Ольга Крючкова - Яблоко Купидона

Когда же Альберт явился перед светлыми очами Софьи Николаевны, этой милой очаровательной блондинки с огромными серыми глазами, то понятие о благородстве и чести куда-то резко улетучились и он напрочь забыл, что привело его в дом поручение друга.

Соня же в свою очередь также не скрывала интереса к гостю: «Боже мой, как он похож на того мужчину из сна… Да ещё и с чёрной повязкой… Интересно, что у него с глазом… Ах, спрашивать неловко… Это уже третий с чёрной повязкой… Впрочем, Станислав ухаживает за Лизой, у них уже почти всё сладилось…»

Девушка пригласила Гварди пройти в гостиную и присесть к камину – согреться после мороза. Стоял февраль, но, увы, морозы лишь крепчали. До весны ещё было далеко.

Она с нетерпением распечатала письмо и прочла его. Гварди не сводил с девушки глаз, настолько она ему понравилась, он даже чувствовал себя неловко, но это у него быстро прошло, ибо русский итальянец был завзятым ловеласом.

Пока Соня читала послание драгоценного кузена, в гостиную спустилась Агриппина Леонидовна. Альберт встал, представился и поцеловал ей руку.

Госпожа Бироева проявила нескрываемый интерес к Альберту, и это было понятно: она знала фамилию Гварди, так как в Москве был хорошо известен ювелир Антонио Гварди, имевший сеть магазинов, который приходился дядюшкой молодому гусару. Мало того, этот очередной гость – снова одноглазый! Агриппина Леонидовна, право уж не знала, что и думать! И решила просто: видать судьба её дочерям выйти за одноглазых мужчин.

Агриппина Леонидовна уже успокоилась по поводу Лизы, своей старшей дочери, ибо её отношения со Станиславом Фёдоровичем развивались достаточно бурно, и отец семейства Николай Дмитриевич уже предвкушал помолвку, а летом – и свадьбу.

Соне же минул шестнадцатый год, и можно было не торопиться с выбором жениха, но маменьку беспокоило то обстоятельство: уж женихов-то слишком много и, увы, младшая дочь, не выказывает ни к одному из них определённого интереса.

Агриппина Леонидовна приказала подать чаю и пригласила Альберта почаёвничать. Тот с удовольствием согласился. Умудрённая опытом женщина сразу же заметила, как молодой гусар смотрит на Соню. Возможно, взгляды были чрезмерно дерзкими, но Агриппина Леонидовна не могла не признать изысканности манер и природной красоты молодого человека, поэтому была чрезвычайно с ним любезна. Про себя она отметила, что чёрная повязка, прикрывающая глаз, вовсе не портит красивого лица гостя.

Неожиданно в гостиную вошла горничная.

– Барон фон Унгер к Софье Николаевне!

Агриппина Леонидовна подумала: «Прекрасно, оба кавалеру друг против друга… Чем всё закончиться?»

Соня же – напротив: «Зачем он явился? Ах, как не вовремя!»

Поручик Гварди, не скрывая ухмылки: «Барон! Прекрасно! Вот и побеседуем за чашкой чая…»

Барон, как всегда, в элегантном костюме и приподнятом настроении, появился перед «публикой». Он поклонился, поприветствовал дам, приложился к их нежным ручкам.

– Позвольте представить вам, – обратилась Агриппина Леонидовна к барону, – поручик Владимирского гусарского полка, Альберт Вениаминович Гварди.

Альберт встал со стула и слегка поклонился, как того и требовал этикет. Барон улыбнулся и также поклонился, правда его несколько смутило: отчего же гусар – и не в форме?

– Присаживайтесь, барон, – захлопотала Соня. – Марфуша! – позвала она горничную, дабы та достала для гостя чайный прибор.

Когда Марфуша вошла в гостиную и увидела двух одноглазых мужчин, сидящих друг напротив друга, она украдкой перекрестилась, поставила перед гостем чашку с блюдцем и положила рядом серебряную ложечку и спешно удалилась.

– Ах, барон, вы всегда в прекрасном расположении духа, несмотря ни на что! – заметила Агриппина Леонидовна.

– Да, это моё жизненное кредо! – подтвердил Унгер и дерзко воззрился на Гварди.

Альберт спокойно отреагировал на сию выходку барона и продолжил пить чай. Наконец, когда был испит почти весь самовар и съедены все сладости, находящиеся на столе, обстановка, увы, не разрядилась, а напротив – накалилась. Мужчины чувствовали по отношению друг к другу неприязнь. Понимали это и Агриппина Леонидовна и Соня.

Безусловно, один из них, должен был откланяться и уйти, но ни один из гостей не желал сдавать своих позиций и всячески старались, причём наперебой, развлечь дам.

После долгих рассказов, когда и барон, и поручик изрядно устали, Соня неожиданно попросила:

– Ах, барон, расскажите нам о своём Псковском имении. Говорят, оно – прекрасно!

Барон быстро заморгал своим единственным глазом. Альберт же напротив, почувствовав смущение соперника, просто просиял; соответственно его здоровый глаз просто излучал полное удовлетворение и предстоящую победу.

– Дело в том, что я редко бываю в имении, предпочитаю жить в Москве.

