— Вам легко говорить! А я и помыслить не могу о веселье.

— И все-таки придется. Хорошо еще, что наша госпожа не заставляет своих фрейлин участвовать во всех празднествах. Только герцог Филипп и его свита развлекаются здесь от души, а мы все сожалеем о нашем милом Сен-Клу, где дышится гораздо легче и свободнее. К несчастью, мы должны набраться терпения и ждать июля.

— Почему так долго?

— Думаю потому, что Сен-Жермен находится слишком близко от Парижа, который король ненавидел всегда, а теперь, когда оттуда так пахнет кострами...

Шарлотта с грустью подумала о том, какое жестокое выпало на ее долю время, и о том, что костры на Гревской площади по сути дела ничем не отличаются от костров на площади Майор. Конечно, костры в Париже поскромнее испанских, напоминающих скорее бойню, чем казнь, но гибнет ли один человек или сто, страдания каждого одинаково мучительны. Самое лучшее было бы не знать о них и не помнить... Король, наверное, правильно поступает, не торопясь вернуться в Сен-Жермен. Фонтенбло с прекрасными тенистыми деревьями, цветочными коврами, зелеными лужайками, зеркальными водоемами вокруг прекрасного замка из светлого камня с башнями, крытыми темно-синей черепицей, так радует глаз и душу своим мирным и радостным покоем, тревожит который лишь щебетанье птиц. А по утрам парк особенно тих и пустынен — король, прослушав мессу, занят в кабинете делами, а все остальные предоставлены самим себе...

Около полудня герцог Филипп в сопровождении нескольких свитских дворян пришел осведомиться о здоровье супруги. Он был весел, как дрозд, накупавшись в Сене, его густые темные волосы еще не успели высохнуть и лоснились на солнце. Он по-простецки расцеловал жену, что свидетельствовало о его прекрасном настроении, сказал, что она прекрасно выглядит, что он очень рад, узнав об улучшении — нога явно пошла на поправку, посоветовал совершать после обеда прогулки в открытой коляске — они нисколько не утомят ее, зато позволят дышать воздухом куда более свежим, чем в павильоне. Не снимая перчаток, он выбрал себе в бонбоньерке засахаренную сливу — в покоях герцогини Елизаветы всевозможные сладости были всегда в изобилии — отправил ее в рот и объявил, что никогда не пробовал ничего лучше. Потом, прощаясь, поклонился и направился к двери, как вдруг его взгляд привлекла головка Шарлотты — пепельный цвет волос не так часто увидишь при королевском дворе. Он остановился.

— А-а, мадемуазель де Фонтенак! Так значит, вы вернулись? А я и не знал.

В голосе герцога прозвучал упрек, Шарлотта присела как можно ниже и поспешила оправдаться:

— Мы с мадемуазель де Невиль приехали только вчера вечером, Ваше высочество, и я надеялась сегодня утром поприветствовать вас и рассказать новости о Ее величестве королеве испанской.

— Вот так-то лучше! Проводите меня и расскажете, какие новости вы привезли. Мы поговорим, прогуливаясь по парку. Я чувствую, что волосы у меня до сих пор не высохли, а на воздухе они скорее просохнут.

Избежать разговора не было ни малейшей возможности. Шарлотта поймала обеспокоенный взгляд своей госпожи, но вынуждена была поспешить вслед за герцогом, который уже сбежал вниз по лестнице и ждал Шарлотту на крыльце, намереваясь вместе с ней пройтись по Шахматной эспланаде, которая вплотную примыкала к павильону. Свита не последовала за герцогом. При нем остался только шевалье де Лоррен, который не сомневался, что ему все позволено.

— Итак, я вас слушаю. Как себя чувствует моя дочь, королева испанская?

— Очень хорошо, Ваше высочество. Ей стало гораздо лучше с тех пор, как изменилось их место пребывания. Их величества оставили древний сумрачный дворец-алькасар и переселились в красивый и светлый Буэн Ретиро, находящийся неподалеку от Мадрида. В суровом алькасаре королева умирала от скуки, ее единственным развлечением было посещение монастырей и бесконечные молитвы. Герцогиня де Терранова, первая статс-дама Ее величества, так педантично следила за соблюдением этикета, что Ее величество не имела возможности даже прочитать самостоятельно письма из Франции, что очень ее огорчало. Но, к счастью, суровую донну Хуану сменила не менее знатная, но гораздо более любезная и приятная герцогиня д'Альбукерка. Теперь Ее величество может спокойно читать свои письма и отвечать на них.

— Вот оно как! Ну, что ж, это меня радует. А как себя чувствует мой зять? Я имею в виду... отношения с супругой... Я полагаю, его облик... В этом отношении никак нельзя надеяться на улучшение...

— Ваш зять так пламенно любит свою красавицу супругу и бывает так трогателен по отношению к ней, что она, судя по всему, привыкла к его непривлекательной внешности. У короля бывают порой приступы меланхолии, часто они случаются после бесед с его духовником; тогда он кажется несчастным, страдающим ребенком... А сердце королевы так отзывчиво, в нем столько сострадания...

Шевалье де Лоррен позволил себе вмешаться в разговор:

— Говорят, что Карлос время от времени уезжает во дворец-монастырь Эскуриал, усыпальницу своих предков, и мечется там днем и ночью по коридорам, воя, как раненый волк!

— Лично я ни о чем подобном не слышала, — сказала несколько смущенно Шарлотта. — Я знаю только, что король порой посещает Эскуриал, чтобы поохотиться там.

— Есть ли надежда на то, что вскоре мы увидим наследника? — осведомился герцог Филипп.

