В общем, когда объявили результаты экзаменов, я радовался до умопомрачнения. Кто-то предложил: «Ребята, надо отметить это дело!». Собрались на квартире у Миши Харитонова, родители которого по такому поводу даже специально уехали на загородную дачу, чтобы не смущать молодежь. Я, конечно, быстро захмелел. Раньше, считай, я не пил вина, а тут — такое радостное событие, чувствуешь себя взрослым, как-то негоже отставать от других. Ну, рюмка за рюмкой, шутки-прибаутки — и напился, а напившись, расчувствовался, вспомнил свой поселок, родителей, школу и то, как, оставаясь дома один, сочинял стихи. Друзей я не имел, вернее, те парни, с которыми сложились нормальные отношения, наверное, считали меня другом, но для меня они оставались просто хорошими знакомыми. Друг ведь больше, чем товарищ. Другу можно рассказать о себе все, полностью довериться, и он тебя всегда поймет. А таких у меня не было. И когда случалось что-то важное, я рассказывал об этом в рифмованных строчках. Стихами их, в общем-то, не считал. А тут после выпитого, когда другие ребята рассказывали смешные анекдоты, вспоминали какие-нибудь случаи, к месту и не к месту цитировали классиков и вовсю старались показать свою ученость, я вдруг заорал: «А стихи кто-нибудь сам сочиняет? А! Слабо вам? А я — могу!» И начал шпарить свои вирши. Боже мой, выступал, наверное, не менее получаса, аж голос сорвал. И вот, нате вам, оказывается, весь институт уже знает…

«Ну? — спросила Лена. — Так как? Принесешь стихи?» — «Да ну! Какие там стихи! Просто игра в рифму… Ничего серьезного!» Но Лена, посмотрев мне прямо в глаза, усмехнулась: «Паша, завтра принеси что-нибудь. Я буду в аудитории, — и назвала ее номер, — у нас там штаб. Познакомишься с ребятами. Пора и первокурсникам активнее приобщаться к факультетской жизни. Жду». И, легко покачиваясь на тонких шпильках, пошла прочь.

Она училась на пятом курсе и была старше меня лет на семь, если не больше. После школы занималась в каком-то техникуме, а в институт поступила с третьей попытки. Причем, побывала замужем, развелась, и, как я уже знал, Елена имела маленькую дочку.

Я привык уважать старших — уж так меня воспитали, и потому явился со своими опусами в назначенное время.

— Кстати, — вымолвил я. — Откуда вы знаете, что я сочиняю?

— Оттуда, — хмыкнула Лена. — Утка как-то один твой стих в курилке читала, — и без всякого перехода посоветовала: — Нынешние девушки не столько стихи любят, сколько дискотеки и хорошие рестораны. Своди ее туда, и все у тебя получится с ней без стихов.

О! Значит, про тот вечер Лена ничего не знала. А я-то думал… Хорошо, что не знает. А то, наверное, ей бы попутно рассказали, как я напился до положения риз. Такого, кстати, больше не повторялось.

А Уткой называли Ирину Уткину, мою однокурсницу, миловидную блондиночку с большими, как у Мальвины, глазами. Везет же мне на Мальвин, однако! Когда она смотрела на меня, невинно хлопая искусно накрашенными длинными ресницами, я терял всякое соображение, и мое состояние девчонку, кажется, забавляло, но не более того.

Ни в какой ресторан сводить ее я не мог: жить приходилось на одну стипендию и на ту небольшую сумму денег, которую каждый месяц посылала мать. В ожидании перевода, случалось, я несколько дней перебивался на картошке или лапше. Брать взаймы не привык и считал, что жить надо на те средства, которые имеешь.

Лена прочитала стихи и благосклонно кивнула:

— Пойдет!

Я уже хотел откланяться, но она задержала: «Ты где живешь?» Услышав мой ответ, она воскликнула: «А, вот как! Так нам по пути. Подожди пять минут. Вместе и пойдем…».

И пошли. Разговаривали о том — о сем, а в общем-то ни о чем. Я почему-то чувствовал себя скованно. Может, потому, что Лена спросила меня: «Что, кажусь тебе старой? Почему ты мне «выкаешь»?» Я отшутился: воспитание, мол, не позволяет, да и на брудершафт еще не пили. Лена метнула в меня быстрый лукавый взгляд и засмеялась: «У, какой! И слово-то какое знаешь: брудершафт, — с удовольствием повторила она. — Умный, прямо как мой брат. Кстати, ты на него даже внешне похож…».

Ее брат, Александр Васильевич, вел курс древнерусской литературы в местном педагогическом институте. И действительно походил на меня. Или я на него? Субтильный, среднего роста, в очках, чернявый, лицо чуть продолговатое. Но в отличие от меня он слыл занудой. Если начинал что-то рассказывать, то непременно выплескивал на собеседника массу подробностей, малозначительных деталей, к месту и не к месту наизусть цитировал работы каких-то литературоведов, историков или писателей. Тоска!

Но все о нем я узнал потом. А пока что по дороге домой мы говорили с Леной обо всем на свете, и, странное дело, когда я распростился с ней у ее дома, мне захотелось вернуться обратно и поговорить еще. То, что она старше, уже не имело никакого значения.

