Однажды скромный часовщик все-таки решился намекнуть Зое о своем к ней чувстве. «Я так много думаю о тебе, — вымолвил он, — что ты живешь даже в моих снах». Но она, увы, относилась к нему просто как к товарищу, не больше. Не волновал ее часовщик как мужчина. «Ты что? — говорили ей сослуживицы и крутили пальцем у виска. — Такой человек! Не пьет, не курит, квартира есть, недавно новую машину купил. За ним, как за каменной стеной будешь!» А Зойка смеялась в ответ: «Он — каменная стена, а я — каменная баба. В постели. Ну, какому мужику понравится? Не волнует он меня…».

Видимо, ее слова передали часовщику. Он совсем поскучнел и вскоре уволился из Дома быта. Зойка заняла его место.

Аня знала, что Зоя — моя одноклассница. Не знала лишь, что Зоя имела на меня виды. Но сам я считал ее отношение ко мне детской влюбленностью, делами давно минувших дней и потому ничего жене не рассказал.

Друзей Зоя в городе не завела, и она стала часто приходить к нам. Как-то незаметно они с Аней сдружились, у них появились общие интересы: то свитера вяжут по одному и тому же журналу, то модными книжками обмениваются, то друг другу волосы красят, то на какие-то дурацкие курсы по дизайну жилища записались и регулярно устраивают в квартире погром, который, правда, у них назывался по-разному: «сменить интерьер», «применить фэн-шуй», «внести акцент» и прочая хрень.

В общем, когда часы «Сейко» сломались, Аня отнесла их Зое. Та определила: часики китайской кустарной работы, настолько кустарной, что механизм чуть ли не на соплях держался. Повозиться ей, конечно, пришлось немало, прежде чем «Сейко» снова затикали.

— Молодец Зоя, правда? — искренне радовалась Аня. — У нее просто талант!

— Прежде всего у нее талант делать другим приятное, — уточнил я. — Она за других переживает больше, чем за себя.

— Ну да, — кивнула Аня. — Она мне новость о Михаиле с Ольгой рассказала. Ты ведь знаешь, что он пьет горькую, нигде не работает — бич бичом, короче. Ольга решила от него уйти. Так он что сделал? Взял топор — и за ней! Хорошо, соседи спасли. Теперь Мишу могут посадить. Ольга, однако, его простила, пошла в милицию забирать заявление, а ей говорят: «Ничего не знаем, уголовное дело уже заведено…». А Зоя переживает за них, так переживает! Хочет адвоката хорошего найти, чтобы помог.

— Святая простота, — покачал я головой. — Вечно ей кажется: люди лучше, чем о них думают. Ей бы личной жизнью заняться, а не в чужую лезть…

— Не буркай как старый ворчун, — урезонила меня Аня. — Зоя и тебе приятное сделала. Смотри: часы-то как новенькие!

— Уж не знаю, как расплачиваться за них, — притворно вздохнул я. — Деньгами Зойка с меня не возьмет.

— Ой, с каким я пошляком живу! — Аня изобразила притворный ужас.

— Хм! Интересно, о чем ты подумала? — я простодушно пожал плечами. — Если она не берет деньгами, то, может, возьмет цветами?

Аня засмеялась и прижалась ко мне. Я тоже обнял ее.

— Знаешь, иногда мне кажется: Зойка давно и безнадежно в тебя влюблена, — поведала Аня. — Она и со мной дружит только затем, чтобы чаще тебя видеть. Тебе не кажется?

— Но я-то люблю тебя, — ответил я. — А Зоя… Она хороший человек, просто замечательный. И кого любит — ее личное дело.

— Неужели ты ничего не замечал? — настаивала Аня. — Мне казалось, что мужчинам небезразлично, как к ним относятся женщины.

— Конечно, небезразлично, — кивнул я и еще крепче прижал ее к себе. — Если бы я не был нужен никому, то был бы я нужен тебе?

— Не о том речь…

Я не умею говорить о любви. Любые слова о ней кажутся мне беспомощными и банальными. Но тут такой случай, когда надо что-то сказать.

— Если бы не было тебя, я бы никогда не узнал, что такое любовь. Вот и все, — проговорил я.

И я сказал истинную правду. Но правдой я считал и тот камушек из бухты Тихой — он теперь лежал в кармане брюк, и я ощущал его бедром. И те две девушки, лица которых я помнил смутно. А еще была Марина, сама, не ведая того, беспощадно разделившая для меня мир на мужчин и женщин. И милая, добрая, преданная Зойка — тоже правда, она мне как сестра, своя в доску. Может, я ненормальный, не знаю, но никогда, наверное, не смогу воспользоваться ее чувствами только для того, чтобы унять томление собственного тела. Она достойна любви, а не ее подобия. А еще я вспомнил, как несколько раз вообще обходился без игры в подобие страсти — просто хотелось, и тем дамам — тоже. Сколько встречалось таких? Раз, два, три…

На какой-то миг все мои женщины мелькнули передо мной, и оказалось, что их, в общем-то, не так уж и много.

— Ты что-то забыл?

Голос Ани вернул меня в реальность.

— У тебя такое выражение лица, будто ты что-то забыл и пытаешься вспомнить, — уточнила Аня.

