— Вы циник, — сказала Маша и поежилась словно от холода.

— Это с вашей точки зрения плохо?

— Нет. Мне все равно. Я думаю, это плохо для вас. Вам иногда бывает очень тоскливо и погано на душе.

— Откуда вы знаете?

— Я ничего не знаю — мне так кажется. — Она встала. — Мне пора. Спасибо за чай и за то, что скрасили мне этот очень невеселый день.

Он отвез ее домой и даже не пытался к ней приставать, хотя до сих пор все до одной красивые женщины возбуждали в нем желание. Эта была не такой, как другие. Ему казалось, они с ней уже встречались. Но где-то в другом мире.


— Итак, мой друг, вы вернулись из России с, можно сказать, готовым романом и жаждой продолжать творческую деятельность. Похвально, очень похвально. — Тэлбот вытер полотенцем вспотевшее лицо и сел в плетеное кресло под навесом Они Анджеем только что закончили играть в теннис, причем, как обычно, в трех сетах из четырех выиграл Тэлбот — Анджей был неважнецким игроком. — И вы как будто помолодели душой и телом. Влюбились в русскую?

— Да, — коротко кивнул Анджей. — Но это было платоническое чувство.

— Почему было? Разве любви мешают расстояния?

— Я пока ничего не знаю. К тому же эта девушка живет только ради искусства. Она учится пению.

— И что, у нее на самом деле хороший голос?

— Да. Я в нее очень верю. — Анджей направился к дому — ему не хотелось рассказывать кому-либо о своих отношениях с Машей.

— И доблестные воины из кагэбэ позволяли вам беспрепятственно встречаться? — спросил нагнавший его возле самой лестницы Тэлбот. — А вы не боитесь, ЧТО вашу подругу могут сослать в Сибирь?

— Нет. Россия стала несколько иной. К тому же свекор этой девушки занимает довольно высокий пост в этом пресловутом ведомстве.

— Так, значит, мой друг, вам ее нарочно подставили, как подсадную утку дураку-селезню. А вы на нее клюнули и распустили перья. — Тэлбот рассмеялся и похлопал зятя по плечу. — Не расстраивайтесь, друг мой, тем более что вас, надеюсь, не успели завербовать на службу в эти органы. Однако в следующий ваш приезд в Россию советую вести себя осмотрительней.

Анджей вздрогнул. Заныло где-то в низу живота. Неужели Маша была всего лишь… Он вспомнил ее прямой наивный взгляд, откровенность в каждом движении, полное отсутствие кокетства. Нет, не может быть. Да и зачем я им нужен?..

И все равно мысль запала в голову. Тем более он знал, что в Москве за ним следили. За обедом он вспоминал подробности их с Машей знакомства и не слышал, о чем говорил тесть, пока тот не протянул через стол руку и не коснулся манжета его рубашки.

— Проснитесь, мой друг. Если вас так расстроила моя фраза по поводу подсадной утки и распушившего перья селезня, считайте, что я всего лишь неудачно пошутил. А сейчас давайте поговорим серьезно. Дело в том, что Сью выходит из больницы.

Анджей уронил в тарелку вилку и испуганно посмотрел на Тэлбота.

— Причин для страха нет. Она выходит не насовсем, а, как выражаются врачи, на каникулы. Надеюсь, они продлятся не слишком долго. — Тэлбот усмехнулся. — Дети уедут к моему племяннику в Коннектикут — с этим нет никаких проблем. Понимаете, врачи считают, что Сью нужен мужчина. Да, да, именно с физиологической точки зрения. Поскольку у нее есть муж, я думаю, было бы в высшей степени аморально нанимать для этих целей кого-то за деньги. Тем более что сейчас развелось столько проходимцев. Наверное, вам придется куда-нибудь ее свозить. Ну, например, в Париж или, если захотите, в Вену. Только имейте, пожалуйста, в виду, что Сью противопоказано солнце. А следовательно, в курортные места смысла ехать нет. Я понимаю, мой друг, как вам тяжело все это после вашего романтического приключения в России, и очень вам сочувствую.

В глазах Тэлбота была искренняя симпатия.

— Но ведь она не хотела меня видеть после рождения детей, — сказал Анджей, чувствуя себя утопающим, который пытается ухватиться даже не за соломинку, а вообще за какую-то былинку. — Может, мне стоит сперва повидаться с ней и…

— Конечно же, вы с ней повидаетесь, мой друг. Она последнее время очень часто говорит о вас и выражает желание снова вступить с вами в интимные отношения. Понимаете, врачи считают, что в период климакса многие женщины становятся повышенно сексуальными. Еще они говорят, что, если эту сексуальность не удовлетворить, могут возникнуть всякие осложнения, вплоть до летального исхода.

— Однако существуют какие-то лекарства и вообще…

— И вообще, мой друг, вам, если мне не изменяет память, когда-то нравилось заниматься со Сью любовью. — Тэлбот без тени смущения смотрел на зятя. — Что дурного в том, если муж немного утешит свою больную жену? Согласитесь, у моей бедной дочери было не так уж много радостей в жизни.

— Когда? — обреченным тоном спросил Анджей.

