Я тогда засмеялся и нахально ответил, что ни капельки ничего не боюсь. Стоит мне выйти на перекресток, свистнуть и сразу три, нет, даже пять женщин прибегут на мой зов, и останется лишь выбрать ту, что получше, чтобы трахнуться как следует. А больше молодому здоровому организму ничего и не надо. И вообще, зачем жениться, если женщину можно иметь и без кольцевания?

— Какой наглый! — искренне изумилась Лена. — И какой еще глупый!

— Зато ты у меня умная, — я снисходительно посмотрел на нее, и мы оба рассмеялись.

Отсмеявшись, она посерьезнела и произнесла:

— Я скучаю по тебе…

— Так вот он я, рядом, — отозвался я. — Чего скучать-то?

— Ты правда не понимаешь? — она хмыкнула. — Ладно. Для особо одаренных прямой текст: я хочу тебя.

— Ну, не здесь же, — я беспомощно оглянулся и, дурачась, обрисовал ей перспективы: — Вон мамаша с детьми гуляет — чему же мы научим подрастающее поколение? Вон бабуся шкандыляет с палочкой — мы ее нравственные устои пошатнем. А вон там, в кустах сирени, два мужика пиво пьют — еще захлебнутся от изумления…

— Ты так и не нашел нам места? — не обращая внимания на мое ерничанье, спросила Лена. — Я уже начинаю забывать, какой ты.

Я растерялся от ее откровенности и, чтобы скрыть свое состояние, постарался бросить на нее быстрый лукавый взгляд:

— Неужели такое можно забыть? Нет, не нашел…

— Можно, конечно, забраться в глубь парка, — отозвалась она. — Но там, в зарослях, наверно, полно комаров.

— Нет, никуда забираться не будем!

— Испугался? Я и забыла: ты же домашний мальчик, прозу жизни выносишь с трудом…

— Лен, совсем запамятовал: у нас в понедельник коллоквиум, я — ни в зуб ногой, надо еще конспекты у одного приятеля попросить. Он на Тихой живет.

— О! Ближний свет! — рассмеялась она и вдруг, что-то вспомнив, усмехнулась. — Кстати, там на берегу есть прелестная рощица. Липы растут вот такие — гиганты просто! И сосны кругом, и шиповник, и цветы — красота! Такие местечки в старинных буколических романах описывали…

Она хотела, чтобы я взял ее с собой. Но я не хотел. Потому что на самом деле ни на какую Тихую мне идти не надо. Я хотел побыть с самим собой и подумать, что делать дальше. И коллоквиум тоже ни при чем: тему я знал хорошо и к разговору с профессором приготовился.

— Кстати, в понедельник нам нужно стенгазету доделать, — напомнила Лена. — Не забудешь?

— Ну что ты? Как я могу забыть?

На самом деле я бы не прочь забыть газету. Надоело сочинять датские вирши — к каким-то никому не нужным датам и юбилеям преподавателей. Без них не обходился ни один номер факультетской стенгазеты. А еще Лена обнаружила у меня талант каллиграфа: почерк я имел и вправду четкий; если постараться, то буквы вообще получались со всеми нажимами и тонкими штрихами, как в прописях для чистописания. Так что мне приходилось выводить плакатными перьями заголовки заметок в стенгазете — очень муторное, скажу вам, занятие. Хорошо еще, что сами заметки Лена и ее помощница Верочка Ивлева печатали на пишущей машинке «Москва».

— Правда, не забудешь? А что ты руку в кармане держишь? Не кукиш ли показываешь? — усомнилась Лена.

В кармане у меня лежал маленький желтый камушек — плоский, с редкими черными точечками: они усыпали его поверхность, как маковые зернышки. Если через него посмотреть на солнце, то светило покажется огненным шаром. В жару камушек холодил ладонь, а если становилось прохладно, то он грел руку. Я нашел его на берегу бухты Тихой и носил в кармане уже месяца три.

— Там не кукиш, — покачал я головой. — Там нечто!

— И, конечно, особенное? — Лена усмехнулась.

— Да, — подтвердил я. — Настоящий кусочек бухты Тихой.

— Что? — не поняла она.

— Вот, возьми, — я протянул камушек. — В нем много солнца.

Лена зажала камушек в ладони и как-то странно улыбнулась. Наверно, ей в глаз попала соринка — она часто заморгала, на реснице даже слеза повисла, но, видимо, она не хотела, чтобы я это видел, потому что, ни слова не говоря, махнула мне рукой, повернулась и быстро пошла прочь.

На следующий день, в воскресенье я поставил будильник на девять часов утра: в выходной я любил поспать подольше, тем более что на боковую отправлялся поздно — читал, штудировал конспекты, дописывал рефераты. Но, к моему великому неудовольствию, в восемь утра раздался звонок в дверь. Неужели пришла с проверкой гражданка Н.?

Я решил не вставать. Гражданка Н. может открыть дверь своим ключом, а если кто-то другой — потрезвонит и уйдет восвояси. Ну, никакой совести — будить человека в такую рань!

Звонки, однако, не прекращались. Пришлось надеть трусы, набросить на плечи рубашку и прошлепать к двери:

— Кто там?

— Сто грамм! — ответил женский голос. И ужасно знакомый.

— С утра пьют аристократы и дегенераты, — пошутил я.

— А студенты лишь похмеляются?

Господи, Зойка! Как я сразу не узнал ее?

Открыл дверь, и она, веселая, шумная и сияющая, вошла в квартиру и протянула ладошку:

— Здрасьте!

