— Томка мне и говорит: Паша Иванов, мол, зазнался — как женился, так друзья только по телефону его и слышат, — продолжала Лена. — Жена тебя на коротком поводке держит, что ли?

— Нет, на длинном, — я усмехнулся. — Мужчина должен чувствовать себя свободным, а женщина — вовремя дернуть поводок, если ей что-то покажется не так…

— Мудрая у тебя жена! — засмеялась Лена. — Кто она?

— Человек, — я снова усмехнулся.

— Догадываюсь, — хмыкнула Лена. — Где ты ее нашел?

— А может, она меня нашла…

— Вообще-то такие, как ты, на дороге не валяются.

— Ну, почему же? — я постарался приподнять брови как можно ироничнее. — Иногда валяются. Я в тот вечер поскользнулся на жутком гололеде, упал — искры из глаз, острая боль в ноге, чуть пошевелюсь — всех святых вижу. И случилось так, что мимо проходила Аня. Остановилась, посмотрела на меня и сказала: «Так-с! Автобусы все равно не ходят, на такси денег нет, придется на «скорой» на работу ехать. Нам с вами, кажется, по пути…».

— Она что, врач-травматолог?

— Ты догадливая, — я снова усмехнулся. — Перелома у меня, слава Богу, не оказалось — всего-навсего растяжение связок, гематома и всякое такое. Но благодаря травме я познакомился с Аней.

— Доволен?

— Знаешь, я ни с кем не обсуждаю семейную жизнь, — я прямо посмотрел ей в глаза. — Это наша с Аней жизнь и ничья больше.

— Извини, — Лена опустила голову. — А личная жизнь у тебя есть?

— Конечно, — я кивнул. — Например, увлекся кактусами. Представляешь, у меня уже девяносто шесть разных кактусов…

— Ботан! — в голосе Лены чувствовалось сожаление. — Вон оно как! Развел в квартире ботанический сад. Господи, да ты всегда был ботаном: прилежный, умненький мальчик, такой весь аккуратненький, партикулярный, не позволяющий себе выходить за рамки приличий — так и хотелось тебя соблазнить, научить греху…

— Спасибо, научила, — я дурашливо поклонился.

— Да уж! — засмеялась Лена. — Не забыл?

Я тоже засмеялся и, поймав ее тяжелый, пугающе прямой взгляд, не нашел подходящих слов и только кивнул. Она взяла мою ладонь и осторожно пожала ее:

— Я так и знала…

И тут открылась входная дверь, и в вестибюль ввалился Игорь Петрович — большой, сутулый, как медведь, с растрепанными волосами, в мешковатом сером костюме и бледной, пожомканной рубашке, распахнутый воротничок которой обнажал короткую морщинистую шею. Но его вид не мешал выглядеть ему вальяжно, и в его неухоженности даже чувствовался какой-то особенный шик.

— Иванов! — воскликнул Игорь Петрович. — Приятная для тебя новость: чертежи потребуются только через месяц.

Я изобразил широкую улыбку радости, которую тут же сменил на недоумение:

— А что могло случиться? Все так хорошо шло…

— Наш подопечный попросил сдвинуть свою защиту, потому что на его ведомство неожиданно свалилась проверка из Москвы, — пояснил Игорь Петрович. — Ему сейчас не до занятий наукой. Так что, если хочешь, отдыхай!

— То есть Павлу можно уйти с работы? — уточнила Лена.

Меня ее вопрос смутил, и я даже шикнул на нее, но Игорь Петрович добродушно махнул рукой:

— Можно. Конечно, можно! — и подмигнул мне. — Все можно, если осторожно. Милая леди, надеюсь, твоя кузина или родственница Ани? А то могут всякие слухи пойти…

— Да, — поспешно кивнул я и тут же поправился:

— Вернее, нет. Не кузина. И не…

— Стоп! — Игорь Петрович усмехнулся. — Кто она, совершенно неважно. А важно то, что вы можете посидеть в каком-нибудь уличном кафе, попить пива и съесть шашлык, — он зажмурился и облизал губы. — Непременно хорошо прожаренный, с сочной корочкой, посыпанной мелко порубленной кинзой, и чтобы каждый кусочек отделялся от другого кольцами лука и кружочками помидоров. У вас еще нет проклятого холецистита, и с печенью, наверное, полный порядок — вам можно лакомиться жареным, а вот мне — только пареным. Эх!

Игорь Петрович, пригорюнившись, стал взбираться по крутой лестнице. Преодолев шестую ступеньку, он остановился и оглянулся:

— Кстати, — поднял он указательный палец. — Не давайте поливать шашлык дебильным кетчупом. Настоящий соус умеют готовить только в Тбилиси, я точно знаю. Лучше попросите побольше зелени. И запивайте холодным светлым пивом, лучше — нефильтрованным пшеничным. Эх!

Он сочно чмокнул пухлыми губами, махнул рукой и принялся снова взбираться по лестнице, держась за перила.

— Колоритный у тебя начальник, — шепнула Лена и взяла меня за руку. Ее теплая ладонь чуть вздрагивала. — Сразу видно: любит жизнь во всех ее проявлениях. С ним, наверное, не скучно работать.

— Верно, — я мягко, но настойчиво попытался высвободиться из цепкой Лениной лапки. — С ним не соскучишься.

