— Не делайте этого, прошу вас! Похоронив мать, граф, без сомнения, в самом ближайшем времени вновь вернется к себе на корабль, а мне очень важно, чтобы вокруг мадемуазель де Фонтенак сохранялась хотя бы относительная стабильность. Она сейчас в Сен-Клу, там ей хорошо, и она в безопасности, а мы пока еще не поймали убийц. И хотя я убежден, что это дело рук мадам де Фонтенак и ее пособника ла Пивардьера, мне нужны доказательства.

— Доказательства? А попытки похищения этой девушки в парке Фонтенбло тебе мало? Ты же взял его с поличным, разве не так?

— Не я взял его с поличным, — рассерженно отозвался Альбан, — а этот щелкопер и волокита де Сен-Форжа, это он ткнул негодяя шпагой, и тот сбежал. Однако получил он, как видно, не рану, а лишь жалкую царапину, потому что мчался быстрее зайца. Я, конечно, догнал бы его, если бы он не вскочил в карету. Карета была черной, без единого опознавательного знака, она стояла за оградой парка неподалеку от фонаря. Благодаря его свету я и узнал ла Пивардьера, но за парой резвых лошадей угнаться не мог.

— А тебе не кажется странной эта попытка похищения? Не проще ли было бы уничтожить и маленькую Шарлотту?

— Я думаю, что ее мать не рассталась с мыслью постричь ее в монахини. К тому же еще одна смерть в этом семействе могла бы привлечь к себе внимание короля. А Его величество наводит теперь порядок железной рукой. Если только, — задумчиво прибавил Альбан,— если только ла Пивардьер не действовал самостоятельно, на свой страх и риск. Чего он, собственно, добивается? Он мечтает прибрать к рукам состояние де Фонтенаков и, мне кажется, вполне способен сообразить, что для этого гораздо разумнее... да и приятнее жениться на прямой наследнице, молоденькой и хорошенькой, а не на старой грымзе, хоть и молодящейся.

— А как в этом случае устранить старую молодящуюся грымзу? Превратить в очередной труп? Как видишь, мы закончили тем, с чего начали, — со вздохом заключил де ла Рейни. — Как бы то ни было, нам нужно следить, не спуская глаз, за каждым шагом этой женщины. Мадам де Брекур презирала ее и гнушалась ею. Она была уверена, что ее брат отравлен, и отравила его собственная жена. Но у нее не было доказательств. Признаюсь, что, помня об этом подозрении, я все надеюсь в один прекрасный день услышать и ее имя от какой-нибудь из проклятых колдуний, которых мы держим под арестом!

— А, может быть, имеет смысл им как-нибудь... напомнить?

— Но, к несчастью, никто из них даже ни разу не произнес ее имя. А я хочу вершить только правый суд. Для меня нет ничего драгоценнее справедливости, но я никогда не буду ее добиваться с помощью запрещенных приемов. — Глава королевской полиции вновь заглянул в лежащую перед ним папку и добавил: — Вуазен-младшая обвиняет мадам де Монтеспан в том, что она отравила свою соперницу мадемуазель де Фонтанж с помощью перчаток и носовых платков...

— Герцогиня де Фонтанж еще, слава Богу, жива и в конце июня, когда она вернулась ко двору, сияла красотой и здоровьем и вновь привлекла к себе сердце короля.

— Но ее сияние очень скоро померкло. У нее вновь открылись кровотечения, и она снова начала болеть. Ей пришлось опять обратиться за помощью к приору де Кабриеру и даже уехать... Кто знает, может быть, Вуазен-младшая не так уж и ошибается?..

— Вот чего я не могу понять: король, судя по всему, вновь увлекся маркизой де Монтеспан. Обвиняя ее, Вуазен-младшая рискует навлечь на себя большие неприятности...

— Она это прекрасно понимает, но говорит, что ей нечего терять и что она хочет отомстить за свою мать. По ее словам, прекрасная Атенаис обещала Вуазен-старшей спасти ее от костра, если она будет молчать. Ведьма надеялась на ее помощь до последней минуты. Она дралась и отбивалась, как дикая кошка, когда ее привязали к столбу. Она выла и царапалась, но, когда языки пламени заплясали вокруг нее, она замолчала... Я думаю, что Андре Гийом, палач, пришиб ее дубинкой. Кстати сказать, он был любовником Вуазен...

— Чувствительный палач! Это что-то новенькое, вы не находите?

— Чувствительный или подкупленный? А, может быть, и то и другое... Но, как бы там ни было, обвинения Вуазен-младшей, лживые или откровенные, прозвучали перед судьями, и они слышали их так же отчетливо, как и я, что ставит меня в весьма затруднительное положение.— Потому что маркиза де Монтеспан по-прежнему любовница короля? Прекрасная Олимпия Манчини, племянница Мазарини, ставшая графиней де Суассон, тоже была его любовницей. Однако Его величество без малейших колебаний подписал ордер на ее арест...

— А она, предупрежденная об опасности, успела уехать за границу.

— Так может быть, и в этом случае применить ту же тактику?