Но я не обратил внимания на ее ладошку — обхватил ее за плечи:

— Как я рад! Ты какими судьбами во Владивостоке?

Оказывается, Зойка — простите, Зоя Владимировна — сопровождала группу школьников, которые прикатили на осенние каникулы на туристическом молодежном поезде познакомиться с историческими и памятными местами Владивостока.

— Разве я тебе не писала, что работаю теперь вожатой? — рассказывала Зоя. — Как провалилась на вступительных в пединститут, так Нина Ивановна, любимая твоя учительница, — она саркастически взглянула на меня, — места себе не находила: как же так, Зоечка, умница, красавица, отличница, комсомолка, — и пролетела фанерой над Парижем! Она-то и предложила мне пойти в школу вожатой: стаж зарабатывать — мол, в следующее поступление в вуз учтется. Ну, неужели я тебе не писала?

Может, и писала, только такого письма я не получал. Почтовые ящики в нашем подъезде хлипкие. Какие-то злыдни регулярно их обчищали и, вполне возможно, Зойкино письмо тоже выгребли.

— Значит, сейчас так и живешь: «Будь готов!» — «Всегда готов!»? — восхитился я. — Пионер — всем ребятам пример. Классно! А вожатая у них — лучше всех. Все мальчишки, наверное, тайно в тебя влюблены? Ну, признайся!

— Одни глупости у тебя в голове, — она смущенно хихикнула. — Мы с ребятами чего только не напридумывали, — и Зоя принялась перечислять, чем занимается ее дружина.

Получалось так, что пионеры с утра до ночи только тем и заняты, что проводят какие-то слеты, утренники, сборы, помогают дедушкам-бабушкам, собирают макулатуру и металлолом, сажают деревья. Уф, бедняжки! И вожатая тоже бедолага: при такой загрузке никакой личной жизни, даже книжку для души, наверное, некогда почитать.

— Да с кем в поселке личной жизнью заниматься? — Зоя невинно опустила глаза. — Разве что с Мишкой, он первый парень на деревне, тоже, кстати, никуда не поступил. Но Мишка вроде занят и по-серьезному: думает в город перебираться к Ольге.

— Значит, все у них склеилось?

— Склеилось — не склеилось, а ребенку отец нужен, — объяснила Зоя. — Ольга готовится стать матерью.

— Даже так?

— Злые языки утверждают, что Мишка вообще-то ни при чем, — смущенно заметила Зоя. — Якобы Ольга позволяет ему жениться на себе. Сам знаешь, как у нас к матерям-одиночкам относятся. А Мишка на все согласен, лишь бы с Ольгой быть…

— Ну, дела!

Я постарался всего лишь изобразить удивление, хотя от такого сообщения во мне будто маленький смерч пронесся. Сердце встрепенулось, что-то ударило в голову и перехватило дыхание, дрогнула рука и что-то случилось с глазами. Я смотрел на Зою, но не видел ее.

Я вообще ничего не видел, кроме белых, красных, розовых георгинов, которые я подарил Оле, таких роскошных, что, казалось, они не настоящие, а нарисованные — художник все нафантазировал. Но на один из цветков села пчела и деловито забралась на желтую шапочку тычинок, отряхивая с них обильную пыльцу. Бледно-розовый лепесток с яркими красными полосками оторвался и медленно спланировал на землю. «Спасибо, — поблагодарила Оля. — Красивый букет! Я буду о нем вспоминать…». А обо мне? Я, конечно, больше всего на свете хотел, чтобы она в своем городе хоть иногда припоминала мое имя. «А, пустяки! — небрежно ответил я. — У нас таких георгинов некуда девать». Оля отвела букет чуть в сторону и резко опустила его вниз — пчела сорвалась с цветка и улетела прочь. «Боюсь этих кусачек», — передернула плечами Оля. «А ты ничего плохого им не делай, они тебя и не тронут», — заметил я. Мне хотелось говорить совсем не о том, но то, о чем хотелось, я сказать не мог. Я бы провалился сквозь землю, если бы она узнала, что снится мне. Но, кажется, Оля догадывалась обо всем без всяких объяснений. Иначе зачем бы она сказала: «Знаешь, нам чаще всего нравятся те, кому мы безразличны, и мы готовы сделать все, что угодно, лишь бы стать им необходимыми. Ты знаешь об этом?». Нет, я тогда не знал. «Все думают, что мне нравится Мишка, — продолжала Оля. — На самом деле мне нужен другой человек, и я обо всем на свете забываю, когда вижу его. А он считает, что я еще маленькая и глупая. И цветов он мне не дарил и, может, никогда не подарит. А тебе — спасибо…».

Наверное, всего лишь на мгновение память высветила давний эпизод моей жизни, но мне показалось, он длился томительно долго. Все-таки я был влюблен в Ольгу, хоть и не признавался в этом себе. А ей в городе нравился другой, и, судя по всему, старше нее. Скорее всего, она добилась его взаимности, но лишь на короткое время. Иначе зачем бы она выходила замуж за Мишку, да еще в положении? Боже мой, как все непросто у Ольги складывается!

— Знаешь, я был в нее влюблен, — поведал я.

— Да все знали об этом, — улыбнулась Зоя. — Ты выглядел таким смешным: только посмотришь на нее — сразу краснеешь, но все равно ерепенился, задирался. Влюбленный воробышек! Даже не замечал, что она порой рассуждала как взрослая? Значит, у нее уже случилась какая-то история. А ты — мальчишка…