— Да так, пустяки! — пробормотал я. А что я еще мог ответить? Впрочем, тут же вспомнил о той Лениной записке в стихах. Странный такой текст. И птица марабу…

— Ань, ты что-нибудь знаешь о птице марабу?

Жена удивленно посмотрела на меня и, пожав плечами, кивнула на телевизор:

— Да, смотрела я какую-то передачу про нее, одно и помню: птица красивая, безголосая, не умеет ни петь, ни кричать — молчунья, словом. А что такое?

— Ничего особенного, — улыбнулся я. — Сам не знаю, почему марабу вспомнился. Может, потому, что словами всего и не скажешь.

Я снова обнял Аню, и она тоже обняла меня.

А поздно ночью зазвонил телефон. Аня проснулась первая и, не включая ночника, попробовала нашарить трубку в темноте. Спросонья она сделала неосторожное движение и чуть не уронила телефон с тумбочки. Трубка соскользнула с рычага, и когда Аня поднесла ее к уху, в ней слышались лишь частые гудки.

Жена положила трубку на телефон и, растревоженная поздним звонком, решила сходить на кухню — выпить воды. Ей стало не по себе. Аниной матери пошел семьдесят шестой год: пышный букет болезней, мизерная пенсия, вздорный характер, одиночество. А в последнее время у тещи безумно скакало давление, схватывало сердце — стенокардия, и она вызывала «скорую», звонила нам: «Поживете без меня, я ухожу…». Мы, конечно, подхватывались и ночь-полночь мчались к ней. Слава Богу, пока все обходилось, но возраст-то у старушки серьезный, мало ли что…

Пока Аня находилась на кухне, телефон снова зазвонил. Я снял трубку:

— Алло!

Молчание. Какой-то шорох. Вздох.

— Говорите! Алло?

В ответ — ничего.

Аня вернулась с кухни, перехватила трубку у меня:

— Мама, это ты?

Раздались частые гудки.

— Сколько раз просила: давай купим определитель номера, — расстроилась Аня. — Вдруг мать звонила? Может, ей плохо.

— Купим, — коротко ответил я.

Мне хотелось спать, глаза закрылись сами собой. Но растревоженная Аня решила посоветоваться со мной:

— Может, позвонить матери, а? Что-то у меня на сердце неспокойно…

— Перепугаешь, — буркнул я. — Еще давление у нее поднимется.

— А если звонила она? Сознание потеряла — вот и отсоединился телефон…

— Ну, позвони.

— А вдруг не она? Напугаю!

— Прямо как сказка про белого бычка…

Тут телефон снова зазвонил. Аня схватила трубку, поалекала — безрезультатно: никто не отвечал.

— Может, тебе кто-то звонит? — с подозрением спросила Аня. — Послушай.

— Да слушал я уже! Спать хочу.

Но все-таки трубку взял и, забыв про всякую вежливость, недовольно спросил:

— Что надо?

Меня явно кто-то слушал: прерывистое дыхание, шмыганье носом, тихий вздох.

— Ну? Говорить будем? Полчетвертого утра. Совесть надо иметь!

Аня одернула меня:

— Не говори так. Может, это мама…

— Какая, к черту, мама! — выругался я. — Делать кому-то нечего.

И положил трубку.

В ту ночь никто больше не звонил. Зато на следующую ночь звонки начались раньше — часа в два ночи. Снова молчание, ни гу-гу, слышалось лишь осторожное дыхание. Положишь трубку — через несколько минут снова звонок. Пришлось отключить телефон от линии.

Ане не понравилось, что теперь мы каждую ночь отключали телефон. «А как же мама? — спрашивала она. — Вдруг ей станет плохо? Не дозвонится до нас…»

Пришлось мне занять у Дартишвили денег и купить новый телефон с определителем номера. В первую же ночь, как мы оставили аппарат в сети, раздался полночный звонок. На табло высветился длинный телефонный номер. Звонок явно междугородний.

— Алло!

Молчание.

— Ваш номер такой-то, — уведомил я. — Если вы не прекратите свое идиотское занятие, у вас будут неприятности. Гарантирую.

В трубке раздались частые нервные гудки.

— А давай позвоним по этому номеру, — предложила Аня. — И узнаем, кто это.

— Хочешь — звони, — пробурчал я. — Мне спать охота…

Аня ткнула в кнопочку автодозвона и специально для меня включила громкую связь, чтобы я слышал разговор.

Ей ответил мужчина:

— Да, я вас слушаю.

— С вашего телефона только что кто-то звонил. Не вы ли?

— Нет, лично я не звонил.

— А кто же тогда?

— Может, жена, — мужчина позвал. — Лена, ты сейчас звонила куда-нибудь? — и, выслушав ответ невидимой нам Лены, сообщил: — Нет, вы ошибаетесь: никто вам не звонил. Тут какая-то путаница. Может, автоматика на АТС барахлит?

Аня не стала с ним спорить и положила трубку. Я сразу не придал значения, что ту невидимую мне женщину мужчина назвал Леной. Только наутро понял, что номер телефона петербургский, и, следовательно, звонить могла моя Лена. Но зачем? Она — там, я — тут: параллельные, не пересекающиеся жизни. Впрочем, подумал я, у Лобачевского параллельные линии все-таки пересекаются. Правда, представить такое мне трудно, почти невозможно. Параллели, они и есть параллели.