тщательно отшлифованными и покрытыми белым лаком дубовыми досками. И когда на комнату спускались сумерки, он парил над головой, словно парус. Мишель даже казалось, что она слышит шум ветра, но, скорее всего, это просто ветви деревьев бились о крышу. «Интересно, – думала Мишель, лежа на матрасе и глядя на звезды в мансардное окно, – кто же построил этот дом? И почему по всем направлениям провал, а вот с крышей – что с внутренней стороны, что с наружной – полный порядок? Наверное, бандит. Он точно знал, что без хорошей крыши – пропадешь. Как, видимо, и сосед его. Тот вообще, судя по тому, что тщательно окна задраил жалюзи, приготовился к нападению автоматчиков».

Мишель решила не терять время и пригласила замерщиков для установки новых окон. Приехали совсем молодые ребята, тщательно измерили проемы и оформили договор. Обещали все сделать через две недели. Уезжая, они еще раз с неодобрением бросили взгляд и на дом, слишком нагло сияющий синими оконными переплетами, и на Мишель, которая особенно не церемонилась с мастерами, давая четкие указания. «С жиру бесятся! – прочитала она в глазах замерщиков. – Нормальные окна, не дует. А сколько денег в них вбухано! Так нет же, подавай дубовые, сделанные по специальной технологии для влажного климата. Эх, живут же люди! Меняют остекление только потому, что цвет не нравится! Вот гады!»

Ничего такого, конечно, замерщики не сказали. Но Мишель уже давно научилась без слов читать мысли тех, кто зарабатывал деньги на чужих капризах. Иногда эти люди пытались и ее перетянуть на свою сторону – «мол, живут же гады!». Но она никогда на такие провокации не поддавалась, потому что отлично знала, что последует дальше, – сначала ей предложат перейти на «ты», а потом вместе обворовывать хозяев, приписывая несуществующие расходы.

Мишель никогда не воровала. Ей становилось нехорошо от одной мысли, что можно взять чужое. Зачем? К тому же она всегда подсознательно знала – если ты возьмешь чужое, то у тебя тоже отнимут что-то – причем самое дорогое, самое важное. И произойдет это в неподходящий момент, когда ты окончательно расслабишься и даже забудешь, что когда-то, между делом, совершила кражу.

В этот вечер Сава вдруг ни с того ни с чего решил сам приготовить ужин. Сходил в магазин. Где, сопровождаемый удивленными взглядами (неужели это Сава? Или нет, не он? Но как постарел, потолстел!) придирчиво и со знанием дела выбрал рыбу и овощи. В специализированном отделе прихватил бутылку белого вина – причем самого дорогого. (Точно – он! Так он еще и пьет! Кошмар! Вот попса проклятая!)

Все эту сцену со смехом, в лицах он изобразил перед Мишель, пока готовил ужин.

Мишель, сидя за барной стойкой, с интересом слушала его и одновременно пыталась закончить дизайн-проект дома хотя бы в общих чертах. Но ничего не складывалось. Итак, стены – выкрашенные во все оттенки балтийского песка, как и сам дом снаружи. Окна, полы, двери, подоконники – из дуба, тонированного под светлый янтарь. С крышей все ясно, тут без изменений – сланец, чем-то напоминающий прибрежную гальку. А дальше что? Разбавить синим, голубым? Ну да, ну да, так легко можно скатиться до морского стиля. Как говорится, шаг влево, шаг вправо – расстрел. А от красоты до пошлости – так вообще пара миллиметров.

– Они, наверное, думают, что я должен за рыбой идти в своем сценическом костюме с бахромой, с блестками. Да меня в таком виде точно бы в психушку упекли, – продолжал веселиться Сава, втайне радуясь, что его по-прежнему узнают, что он все так же знаменит.

А что покупатели думали про него в тот момент, когда он нюхал рыбу – неважно, главное, что думали, что вообще обратили внимание.

– Савочка, – оторвалась Мишель от ноутбука, – но вы и правда не ходили бы в магазин в этих штанах. Вы же артист, знаменитость.

– А что такого? – Он с искренним недоумением оглядел вытянувшиеся на коленках спортивные штаны. Когда-то они были темно-синими. – Удобно же.

– Ну все-таки… – Мишель задумалась, внимательно глядя на Саву. – А может, нам в холле положить ковер восточный? Цвета мидл найт – середина ночи. Темный-темный, почти черный и немного вытертый.

– Ага, для Андрюхи ковер-самолет, – хохотнул Сава и вытер руки о спортивную майку, такую же застиранную, как и брюки. – Он ему точно пригодится, чтобы вовремя от теток сматываться.

– Но он же говорил, что хочет ковровую дорожку, – растерялась Мишель. – А это будет отличный ковер, шерсть с шелком, сделанный в Центральной Азии. Можно, конечно, купить антикварный, но это дорого, от двадцати тысяч долларов.

– Двадцать тысяч за молью поеденный коврик? – опешил Сава. – Нет, Настьке такое точно не понравится. Она вообще старье не любит – ей подавай все самое новое, самое-самое. Причем за маленькие деньги. В этом ее главный секрет.

– Но ведь Андрей хотел ковер или что-то подобное! – продолжала настаивать Мишель.

Ей совсем не хотелось говорить про Настю. Она предпочитала делать вид, что ее вообще не существует – ни в ее жизни, ни в жизни Андрея.

– Да Андрюха сам не знает, чего хочет. Рассказывала тебе Настька свою теорию про три его решения? Первое – в помойку, второе – тоже. Ну а третье – можно задуматься. Только вот почти никогда до третьего решения дело не доходит. Буксует он, причем все время между первым и вторым. Эх, ты Андрюху не знаешь! Ну вот что, Матильда, давай, закругляйся. Будем ужинать. Немного рыбка моя подгорела, пока ты мне голову пыльными коврами забивала. Но ничего, все равно вкусно. Что ты сидишь? Ты еще даже салат не приготовила. Давай, давай, выключай свою коробку!

Мишель закрыла компьютер. Достала овощи из холодильника – нежно-зеленый салат, помидоры, слишком желтый, как пластиковый, перец. Вымыла, обсушила, нарезала и разложила на блюде. Получилось красиво.

– Просто и живописно, – кивнул Сава. – Молодец!

Он потушил верхний свет. Зажег свечи и разлил вино по стаканам – бокалы искать ему было лень. А Мишель не решилась предложить свою помощь. Да и зачем? Все равно, несмотря на полумрак и всполохи пламени, все это не было похоже на романтический вечер. Скорее, на случайную встречу двух попутчиков в поезде.

Они сидели за барной стойкой и беседовали. Сначала о разных пустяках. Затем обсудили коллег Савы – кто и почему так ужасно поет. Потом поговорили о Москве, из которой в последние годы все так и норовят сбежать – неважно, на теплое море или на холодное, главное, подальше от духоты, пробок и сумасшедшего ритма жизни, от которого рано или поздно почти у всех сердце начинает выскакивать из груди.

– Знаешь, я думаю, может, потому Андрюха сочинять перестал? – задумчиво произнес Сава и подлил себе вина в стакан. – Устал человек. Правда, как-то слишком быстро. Сорок лет – а он весь седой.

– А он разве недавно поседел? – спросила Мишель.

– Да что ты! Сколько я его знаю, он всегда был седой. Но раньше он был молодой. А сейчас как старик – все брюзжит, брюзжит. Впрочем, если говорить честно, то когда мы познакомились, то он уже тоже был не очень веселый. Но у него драма тогда была, страдал он сильно.