– Понимаю вас, сударь, – Альберт сочувственно закатил свой здоровый глаз, – порядок в имении – прежде всего дело управляющего. В Москве вы предпочитаете жить наверняка на Софийской набережной?

В голосе Альберта почувствовался сарказм. Барон опять замялся. Поручик понял: он попал в яблочко, барон-то может и вовсе никакой – фон Унгер! Или того хуже…

– Да, на Софийской…

Но тут защебетала Соня:

– Ах, в это воскресение баронесса фон Визен даёт бал в честь помолвки своей дочери.

– Да, да, сударыня! – воскликнул Альберт. – Баронесса – моя дальняя родственница по линии матери, и я приглашён…

Соня улыбнулась.

– Это прекрасно, наше семейство тоже приглашено.

Барон фон Унгер помрачнел, что не ускользнуло от взоров окружающих.

– Софья Николаевна, не желаете ли вы прогуляться по воздуху? Я специально для вас подготовил новый сонет.

Соня захлопала в ладоши.

– Прекрасно, барон! Вы так умело декламируете, словно прирождённый актёр.

Барон слегка улыбнулся. Эта улыбка уж очень не понравилась Альберту, ибо он был человеком дела и не тратил времени на всякую там поэзию, придерживаясь с барышнями древнего римского правила: пришёл, увидел, победил!

Соня в окружении одноглазых кавалеров шла, как обычно, по центральной аллее, прямо к статуе Венеры. Мужчины что-то рассказывали наперебой, Соня же внимательно посмотрела на Богиню любви, занесённую февральским снегом. Девушке показалось, что она лукаво улыбается…

– Ах, барон, а как же ваш новый сонет? – вспомнила девушка.

Фон Унгер откашлялся, принял театральную позу и начал нараспев:

– Улыбкою и блеском глаз

Она меня в обман ввела,

Хоть, как я понял лишь сейчас,

Из равнодушья иль со зла

Не жаждала и не могла

Помочь мне в горестях моих,

И должен был бы я тепла

Искать в объятиях иных.[6]

Соня округлила глаза, сии стихи тронули ей душу.

– Кто же автор сего чудного сонета? – поинтересовалась она.

– Франсуа Вийон…

Альберт недовольно хмыкнул: да, что и говорить, в стихах он ничего не понимал… Но с чувством прочитанный сонет навёл его на размышления: «Странный барон, не натуральный… Словно…» Неожиданно Альберта посетила догадка… «Нужно всё проверить…» – решил он, всё же не удержавшись прокомментировал:

– Да, сударь, это вы точно изволили заметить: и должен был бы я тепла, искать в объятиях иных…

– Что вы хотите сказать, поручик! – взъерепенился барон.

– Я, да помилуйте – ровным счётом ничего. Ни я простите, изъясняюсь барышне в столь витиеватой форме. Обычно, я предпочитаю говорить прямо то, что чувствую.

Барон округлил глаза.

Соня поняла, что обстановка чрезмерно накалилась.

– Господа, позвольте! За своим спором вы и вовсе обо мне позабыли. Может быть, вы всё же обратите на меня внимание? – поинтересовалась прелестница и надула губки.

Мужчины переглянулись: действительно в пылу взаимной неприязни они совершенно забыли о барышне.

– Простите, Софья Николаевна, – Альберт слегка поклонился. – Каюсь…

– Я тоже, – вторил ему барон.

Прогулка по саду не продлилась долго, барон замёрз. Сначала он не подавал вида, но, наконец, не выдержал и признался.

Поручик и барон откланялись одновременно и покинули гостеприимный дом Бироевых. Фон Унгер поймал извозчика первым и чуть слышно назвал адрес. Альберт же также приметно через минуту уже сидел в санях, кутая ноги в тёплый плед.

– Голубчик! – обратился он к кучеру. – Давай помалу вон за теми санями. Сверху наброшу полтинник, не обижу.

Сани Альберта двинулись за бароном. Дом Бироевых располагался в Ипатьевском переулке, сани свернули на Ильинку и, не выпуская из вида предмет наблюдения, поехали вслед. Проехав немного по Ильинке, сани барона свернули в Богоявленский переулок, затем, проследовав по нему, выехали на Никольскую улицу и остановились около трактира. Он расплатился с извозчиком и скрылся в заведении.

Альберт посетовал, что на морозе в санях – не посидишь, через полчаса – окочуришься, и также расплатившись, вошёл в трактир.

Заведение было второсортным. Поручику тотчас бросилось в глаза пёстрое общество: и мужчины и женщины были здесь какие-то неестественные. Дамы, пёстро одетые и чрезмерно накрашенные пили наравне с кавалерами, те же в свою очередь не отличались особой галантностью, говорили громко и всё норовили прочитать то монолог, то стих.

«Актёрская братия, – догадался Альберт. «Что ж посмотрим, как наш барон развлекается…»

Альберт сел на дальний столик, к нему тотчас подбежал халдей, наверняка определяв в посетителе человека состоятельного.

– Что изволите-с? – халдей согнулся в поклоне.

– Расстегайчиков с мясом да штоф водки, – заказал поручик.

– Сию минуту-с, сударь…

Альберт ухватил халдея за рукав вышитой косоворотки.

– Скажи-ка, любезный, погоди убегать: а что за публика здесь собралась? Уж больно они на актёров похожи.