— Нет, это невозможно. У Олимпии не было детей от короля... Тем более детей, которых он недавно признал законными... Может случиться беспримерный скандал! Единственная возможность как-то помочь делу — это как можно скорее поставить короля в известность. Я на время приостановил работу Суда ревностных. Сейчас отберу самые важные показания, а завтра отправлюсь в Сен-Жермен и попрошу короля принять меня без свидетелей.

— В Сен-Жермене вы Его величества не найдете, Чтобы увидеться с ним, вам придется ехать в Версаль.

— В Версаль? Ты уверен?

— Ничуть не сомневаюсь. Король собирается дать в Версале несколько праздников в честь мадам дофины. Как вы знаете, король время от времени приезжает туда. Вполне возможно, для того чтобы лично наблюдать за новыми работами, которые он не устает заказывать.

— Откуда ты узнал об этом?

Делаланд посмотрел на своего начальника со своей особенной усмешкой, прячущейся в левом уголке рта.

— Узнал, побывав «голубым мальчиком» в бантах и лентах, примерив и другие придворные костюмы. Должен сказать, что таким образом чего только не узнаешь...

— Как я понимаю, ты собираешься отправиться на эти празднества?

— Всенепременно. Тем более что все обитатели Сен-Клу приглашены принять в них участие. Если Его величество устраивает праздник, то предполагается, что на нем будет веселиться весь его двор в полном составе, все будут сверкать и переливаться. Даже если кому-то придется ютиться в комнатах под крышей или ночевать в еще неотделанных покоях, обращать внимание на подобные мелкие неурядицы не полагается, зато принято всем сиять и восторгаться.


***

Герцогиня Елизавета не слишком обрадовалась, когда супруг объявил ей, что они отправляются на праздники в Версаль. Она терпеть не могла этот огромный дворец, который, как ей казалось, никогда не будет достроен. Людовик словно бы получал особенное удовольствие от того, что по своей прихоти без конца все менял и перестраивал. Без малейших колебаний он приказывал разрушить то, что было построено только вчера, и требовал возвести что-то еще более величественное, прекрасное и дорогостоящее. Так, например, он поступил с прелестной террасой, обсаженной апельсиновыми деревьями, которая соединяла его покои с покоями королевы. Она вдруг ему разонравилась, и он приказал построить перед новым с иголочки фасадом, который так приятно затеняли апельсиновые деревья, великолепную галерею с зеркальной стеной с одной стороны и высокими окнами с другой[51]. Плафоны, которые должны были прославить царствование «короля-солнца», расписывал художник Лебрен, и несчастный Кольбер, министр финансов и королевских дворцов, приходил в отчаяние, подписывая астрономические счета, представляемые мэтром...

— Меня приводит в уныние эта плоская болотистая равнина, где нет спасу от комаров, разве только в каком-то противном овраге! — жаловалась герцогиня Елизавета.

— Вынужден признать, что вы не совсем не правы, дорогая, — вздохнул герцог Филипп. — Но зато, согласитесь, что отведенные нам покои и красивы и удобны...

— Не хватало еще, чтобы мы ютились в чердачных каморках! Как-никак вы брат короля, а я его сестра! Но, предупреждаю заранее, не надейтесь, что я и на этот раз уступлю вам часть своих комнат, чтобы вы разместили в них своего обожаемого шевалье де Лоррена!

— Как вы жестоки и несправедливы к нему! — простонал герцог. — Безупречный рыцарь, мой лучший друг, и прошу вас принять во внимание, что...

— Оставим этот разговор. И не будем к нему возвращаться. В противном случае я буду ездить ночевать в Сен-Клу, это не так и далеко от Версаля.

— В самом деле, не так уж далеко, но боюсь, что король не одобрит вашего решения. Бог знает, почему он предпочитает ваше общество моему, — прибавил он не без горечи.

— Возможно, потому что я говорю с ним на разные темы, а не только о нарядах.

— Ну да, знаю, знаю, о лошадях, о собаках, об охоте, — перечислил герцог. — Да, кстати, о нарядах... Вы собираетесь взять с собой то прекрасное бриллиантовое колье, которое он подарил вам к нашей свадьбе? Мне кажется...

— Оно великолепно подойдет к последнему шедевру вашего портного. Вы это хотели сказать? Возьмите его, если оно вас порадует. Но при условии, что шевалье не будет спать в моих комнатах!

Сделка свершилась, и супруги расстались, намереваясь заняться приготовлениями к отъезду. Шарлотта после посещения особняка де Брекуров одевалась только в темные платья и носила на плече бант из черного крепа. Она собралась попросить разрешения остаться в Сен-Клу: как бы ни был скромен ее траур, но и он был бы неуместен среди пышных праздничных нарядов в Версале, к тому же Шарлотта вовсе не хотела привлекать к себе внимания... Но Лидия де Теобон откровенно расхохоталась, когда Шарлотта поделилась с ней своими намерениями.— Господи! Чье внимание вы сможете привлечь? Когда король дает праздник в Версале, он приглашает не только всех своих придворных и придворных своего брата, но еще и всю окрестную знать. Да там яблоку негде будет упасть!

— Но ведь дворец построен в весьма пустынном месте, вряд ли там соберется много народа.