— Когда мы уезжали, никаких признаков этого не было. Но ведь после свадьбы прошло не так много времени.

— Полагаю, что ожидать наследника можно бесконечно, — в насмешливой улыбке оскалился красавчик де Лоррен. — Говорят, что король испанский не способен зачать детей. Это правда?

— Неужели ты думаешь, что девушка столь юного возраста может дать ответ на твой вопрос? — осадил своего любимчика герцог. — Время не скроет правды. Спасибо, мадемуазель де Фонтенак за привезенные новости. Я повидаю еще и мадемуазель де Невиль и смогу сравнить...

Понимая, что разговор на этом закончился, Шарлотта сделала реверанс, прощаясь с герцогом, но оказалось, что уде Лоррена припасена еще одна отравленная стрела:

— А можно ли узнать, мадемуазель, как случилось, что из всех фрейлин королевы только вас и мадемуазель де Невиль вернули во Францию? — спросил он.

— Не могу ответить на ваш вопрос, шевалье, потому что и сама ничего не знаю об этом.

— Это кажется странным! Обычно фрейлины покидают королевский двор все вместе. Почему же остальные остались?

— Простых смертных не посвящают в тайны богов. Мадемуазель де Невиль о причине нашего отъезда знает ровно столько же, сколько и я. Мы лишь повинуемся полученным распоряжениям. Графиня де Грансей, без сомнения, без труда ответила бы на ваш вопрос. Она пользуется большим влиянием при дворе, и герцогиня де Терранова успела в этом убедиться: графиня не раз возражала ей и доказывала свою правоту.

На лице герцога расцвела улыбка.

— Узнаю Ее сиятельство! Графиня де Грансей никому не даст спуску, так ведь, Филипп? Так что пусть она остается как можно дольше подле моей дочери. И последний вопрос к вам, мадемуазель.

— Я в вашем полном распоряжении, Ваше королевское высочество.

— Надеюсь, вы путешествовали не одни? Две молоденькие девочки, и такая долгая дорога!

— Нет, Ваше королевское высочество. Месье де Виллар отдал нас под покровительство одному из своих советников, господину Сенфуэну дю Бульуа. Он много лет прожил в Мадриде и как раз в это время возвращался во Францию, чтобы получить наследство. Обнаружив, что в Пале-Рояле никого нет, он проводил нас до Фонтенбло. Ночь он собирался провести в гостинице, и сейчас, очевидно, уже уехал.

Разговор на этом закончился, и Шарлотта поспешила вернуться к герцогине, чтобы передать ей беседу во всех подробностях. Будь у нее выбор, она предпочла бы разговаривать с герцогом наедине, потому что он был всегда любезен, у него был открытый благородный характер, и он отличался чуткостью, но влияние шевалье де Лоррена на герцога было крайне негативным. Шарлотте очень не нравился де Лоррен: лицом он походил на ангела, но взгляд у него был холодный и безжалостный, как у змеи.

Шарлотта нашла герцогиню весьма обеспокоенной и должна была пересказать ей слово в слово все вопросы и все ответы. Как только герцогиня узнала, что Шарлотта утаила причину своего возвращения во Францию, она облегченно вздохнула.

— Вы не упомянули, что вернулись по приказанию короля Людовика?

— Нет, мадам. Я, может быть, и сказала бы Его высочеству об этом, будь я наедине с ним, но в присутствии шевалье де Лоррена мне не захотелось говорить об этом.

— Он и вам не внушает доверия? Если вы испытываете к нему хоть частичку той неприязни, какую испытываю я, то, поверьте, это уже немало! Но на этот раз он сделал доброе дело. Когда я ездила к королю и просила его помочь нашей милой королеве, и Его величество пообещал, что лично о ней позаботится, он особенно настаивал, чтобы я ни слова не говорила герцогу Орлеанскому. А теперь бегите и предупредите о возможном разговоре мадемуазель де Невиль.

Не прошло и нескольких дней после приезда Шарлотты в Фонтенбло, как началась страшная жара. В городке и в замке спасались от нее, как могли. Ставни и окна были открыты настежь всю ночь, а на заре дружно закрывались, чтобы удержать в комнатах хоть немного прохлады. Счастье еще, что Фонтенбло окружали густые леса, а в парке росли вековые деревья, чья густая крона служила надежной защитой от палящего солнца. И уж, конечно же, все полюбили купания в Сене. Баржа в Вальвене, на которой переодевались в купальные костюмы, никогда не пустовала: там часто можно было видеть герцога Филиппа со своими приближенными, короля со своей свитой, молодых дам, хоть на короткое время освобождавшихся от своих пышных, тяжелых шелковых нарядов, от шлейфов, бантов, шитья и драгоценностей. После купания все возвращались к себе в покои, ложились и дышали, как рыбы. У короля из-за жары поуменышился аппетит, хотя нельзя было сказать, что он сильно похудел. Танцевать стало очень трудно, и поэтому король гораздо больше времени уделял работе, уединяясь то с одним своим министром, то с другим — то с Кольбером, то с Лувуа. Но с приходом ночи все торопились наверстать упущенное — играли, танцевали, присутствовали на театральных представлениях, прогуливались среди зелени парка, катались на лодках, любуясь темно-синим небом, усыпанным серебром звезд, устраивали полночные ужины, сопровождающиеся пением скрипок, и нередко влюбленные парочки уединялись, исчезая в рощах, особенно если вдруг начинал петь соловей. Единственное удовольствие, в котором было отказано придворному обществу, — это фейерверки. Король запретил их, опасаясь пожаров...