— Боишься, что нас засекут? — Лена сама разжала ладонь, отпуская мою руку. — Никогда ничего не бойся, дурашка. Это привлекает внимание. Все, что делается открыто, воспринимается как само собой разумеющееся. Если на глазах у всех я держу тебя за руку, значит, нам нечего скрывать: возможно, мы просто старые добрые друзья, которым есть о чем поговорить.

— Конспираторша, — хмыкнул я. — С тобой тоже не соскучишься…

— А то! — Лена игриво хлопнула меня по плечу. — Помнишь, как нас мой муж чуть не застукал?

— Ты могла бы предупредить, что вы решили снова жить вместе, — возразил я. — Молодой и глупый, я тогда еще не знал, что у некоторых такие отношения — что-то вроде образа жизни: то сходиться, то расходиться, то бешеная страсть, то — иди на фиг…

— Чужая семья — потемки, — Лена назидательно подняла указательный палец.

— А муж и жена — одна сатана? — я улыбнулся и ради шутки вопросительно приподнял бровь.

— На свой вопрос ты сейчас и сам можешь ответить, — Лена постаралась скрыть язвительность за тонкой усмешкой.

Я решил не обращать внимания на ее колкость. Но то, что чужая семья — потемки, был согласен на все сто процентов. Лена почти ничего не рассказывала мне о своем бывшем муже, я только и знал, что тот остался в маленьком захудалом райцентре, служил в райфинотделе, иногда приезжал по делам во Владивосток, виделся с их общей дочерью — ходил к ней в детсад, обаял там всех воспитательниц и нянечек. Но, как уверяла Лена, он уже не интересовал ее как мужчина. Хотя, по ее словам, был высоким симпатичным брюнетом с ярко-голубыми глазами, носом с горбинкой — многие принимали его за грузина. Стройный и подтянутый, он непременно выделялся из толпы, и многие женщины обращали на него внимание.

«Ах, если бы они знали, что прекрасный великан в постели — полный пигмей! — говорила Лена. — Вот ты невысокий и не писаный красавец, и к тому же очкарик, зато тебя ощущаешь во всей полноте, — ее слова меня обычно страшно смущали, но Лена, как ни в чем не бывало, ласково продолжала: — Что бы там ни говорили про любовь, как бы ее ни романтизировали, а если она в физиологическом плане несостоятельна, то проходит довольно быстро. Любовь, что костер: не бросишь палку — погаснет. Цинично? Ах, миленький ты мой! Ты еще так плохо знаешь женщин…»

Хм! Я и вправду плохо их знал. Ну как я мог, к примеру, даже подумать, что приличной женщине иногда хочется быть безоглядно распутной? И все — ради того, чтобы доставить удовольствие мужчине, который ей нравится. Вот и Лена повела себя как самая последняя шлюха, когда однажды мы оказались в подъезде вонючей «хрущевки» на окраине Владивостока. Тогда мы засиделись на дне рождения у моего однокурсника, посмотрели на часы: шел первый час ночи. Была надежда, что еще попадем на последний автобус.

О том, чтобы остаться ночевать у хозяев, и речи не заходило: в двухкомнатной квартирке ютилось семейство из пятерых человек. Плюс приехала бабуська, которая специально привезла из деревни подарки для внука: корзину белых грибов и двух куриц-хохлаток. Боровики пожарили и выставили на стол — вкусно получилось, пальчики оближешь! А вот что делать с курицами, никто не знал — вернее, знали, но хохлаток сначала нужно обезглавить и ощипать перья, на что хозяева решиться никак не могли. Птиц определили пока что на балкон. Так что даже его уже заняли.

Делать нечего — мы с Леной, откланявшись, вышли в непроглядно темную ночь. Никакие автобусы, конечно, уже не ходили. И денег на такси нет. Пешком до центра — не меньше трех часов. Мы и пошли. А что еще оставалось делать? «Давай отдохнем, — вскоре предложила Лена. — Вон, смотри: подъезд в доме открыт, и в окнах света нет…»

Причем тут «нет света», я сразу и не понял. Лена, осторожно ступая по темной лестнице, завела меня на третий этаж. Там стоял большой деревянный ящик. В таких зимой обычно хранят картошку-моркошку. На ящике висел амбарный замок, и он нам нисколько не мешал, пока Лена не привлекла меня к себе и не принялась целовать. Я отвечал ей не менее страстно. На ящике вдвоем было неудобно и тесно.

— Встань на пол, спусти брюки, — шепнула Лена. — А я тут, на рундуке, на коленках. Ну, что ты, маленький, что ли? Не понимаешь? Я вот так спиной повернусь, а ты бери меня сзади…

Она говорила откровенно, бесстыдно, не стесняясь называть вещи своими именами. Меня и пугали ее слова, и возбуждали еще больше. Я, наверное, забыл бы обо всем на свете и о всяких приличиях тоже, если бы не замок на ящике. В самые страстные и жгучие моменты нашего соития он громко стучал по железной щеколде: видимо, я задевал его коленями. А поскольку остановиться я уже не мог, то стук не стихал, и, в конце концов, вывел какого-то слабонервного жильца из себя. Резко скрипнула дверь, и мужской голос гаркнул на весь подъезд:

— Да сколько это может продолжаться? Ни стыда, ни совести у вас нет!

Я отпрянул от Лены, но та удержала меня:

— Еще… Я сейчас… Еще!

Обескураженный слабонервный жилец лишь отчаянно пискнул:

— Ну, вы сейчас дое**сь! Я милицию вызову!