— В конце этой недели. А ваш роман, думаю, вы все равно напишите. И мы его опубликуем без всяких проволочек. Поверьте, я не пожалею денег на рекламу. История вашей трогательной заботы о несчастной Сью наверняка попадет на страницы многих газет, и наши домохозяйки полюбят вас еще задолго до того, как выйдет ваш роман. Дорогой мой Эндрю, уверяю вас, потом вы снова поедете в Россию и будете любить эту вашу русскую сколько хотите и как хотите.


Сью нисколько не изменилась за те двенадцать с лишним лет, что они не виделись. Разве стала еще моложе и стройней. Лечащий врач объяснил Анджею, что последние два года она с невероятным усердием следила за своей внешностью, часами занималась гимнастикой, всевозможными массажами.

— У нее появилась новая идея фикс — понравиться вам, — рассказывал немолодой врач-психиатр с усталым отрешенным взглядом. — Последнее время она каждый день спрашивала у меня: «Как ты думаешь, Боб, мой Эндрю все еще любит меня?!» или «Скажи мне честно, я могу вызвать желание у мужчины? Я не хочу, чтобы Эндрю жил со мной только из жалости».

Он ждал ее на скамейке возле оплетенного шпалерными розами здания лечебного корпуса. В воздухе пахло медом и весной, хотя уже был конец июня. Здесь, в Новой Англии, природа напоминала внешне Россию. Но это была совсем чужая природа, и он чувствовал это каждой порой своего существа.

«Родина там, где ты любишь», — вдруг вспомнил он слова Маши.

И тут из дверей вышла Сьюзен.

Она была в широкополой соломенной шляпе и узких брючках до половины икры из какой-то очень тонкой эластичной материи. На ногах — босоножки на высоких каблуках с невероятным переплетением ремешков. К груди она приколола ярко-оранжевую розу. Сьюзен смотрела на него растерянно и даже виновато, и он поднялся ей навстречу.

— Как ты хороша, Сью, — сказал он и улыбнулся.

Она схватила его за обе руки и прижала их к своей груди. Он ощутил громкие и частые удары ее сердца.

Они пообедали в маленьком китайском ресторанчике на Пятьдесят восьмой улице и улетели вечерним рейсом в Рим. По дороге из аэропорта Сью сказала:

— Только прошу тебя об одном, Эндрю, — не надо никаких жертв. Я ненавижу жертвы. Я была очень больна все эти годы, но мысль о том, что на свете есть ты, помогла мне выкарабкаться из страшной черной ямы. Теперь я не боюсь произносить слово «любовь». Да, я люблю, люблю, люблю тебя. Ты — смысл моей жизни, ты смысл всего, что существует на свете, мой милый Эндрю…


Первые дни Маша почти никуда не выходила из дома, ожидая звонка от Эндрю. Телефон молчал. В квартире было душно, и с улицы в раскрытые окна воняло бензином, отчего першило в горле. Но Маша никак не могла заставить себя уехать на дачу. Она по нескольку раз на день принимала душ, садилась за рояль, распевалась, разучивала новые партии, играла клавиры опер. Музыка, музыка… Сейчас ее спасение только в ней. Господи, какое счастье, что на свете есть музыка, иначе можно сойти с ума.

Через две недели, вконец измотанная ожиданием, она сбежала на дачу. Еще через неделю среди ночи раздался резкий телефонный звонок. Она схватила трубку стоявшего в изголовье аппарата, крикнула громко и звонко: «Але! Але!»

Звонили из больницы. С Николаем Петровичем случился инфаркт. Врачи опасались за его жизнь.


Ян страдал по ночам бессонницей. В недолгие часы сна его терзали кошмары, одним из которых была Лидия. Обычно она приходила к нему, затянутая в длинное шелковое платье неуловимо переливчатого цвета, садилась на край кровати и старалась достать рукой до его лба. Он пытался отстраниться, но вдруг понимал, что это вовсе не Лидия, а Маша, хотя у нее какое-то чужое и очень злое лицо. Тогда он протягивал к ней обе руки, но она потихоньку удалялась, растворяясь в воздухе. Перед глазами еще долго оставалось расплывчатое радужное пятно ее платья. Он открывал глаза, садился, спускал ноги на пол и смотрел в иллюминатор на крупные звезды южного полушария. Их судно недавно пересекло экватор. Тропические ливни сменялись удушливой жарой. Еще полтора месяца… Если кошмар будет продолжаться, он может не выдержать. Таблетки, которые прописал от бессонницы судовой врач, не помогали — от них кошмары становились еще страшней и навязчивей. Ян как-то в сердцах зашвырнул пузырек в океан. Теперь он об этом пожалел — последние трое суток он не спал совсем, лишь иногда проваливался на несколько минут в вязкую серую трясину дремоты, от которой потом подташнивало и кружилась голова. Он встал, не зажигая света, пошарил в шкафчике в изголовье койки, нащупал бутылку купленной в Касабланке анисовой водки… Глоток этой вонючей мерзости на какое-то время прояснял мозги и позволял снова обрести под ногами почву. Ян знал, что это не лучший выход, но другого у него не было. В это свое плавание он особенно остро переживал разлуку с Машей и постоянно испытывал за нее тревогу. Разумеется, можно было связаться по радио с Ленинградом и попросить отправить ей телеграмму, но Ян никак не мог подобрать нужные слова. Просить мать, чтоб она позвонила в Москву, он не хотел, чувствуя интуитивно, что она ревнует его к сестре, и, зная ее излишнюю эмоциональность, понимал, что Амалия Альбертовна Машу почти ненавидит.