А потом стало как-то так получаться, что мы оказывались в одних и тех же компаниях, нечаянно встречались на университетских вечерах, концертах в местной филармонии или на выставках в художественном музее. А после одной вечеринки, где я, вопреки обыкновению, все-таки изрядно накачался горячительным, Лена взялась доставить меня на квартиру, которую я снимал. С квартирой мне помогла… Зойка. Оказывается, у Авхачихи во Владивостоке жил какой-то родственник, а его знакомый со всей семьей на целых три года уезжал в Мозамбик. Тогда СССР вовсю помогал Африке, в том числе и специалистами. Знакомый родственника непременно хотел сдать квартиру, как он говорил, «небалованному», скромному человеку, чтобы он жил при той квартирке вроде сторожа. Тут-то Зойка и подсуетилась: «Так там же Пашка Иванов учится! Чем ему в общаге жить, лучше пусть квартиру снимает. А то в общагах одно пьянство да разврат…».

О ком она больше беспокоилась — обо мне или о себе? Наверное, о себе. Ей, скорее всего, не хотелось, чтобы я вел слишком разгульную жизнь и связался, как у нас говорили в поселке, с какой-нибудь чувихой. Зоя все-таки рассчитывала: рано или поздно я ее увижу и пойму, что лучше нее никого нет на свете.

Квартирой я остался доволен. Но в тот вечер где-то обронил ключ и попасть домой не смог, и тогда Лена махнула рукой: «А! Рано или поздно это случится. Уж лучше раньше! Пошли к нам. Брат в мою личную жизнь не вмешивается…».

С женщинами я еще не имел опыта общения. Ну, разве можно считать любовью одну из встреч с Галкой в конце десятого класса? Разделись, обнялись, но она на все мои более-менее смелые прикосновения отвечала яростным шепотом: «Не надо, я не такая…» А то, что получилось с подругой подруги того самого Мишки, который страдал от неразделенной любви к Ольге? Страдать-то страдал, но не терялся. Однажды Мишка подмигнул: «Ну, что? Хочешь с девчонкой познакомиться? На передок слаба, имей в виду!». Они вроде как все вместе пошли собирать грибы. В лесу сидели у костра, шашлыки, вино, то-се, Мишка со своей девчонкой пошел искать подосиновики, а подруга подруги от скуки начала со мной заигрывать, и я, сгорая от нетерпения, поддержал ее проявление внезапно вспыхнувшей страсти. Но все у нас получилось наспех, неуклюже, к тому же подруга подруги все время повторяла: «Ой, кто-то идет! Ой, я со стыда сгорю, если они нас увидят! Ой, быстрее!». Ну, и так далее. Какая уж тут к черту страсть…

Я только об одном думал: скорее бы все закончилось, но как только выходил, что называется на финишную прямую, девица или неловко поворачивалась, или громко ойкала, или впивалась ногтями в спину — все отступало, замирало, возбуждение пропадало и приходилось начинать сначала.

А с Леной все произошло иначе. Но, впрочем, я не об этом. С ней было легко и как-то очень просто. Не в том смысле просто, что обходилось без сложностей — нет, их хватало, а в том смысле, что она понимала меня, и я тоже чувствовал ее желания и настроение — порой без всяких слов.

Как только она ввела меня в квартиру, так сразу же громко оповестила:

— Александр Васильевич и Лариса Николаевна, ау! Я не одна — с кавалером. Можем даже чаю попить вместе, если хотите…

— Не хотим, но можем, — отозвался из-за плотно закрытой двери густой красивый баритон. — Лариса, оторвись от своих конспектов!

Дверь комнаты скрипнула, полуотворилась, и в тускло освещенный коридорчик вышел худощавый мужчина в роговых очках с толстыми линзами.

— Привет, — он протянул мне узкую длинную ладонь. — Давно вы, молодой человек, знакомы с Еленой Васильевной? Почему она вас скрывала от нас? А чай вы какой любите — индийский или цейлонский? О, нет! Не разувайтесь! У нас не принято. Ах, да! Вы, наверное, останетесь тут? Тогда — разувайтесь!

— Саша, ты бы хоть спросил, как молодого человека зовут, — подсказала женщина, вышедшая из комнаты следом за ним, и, застенчиво улыбнувшись и поправив растрепанные прядки рыжеватых волос, представилась:

— Лариса, супруга Александра Васильевича…

— Да зачем церемонии разводить? — воскликнул Александр Васильевич. — Ленка ему и так уже рассказала, как нас зовут. Правда? — он подмигнул мне. — А как вас, молодой человек зовут, я, кажется, уже догадался: Павел, так ведь?

Я кивнул. А Лена, насмешливо взглянув на брата, вздохнула:

— Догадливый ты мой, — она хмыкнула. — Рассказывать тебе я могу про одного, а приходить — с другим. Такое тебе в голову не приходило, дорогой?

Александр Васильевич рассмеялся и неловко пожал плечами:

— Лучше помолчу о том, что мне порой приходит в голову, — и, взглянув на Ларису, спросил: — Ты уже закончила свой перевод? Или решила сегодня плюнуть на него?

— Плюнуть! — Лариса вздохнула и поморщилась. — Не знаю, что и делать: текст вроде бы простой и ясный, а начинаешь переводить — без пояснений не обойтись, иначе все становится непонятным.

— Вот всегда так, — Александр Васильевич блеснул стеклами очков. — Начнешь задумываться над простым и ясным — получится сплошная непонятность.